Высоко в горах, посреди старинных развалин, накрытых беззвездным пологом ночи, горели костры. К ним жались люди, воины. Они негромко переговаривались, ели, смеялись, играли в кости. В стороне от них, у подножия выщербленной, заросшей мхом колонны, был разведен еще один костер, у которого сидели только двое. Женщина с худощавым лицом, хмуря брови, водила точильным камнем по лезвию меча, лежащего у нее на коленях. Ее короткая кожаная безрукавка, расстегнутая до половины, была сильно поношена и залатана во многих местах, так же как и лежащие рядом с ней старые башмаки.

Напротив нее сидел темноволосый, похожий на медведя человек, закутанный в тяжелые меха, лишь частично скрывающие измятый нагрудник и плотные штаны. В огромной, покрытой шрамами руке он сжимал черную бутылку, но казалось, что он совсем забыл о ней, глядя желтыми глазами в огонь. Пепел хлопьями улетал в холодную бесприютную ночь, одна затухающая искра выскочила из костра и упала на руку человека. Но тот ничего не заметил, просто сидел, уставясь перед собой тяжелым неподвижным взглядом, жестким, как гранит, и острым, как обнаженный клинок.

Большая ветка в центре костра прогорела и с треском обрушилась, взметнув облачко искр. Пламя заплясало и утихло. Керен Эшрол оставила свой меч и подняла голову.

— Ты снова печалишься, — негромко произнесла она.

Молчание. Потом:

Роды шли тяжело.

Раз десять за эту ночь Сувьель Хантика мечтала найти в себе хоть каплю, хоть малейший проблеск Силы Корня, чтобы облегчить страдания роженицы. Она создала простейшее заклинание, требующее только работы головы, и теперь ощущала, какую невыносимую боль испытывают рвущиеся ткани и обессиленные мышцы. Все, что у нее было, — Низшая Сила, позволяющая только затуманить мозг женщины, чтобы она не страдала сверх всякой меры. Еще можно было молиться за ее жизнь.

«Молиться? — горько откликнулась какая-то часть ее сознания. — Молиться кому, чему?»

С улицы, через закрытое ставнями окно, в комнатку проникали пугающие крики, но Сувьель сохраняла созданный ею магический круг чистым и цельным. Эти дикие вопли означали избиение, грабеж, убийство — привычные напасти для города, который захватывали дважды в месяц.

Вот новая схватка. Женщина застонала, и Сувьель пришлось постараться, чтобы перестать самой ощущать ее мучения. Повитуха и какие-то старухи, сновавшие в комнате, с мольбой поглядели на нее. Сувьель отбросила все колебания и нагнулась к уху роженицы. Поглаживая залитый потом лоб женщины, Сувьель начала мысленно произносить слова Песни Подчинения. Обрывки слов кружились в голове, вызывая к жизни запахи, звуки, ощущения, они таинственным образом вплетались друг в друга и в ее сущность. Чтобы передать все это пациентке, она должна была заставить работать скрытые силы собственного организма.

Керен сидела у огня, ощущая на своем лице и руках благостное тепло. Болезненные стоны доносились из шатра для пыток, поставленного у воды, но она продолжала обрабатывать край своего меча точильным камнем. При взгляде со стороны могло бы показаться, что женщина полностью погружена в свое занятие, на самом деле ее сознание затуманивал гнев.

Бернак был там, он лично приготовил все инструменты для пытки. Его любимец Фолин находился с ним. Это что-то означало, но Керен не стала задумываться, что именно. Ее сознание воспринимало только крики молодого жреца, пробуждая старые сомнения и воспоминания. Не пришло ли время покончить со всей этой жестокостью? Как она может сидеть здесь, когда рядом творится подобное, как она дошла до такой жизни?

«Тени. Последние шестнадцать лет я провела среди теней».

После печально известной Битвы у Ворот Волка она бежала с горсткой солдат на юг через Рукангские горы, чтобы укрыться в высоких долинах Кейаны. Несколько позже, когда прошел слух о гибели Императора, Керен внимательно осмотрела свои вещи и уничтожила все, на чем стояла имперская печать. Потом она отправилась на север, в Ангатан, на поиски родственников. Кошмарное путешествие — дни, полные ужасных картин, ночи, наполненные криками и запахом гари. И повсюду чудовища, которыми командовали белоглазые Слуги Сумерек.

Она ехала три недели. За это время она дважды теряла лошадь, один раз получила рану в плечо, однажды была захвачена в плен, но ей удалось бежать. За это время у нее сложилась полная картина завоевания: она вспомнила начало, когда три могонские армады пришли, скрытые в утреннем тумане, и высадились разом в Казале, Ротазе и Берейке. Когда города были заняты, три огромных полчища оказались в сердце Империи. Они разбили имперские армии у Ворот Волка, у Пустоши и на плато Аренджи. По всем сведениям, Великая Армия Юга, армия, где служила Керен, потерпела самое сокрушительное поражение, что было неудивительно.

Сувьель убегала по ночным горам от преследователей — троих Слуг Сумерек, которые шли по ее следу, несмотря на все принятые ею меры. Она взбиралась вверх по склонам, пробиралась по ущельям, таким узким, что по ним едва могла пройти лошадь, переходила вброд стремительные потоки. Все напрасно. Они следовали за ней.

