Ко времени празднования Рождества в дворцовой резиденции в Кане в 1182 году, в котором принимали участие все члены семейства, включая опального Генриха Льва с семьей, у Генриха были трудности только со старшим сыном, если не принимать во внимание подростковых недоразумений с младшими в 1173–1174 годах. После этого Ричард стал ему послушным и полезным сыном. Но в самом начале 1183 года Генрих принимает решение, которое должно было поссорить его со вторым сыном. Он приказывает Ричарду и Готфриду принести ленную присягу Генриху Младшему. Готфрид повиновался: для Бретани это не было нововведением, но Ричард отказался, причем категорически, сделать то же самое в отношении Аквитании, поскольку, видимо, посчитал довольно необычным, чтобы при жизни отца один брат находился в ленной зависимости от другого. Ведь если старшему сыну предстояло вступить во владение наследством отца, то он, Ричард, как второй сын, должен был стать наследником матери. Это предусматривал и существовавший на то время семейный договор, одобренный французским королем. Осыпаемый проклятиями и угрозами, Ричард отправляется в Аквитанию укреплять города и замки.

Так и без того натянутые отношения между двумя братьями к концу 1182 года переросли в конфликт. Генрих Младший и не пытался скрыть свои намерения свергнуть Ричарда и прибрать к рукам Аквитанию. Едва ли можно было выбрать более неблагоприятный в психологическом отношении момент для пересмотра вассальных отношений, но никто не обращал внимания на психологию, а уж меньше всех сам Генрих II, поэтому напрашивается вопрос: чем все же было обусловлено принятие подобного решения именно в этот момент? Hominium

[2]

обязывает и господ, и вассалов, и можно предположить, что к этому решению могло подтолкнуть Генриха II сомнение в способности Ричарда самостоятельно справиться с интригами престолонаследника в Аквитании — подобное решение могло быть направлено на защиту его интересов и рассчитано на то, что после принесения им ленной присяги Генрих Младший согласится на предложенное распределение власти. В конце концов Ричард соглашается признать свою ленную зависимость от брата, но при условии, что Аквитания навсегда останется за ним и его наследниками. Но его брата, разумеется, это никак не устраивало: он не хотел обременять себя какими-либо обещаниями, да и чисто формальная власть его больше не устраивала — он стремился к реальной, и поэтому все еще не прерывал отношений с аквитанской оппозицией. В порыве гнева, спровоцированного упрямством Ричарда, Генрих II призвал юного короля воспользоваться поддержкой Готфрида и поставить Ричарда на место, но быстрый рост числа союзников воинственных братьев заставил его вскоре принять сторону Ричарда, чтобы не дать этой борьбе выйти из берегов. К тому же оказалось, что для поддержки своих сводных братьев из Ангулема и Лиможа и братьев Плантагенетов послал наемников и сам сюзерен — правивший с 1180 года Филипп II Французский, впервые открыто продемонстрировав тем самым свое враждебное отношение к Ричарду. Против последнего выступили также Бургундия и Тулуза, короче говоря, все сопредельные графства, за исключением Арагона. Центром мятежников стал Лимож, сам же Генрих Младший избирает выжидательную позицию, и через своего коварного брата Готфрида пытается убедить отца, неожиданного противника, в своих добрых намерениях. В конечном счете, пустившись на грабежи и разбой, чтобы добыть средств на содержание своей многочисленной наемной армии, он полностью утрачивает авторитет в стране, господство над которой хотел завоевать. 11 июня 1183 года во время одного из разбойничьих набегов он внезапно умирает от лихорадки.

Так судьба наказала Генриха-отца, но улыбнулась Генриху-королю: не стало Генриха Младшего, которого он незадолго до этого короновал, сделав его соправителем, но не предоставив возможности участвовать в управлении государством. Это, наверное, представлялось вполне благоразумным, принимая во внимание неустойчивые характеры юного короля и влиявших на него французского тестя и шуринов. Исчезла необходимость придумывать всевозможные правовые нормы, направленные лишь на то, чтобы заставлять двух старших братьев-соперников сохранить единство государства после смерти отца, мотивация, лежащая, казалось, на поверхности. Новый престолонаследник, Ричард, был вполне самостоятелен и не поддавался чужим влияниям, его же мать, однажды склонившая сына к борьбе с отцом, находилась с тех пор под постоянным наблюдением Генриха II. К тому же руки Ричарда были достаточно связаны в Аквитании, и как правитель он вполне устраивал отца. С точки зрения сохранения единства государства нельзя было выдвинуть более удачного кандидата — наследник состояния матери, то есть Аквитании, становился и наследником патримонии. Но кто может с уверенностью утверждать, что Генриха больше всего беспокоил вопрос о сохранении единства государства после его смерти?

Новый престолонаследник до этого ощущал себя лишь сыном своей матери и потомком герцогов Аквитанских. Теперь, одновременно с защитой своего прежнего наследства, перёд ним встали новые, более сложные задачи.

Рослый и статный юный герцог, с волосами «inter rufum et flavum», светло-рыжею цвета, имел внешность достойную великого мужа. Наиболее полный портрет молодого Ричарда дает нам Гиральд, подчеркивая при этом различия между ним и его старшим братом. Отличаясь красивым лицом и фигурой, оба были выше среднего роста и совершенно не похожи один на другого. Обаятельный Генрих Младший был кумиром обделенных, вдохновителем всех младших сыновей и странствующих рыцарей, а также обиженных Ричардом аквитанских дворян. Об обаянии Ричарда, которым тот умело пользовался, Гиральд почему-то совершенно умалчивает. Для него он был человеком чести и порядка, а не вожаком бродяг. Направляя энергию не на рыцарские турниры, а на борьбу с мятежным дворянством, которое он, по меткому определению Бертрана де Борна, «шлифовал и точил, как точильщик ножи», он ни на минуту не позволял себе расслабиться, трудности военных походов лишь закаляли его.

Договор от 6 декабря 1183 года между Филиппом и Генрихом II лишь туже затянул узел противоречий. Поскольку в нем предусматривалось, что Алиса должна была принести в приданое нормандский Вексен, то с этого момента Алиса и нормандский Вексен сливались в единое целое. Возникал своеобразный «узел», причем не только в психологическом смысле для тех, кого это касалось, но и в смысле переплетения двух в высшей степени запутанных и чреватых тяжкими последствиями линий судьбы.

Прежде чем обратиться к данному договору и рассмотреть его последствия, попытаемся хотя бы отчасти распутать этот клубок, бросив ретроспективный взгляд на истоки проблемы, когда обе эти линии еще не пересекались.

Местность вокруг главной крепости Жизор, в отличие от граничащего с ним французского Вексена именуемая нормандским Вексеном, представляла собой пограничную полоску между реками Эпт и Андель к северу от Сены. Традиционно она принадлежала Нормандии. В ходе борьбы за английский престол и герцогство Нормандское между домами Анжу и Блуа граф Готфрид Анжуйский и его сын Генрих купили поддержку Людовика VII ценой отказа от Вексена. Законное отделение последовало при принятии Генрихом в 1151 году присяги о вассальной зависимости Нормандии. После смерти своего сына Стефан Блуаский заключил с Генрихом договор о престолонаследии, по которому тот признавался наследником английского престола. Уже в это время за недостатком альтернативы это было для Людовика VII равносильно отделению Вексена, и уже в 1154 году Генрих без особых сложностей получает корону Стефана. И обнаруживает, что заплатил несоразмерно высокую цену практически за ничто. Нормандский Вексен был превращен в сильно укрепленную пограничную зону, а его соседство с Францией теоретически круто меняло исторически сложившиеся взаимоотношения северных соседей. Если прежде сильнее была укреплена Нормандия, а подступы к Парижу оставались более или менее незащищенными, то теперь они оказались надежно укрепленными, а Нормандия и прежде всего ее столица, Руан стали незащищенными от возможного нападения французского короля. Такое положение вещей показалось неприемлемым Генриху, и он попытался снова завладеть Вексеном. Поскольку в военном отношении Франция в то время была не в состоянии защитить страну от агрессивно настроенного Генриха, то в 1158 году Людовик объявил, что готов отдать Вексен в качестве приданого своей дочери Маргариты в случае ее замужества с сыном Генриха — Генрихом Младшим. В 1160 году в мирном договоре, подписанном между Людовиком и Генрихом II, были оговорены детали брачного соглашения и передачи данной области. Но так как в это время детям было соответственно пять и двенадцать лет, договор должен был вступить в силу после достижения обрученными брачного возраста, то есть в 1164 году. Не желая ждать целых четыре года, Генрих, используя оговорку, предусматривающую немедленное отделение Вексена в случае досрочного заключения брака, в тот же год обвенчал обоих. Таким образом нормандский Вексен снова перешел к нему. Сохранение Францией за собой права требовать возврата Вексена мало его волновало. Отделение 1151 года, хотя и было практически аннулировано, еще нуждалось в законном оформлении, но Генрих заполучил спорную область, причем немедленно и без единого взмаха меча. Подобный образ действий обычно расценивается как умный политический шахматный ход, хотя само по себе привязывание решения вопроса Вексена к браку между детьми ввиду высокой детской смертности было весьма рискованным. И в 1183 году, после смерти хотя и достигшего совершеннолетия, но не оставившего потомства Генриха Младшего, Филипп потребовал возвращения приданого своей сводной сестры. К этому времени юный Филипп должен был уже почувствовать себя обязанным своему могущественному вассалу и защитнику Генриху. Ведь в первые, тяжелые для Филиппа годы тот немало сделал для него в качестве миротворца, а в войне с Фландрией решительно выступил на стороне своего ленного господина. И трое его сыновей равным образом добросовестно исполняли свои ленные обязательства, сражаясь за французского короля, да иначе и быть не могло. Как и при Людовике, так и теперь по отношению к Филиппу, Генрих не демонстрировал своего военного превосходства. Не желая потерять нормандский Вексен, он, тем не менее, ни в коем случае не хотел ввязываться из-за него в войну. В плену трагического заблуждения Генрих наивно полагал, что ему удастся добиться своего умелым лавированием. Подобная лояльность Генриха по отношению к Филиппу представляется тем удивительнее, если учесть, насколько разительно она контрастировала с ярко выраженным двуличием и ничтожностью последнего, который стремился лишь к тому, чтобы укрепить плацдарм для нанесения сокрушительного удара по дому Генриха. Поведение Генриха не становится понятнее, если попытаться объяснить его лояльность страхом перед войной. Исход военного противостояния объединенных ударных сил дома Анжу и партии Филиппа из-за Вексена едва бы был в пользу последнего. Столь же необъяснимо, почему Генрих не воспользовался своими финансовыми возможностями и не навязал стесненному в материальном отношении Филиппу денежную компенсацию за Вексен. Вместо этого при заключении договора 6 декабря 1183 года он уже в третий раз признает, что Вексен, который в действительности находится у него в руках, по праву принадлежит Франции. Подобная сговорчивость Генриха и все более настойчивые требования Филиппа четко определить правовой статус Вексена, недвусмысленно указывают на существование некоего плана.

До настоящего времени отношения между отцом и сыном мы рассматривали в контексте отцовской линии поведения. При этом в глаза бросалось явное несоответствие между немилостью отца-короля и сдержанной реакцией на нее сына: тот стремился лишь сохранить имеющееся и защитить свои законные наследственные права. Повествуя об агрессивности отца и сопротивлении сына, источники содержат крайне противоречивые толкования ситуации, необычным в которой является уже хотя бы то, что в роли нападающего выступает не сын и наследник престола, а, напротив, отец, стремящийся всячески понизить статус собственного сына. Не углубляясь в мотивацию поведения Генриха, попытаемся рассмотреть этот своеобразный конфликт поколений, смысл которого не совсем ясен вне исторического контекста, хотя правила игры вполне очевидны. Именно о них, поскольку они довольно определенно характеризуют позицию Ричарда, и пойдет речь. Наряду с политической подоплекой конфликт с отцом в немалой степени определяется и личными качествами Ричарда, тогда как в его взаимоотношениях с Филиппом, привносящих в эту и без того запутанную ситуацию элемент полнейшей дестабилизации, очень отчетливо проступает лишь его политический профиль.

Для современников двойная измена отцу и королю была едва ли оправдываемым преступлением. И того, что Генрих умер во время столкновений с сыном, оказалось достаточным, чтобы на Ричарда легло позорное пятно отцеубийцы. Когда же Говден и Гиральд сообщают, что при приближении Ричарда у мертвого Генриха пошла носом кровь, следует иметь в виду, что современникам без лишних слов было ясно, что это должно означать. Мы знаем этот «Божий суд» из «Песни о Нибелунгах», намек тоже ясен: когда Хаген подходит к убитому Зигфриду, у того открываются раны, чем покойник прямо уличает убийцу. Отношения Генриха с его сыновьями не впервые уже приводили к трагедии: в 1183 году, участвуя в поднятом против отца мятеже, погиб его старший сын. Есть нечто роковое в том, что Генрих «убивает» слабого сына, чтобы в конце быть «убитым» сильным сыном.

Дополнительный трагический элемент в этот конфликт поколений вносит то обстоятельство, что из всех сыновей Генриха один лишь Ричард обладал теми качествами, благодаря которым он мог стать опорой своему отцу. И когда тот в 1186 году выделил Ричарду для его первого похода на Тулузу огромные денежные средства, это означало, что он не только по-прежнему поддерживал политику герцога Аквитанского, своего сына, но и то, что он ничуть не опасался использования этих денег против него самого. Это тем более удивительно, если учесть прежнюю подозрительность Генриха, и может объясняться лишь личными качествами Ричарда. И действительно, действия Ричарда в его борьбе за Аквитанию, по-видимому, также не вызвали и тени подозрения, что он будет искать прикрытия у французского короля. Занимая по существу бескомпромиссную позицию, Ричард, тем не менее, был готов пойти на определенные уступки — дважды он соглашался перейти в формальное подчинение: первый раз — Генриху Младшему, второй раз — матери. Имеется еще одно почти незамеченное историками обстоятельство, с высокой степенью достоверности свидетельствующее о глубокой лояльности Ричарда по отношению к отцу.

Хотя о нем мы узнаем только из французских источников, факт этот представляется весьма правдоподобным: в 1186 году Филипп потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему hominium в отношении Пуату. Согласно Ритору и Philippidos, Генрих запретил Ричарду это делать. И по утверждению Гийома Бретонского, содержащемуся в его летописи за 1187 год, отказ Ричарда Филиппу был обусловлен позицией отца. Как сообщает другой источник, «Razo», — краткий пересказ содержания одной из песен Бертрана де Борна на прованском диалекте, — отказ Ричарда принести клятву тогда, то есть в 1186–1187 годах, чуть было не довел дело до войны. Это «Razo», составленное много лет спустя и не являющееся в обычном смысле надежным историческим источником, по крайней мере вновь напоминает о разногласиях между Ричардом и Филиппом, и, что тоже небезынтересно, анонимный автор мог выразить свое субъективное мнение, усматривая причину раздора лишь в забытой клятве. Хотя не трудно допустить, что французский король действительно мог потребовать от столь могущественного вассала подобную клятву, которую тот, однако, принес лишь в ноябре 1188 года. Если такое требование в самом деле выдвигалось, то его надо было удовлетворить, тем более что нет никаких оснований полагать, что у Ричарда, в отличие от его отца, была какая-либо предубежденность против данной церемонии. После присяги в Бонмулене в 1188 году последовала присяга в июле 1189 года, в результате которой он стал герцогом Нормандским, была еще одна — поскольку узы верности были разорваны объявлением Филиппом в 1193 году войны, — и в конце 1195 года еще одна, после чего борьба возобновилась с прежней силой. Но поскольку, став королем, Ричард в своей борьбе с Филиппом гораздо большее внимание уделял проблемам права, нежели формальным вопросам своего статуса, то, надо полагать, в качестве герцога Аквитанского он едва ли мог сильно противиться принесению присяги. Таким образом, все указывает на Генриха, как основного ее противника. Помимо вполне оправданного желания избежать двойной вассальной зависимости, его запрет мог иметь еще одну, особую причину: он не хотел, чтобы Ричард, которого он воспринимал в этот момент лишь как герцога Аквитанского, получил какие-нибудь гарантии своих законных прав, так как все никак не мог отказаться от раскладывания политических пасьянсов с участием Иоанна и плетения интриг вокруг Аквитании. Этот вопрос, должно быть, поднимался на личной встрече Ричарда с Филиппом перед конференцией в Шатору в июне 1187 года, по крайней мере, известно, что последний вновь пытался возбудить у собеседника подозрения относительно намерений его отца в отношении Аквитании. И то, что в ответ на прозрачные намеки о возможной поддержке Ричард не поспешил принести Филиппу ленную присягу на верность как герцог Аквитании, свидетельствует о том, что он еще надеялся избежать разрыва с отцом, и это вовсе не противоречило бы его долгосрочным интересам. Ему хотелось унаследовать неделимое государство, и его интересы при этом совпадали с позицией французского короля, стремившегося извлечь пользу из семейного конфликта. И только в самом конце Ричарду пришлось делать выбор между отцом и королем, до этого, однако, у Генриха было две гарантии лояльности сына, которые заключались в отсутствии у Ричарда интриганских наклонностей и наличии тонкого политического чутья.

В борьбе против отца Ричард действовал более открыто и жестче, чем его братья, и известно лишь два случая, когда он воспользовался дипломатическими приемами, прибегнув, если не совсем к обману, то, по крайней мере, к хитрости. В этом проявилась еще одна сторона его личности, которая позже не раз всех удивит, а именно, стремление извлечь выгоду из различий между словесной оболочкой и смыслом высказываний, не выглядя при этом вероломным. Когда в 1183 году Генрих потребовал от него, герцога Аквитанского, присягнуть на верность Иоанну, Ричард не отверг это дерзкое требование тут же, но попросил несколько дней на размышление. И в тот же вечер он тайком покидает двор отца, мчится в Аквитанию и, распорядившись укрепить замки, отвечает отцу с безопасного расстояния, что, дескать, подумав, он пришел к выводу, что никогда не сможет отказаться от своего герцогства. Другой случай, на этот раз уже не столь безобидный, произошел поздней осенью или ранней весной 1187 года и тоже связан с Аквитанией. Гостя у Филиппа в Париже, Ричард, поддался на настойчивые уговоры отцовского посла и, в конце концов дал обещание поехать к отцу. И в самом деле поехал, но предварительно напал на Шиньон, захватил его казну и снова привел свои крепости в Аквитании в состояние повышенной боеготовности, а это лишний раз доказывает, что вопрос об этой провинции все еще оставался открытым. И лишь после этого Ричард прибыл к отцу, принес ему в Анжере ленную присягу и дал клятву на верность. Хотя одно лишь пребывание у Филиппа вполне могло рассматриваться как нарушение подобной клятвы. Во всяком случае, принимая самостоятельные решения, Ричард нарушал fidelitas

В конце этой главы, повествующей о времени борьбы Ричарда за право на престол, попробуем разобраться в его взаимоотношениях с Филиппом. Наиболее распространенной в литературе является точка зрения, согласно которой хитрый Капетинг рассорил Ричарда с отцом. Она отражает позицию главным образом английских летописцев, благоволивших Ричарду и пытавшихся отыскать оправдание его отходу от отца. Французская позиция в этом отношении и вовсе не заслуживала бы серьезного внимания, если бы не трансформировалась в рассуждения о причинах англо-французского разрыва во время крестового похода: мол, Ричард получил поддержку Филиппа, лишь пообещав жениться на Алисе, хотя никогда не собирался этого делать. Нарушением клятвы Филипп и его летописцы оправдывали войну против Ричарда. Как видим, Ричард выступает одновременно и как более или менее наивная жертва коварства Филиппа, и как искусный обманщик.

Английский вариант следует сразу же отбросить за несостоятельностью. Ведь, во-первых, в 1189 году, как мы уже успели убедиться, конфликт отца с сыном зашел в тупик, из которого не было выхода, и по известным нам уже причинам, а, во-вторых, факты и тексты договоров свидетельствуют о том, что Ричард никак не мог быть обманутой стороной, так как именно для него, а не для Филиппа был выгоден этот союз, и он принес бы ему пользу даже в том случае, если бы Генрих II остался жив. Поскольку Филипп принял все условия Ричарда и проявил по отношению к нему столь поразительную сговорчивость, что резко контрастировало с его обращением с Генрихом, целесообразнее ограничиться рассмотрением французской версии, а именно, утверждения об «обмане» со стороны Ричарда. И здесь главным будет вопрос о том, какого рода поддержку Филипп оказывал Ричарду в его борьбе с отцом. От ответа на этот вопрос зависит не только наша оценка действий Филиппа, но, что сейчас важнее, самого Ричарда.

Каким же мы представляем себе Филиппа? Не слишком завершенный портрет рисуют нам летописцы, изображая Филиппа Августа, собирателя земель государства: крупный и хорошо сложенный лысый мужчина с красноватым лицом и рыжими усами, любитель хорошо выпить и закусить, натура чувственная и вспыльчивая, вечно конфликтующий со своими женами и любовницами. О чертах характера юного Филиппа известно и того меньше — для Генриха он так и остался желторотым юнцом, и свое поражение от него он рассматривал как Божью кару. На то время, то есть в 1189 году, Филиппу было 24 года, но он уже 10 лет носил корону. Для его отца, отличавшегося набожностью Людовика, которому титул «christianissimus»

Каковы же были мотивы поведения Филиппа по отношению к Ричарду? Во всяком случае ему нельзя приписать бездумное следование утвердившимся во французской политике традициям, предписывающим поддерживать недовольного сына в его борьбе против авторитета находящегося у власти отца: Иоанн и планы раздела наследства делали это абсурдным. Поэтому обрисуем вначале общую ситуацию. Очень даже может быть, что Ричарда и Филиппа, независимо от того, насколько соответствовали действительности слухи об их гомосексуальных взаимоотношениях, вначале действительно в определенном смысле связывали узы дружбы, они пользовались взаимным доверием и искренне заблуждались, короче говоря, Филипп принимает сторону Ричарда из эмоциональных побуждений. В Gesta Говден так изображает в высшей степени тревожное для Генриха II в политическом отношении положение вещей: Ричард, герцог Аквитанский и сын короля Генриха, гостил у короля Филиппа, который оказывал тому столь великую честь, что нередко ел с ним из одной тарелки и спал в одной постели. И король французский любил его как свою душу. Естественно, наши представления о королевских дворцах и обычаях королевского гостеприимства весьма отличаются от того, что было на самом деле, — крепости были довольно тесноваты, и современный описываемым событиям читатель этот отрывок мог воспринимать совсем иначе. Да и столь же маловероятно, что при своем дворе Филипп вел бы себя неподобающе его пониманию королевского достоинства. Остается лишь признать, что перед нами — свидетельства его чрезвычайной благосклонности к Ричарду. Предположение же о том, что подобное расположение обусловлено наивным почитанием на десять лет старшего товарища, блестящего королевича Плантагенета, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Почитания не было ни до описываемых событий, ни после. Столь же необычайную любовь питал Филипп в те годы и к младшему брату Ричарда Готфриду. Всего за год до этого, в августе 1186 года, Филипп, безутешный в своем горе, готов был броситься за этим своим другом в могилу. Оно и понятно. Ведь, по крайней мере в политическом смысле, смерть Готфрида была для него чувствительным ударом. С помощью опытного военачальника и искусного интригана герцога Бретонского он очень скоро смог бы взять под контроль Луару и Нормандию и, чем Бог не шутит, отбил бы от государства Генриха Анжу, превратившись таким образом в грозного противника герцога Аквитанского. В общем, подобная дружба прямо противоречила интересам Ричарда как наследника единого государства. Так уже в 1183 году Филипп выступает против Ричарда на стороне Генриха Младшего, а всего за несколько недель до столь бурного проявления дружеских чувств в Берри вторгается в его владения. И Филиппу, по всей видимости, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить герцога, с которым ему уже пришлось познакомиться лично, — «брат» Ричард присутствовал при его коронации и в начале восьмидесятых даже воевал на его стороне — забыть враждебные действия и недружелюбную политику.

Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Филипп. По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов очевидцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько пристальнее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору — этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы невыполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обещания женить, наконец, Ричарда на Алисе, — поражение христианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ричарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзальтированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иерусалим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король совсем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном боевом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантирована. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном расположении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делегацию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявляет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутствовавших он залился при этих словах слезами. Посланники передали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изменил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Филиппу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему выпрошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил — вновь просить о том же, но, видя, как встревожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.