Она устала, спина ныла, но голова была ясной. Она гадала, справедливы ли слухи о том, что Слуги Сумерек на самом деле были животными, пригодными для охоты: собаками, волками и прочими, — превращенными в людей Источником. Они не могли почуять запах ее или лошади — здесь она использовала Низшую Силу. Но возможно, их привлекала именно Низшая Сила, которая и не давала им сбиться со следа. А возможно, она обманывала себя, думая, что все еще может сделать что-то. Низшая Сила, конечно, лежала в основе таких вещей, как дождь, или трава, или насекомые, но она была слабым дуновением весеннего ветра по сравнению с яростной волной Источника, подобной валу бушующего океана. Соломинка, за которую имел несчастье схватиться тонущий.

Сувьель вздохнула и покачала головой, стараясь прогнать мрачные мысли. В конце концов Источник был силой Повелителя Сумерек, силой отравляющей и нечистой, тогда как Низшая Сила, кроме прочего, обладала целительным воздействием и никогда не подводила человека, использовавшего ее. Она была тем, за что и чем стоит сражаться.

Сувьель была на гребне хребта, когда небо начало бледнеть и в разрывах между облаками засветилась водянистая заря. Тропинка вела вниз, в поросшую лесом долину, где все еще клубился густой туман. Она пустила свою лошадь в галоп, потом, въехав под кроны деревьев, замедлила ее шаг. Отовсюду доносились лягушачье кваканье и жужжание насекомых. Тропа петляла между зарослей тростника и кочек травы и вскоре превратилась в тоненькую полоску твердой земли, окруженную со всех сторон болотом. Сувьель остановилась и прислушалась, потом кивнула своим мыслям. Она спрятала лошадь в густых кустах неподалеку от тропы, а сама вернулась на эту твердую полоску земли.

Здесь Сувьель расслабилась и позволила Низшей Силе наполнить себя, пока она поспешно, но тщательно плела одновременно два заклинания: Заманивающее и Удерживающее. Лягушки и насекомые умолкли, зато послышался другой звук. Топот копыт. Убедившись, что все в порядке, Сувьель спряталась за куст вместе с лошадью, прочно удерживая в голове круги созданных ею заклинаний.

Холодное серое утро пришло в Бахрузские горы, холодное, но не морозное, серое, но не обещающее близкого дождя. Туман окутал утесы и пики, спрятал от людских глаз горные потоки, низвергающиеся в ущелья и пропасти, углубляющие и расширяющие их и летом и зимой. Один из таких потоков, можно сказать, целая широкая река, струился с укрытых снегами вершин, неся свои воды зеленым, поросшим травой ущельям и попадая в высокогорную долину Крусивель. Здесь вода замедляла свой бег, образовывая в северной части долины озерцо, на берегах которого стояло поселение. Поток вытекал из северо-восточной части озера и устремлялся к обрыву. На краю скалы можно было видеть ряд выступов, на которые налетала вода, повисая в воздухе и обрушиваясь вниз. Она падала с такой высоты, что превращалась в брызги, в водяную пыль, вечно висящую в воздухе.

Склонные к размышлениям обитатели города часто задавались вопросом, в чем смысл столь длинного путешествия, если в конце его ждет всего лишь прыжок в забвение…

В это утро два человека сидели неподалеку от водопада. Тот, что постарше и повыше, был одет в толстые шерстяные штаны и старую куртку, сшитую из кусочков кожи.

Его собеседник, маленький толстенький человечек, похожий на торговца в своей одежде с огромным количеством карманов, налил в деревянный кубок светлого вина и передал высокому.

Икарно Мазарет, Глава рыцарского Ордена Древа, взял протянутый ему кубок и сделал глоток. Он посмаковал вино, прежде чем проглотить, потом присвистнул:

Наконец-то возник скалистый массив плато Аренджи. Бернак позволил лошади идти шагом, а сам, отпустив поводья, откинулся в седле и сидел, любуясь окрестностями. Подножия утесов терялись в густых лесах, стаи маленьких птичек перелетали с дерева на дерево в поисках семян и насекомых. Бернак увидел, как огромная крылатая тень рухнула сверху на птичью стаю и взмыла, унося свою жертву, чтобы сожрать ее где-нибудь на пустынной вершине.

Бернак невесело усмехнулся и повернул голову на восток, высматривая подходящее место для лагеря, в который он ехал. Он никогда не был раньше в этих краях, но все, что он видел, будило в нем воспоминания. Бернак мог поклясться, что эта дорога, уходящая вниз, в холмы, потом раздваивается. Одна ее ветвь уходит на север и переходит потом в дорогу, ведущую в Центральную Юларию, тогда как вторая продолжает идти на восток и доходит до Маршевого Пути, широкого тракта, соединяющего рыбацкие городишки Мантинора с Эбро'Хетом. Бернак заметил едва различимый плоский выступ утеса, до которого было не больше шести часов пути. Идеальное место для лагеря.

Он шумно выдохнул. Его раздражало узнавание места, в котором он никогда не был. Это чувство начало преследовать его, когда он проезжал через Северный Катриз: бесконечные небеса над центральными равнинами; громадные природного происхождения колонны, выщербленные и поцарапанные временем, на Пустоши древние разломы Огернских гор, похожие на черные раны, — все будило старые-престарые воспоминания, лежащие где-то за пределами возможности вспоминать. Время от времени его посещали видения, полные запахов, вкуса, ощущения солнца и ветра на коже. И сейчас, пока он сидел, лениво развалясь в седле, и созерцал плато, одно из таких видений обрушилось на него, заполняя собой разум, глаза и уши.

Сжавшись в седле и закрыв лицо рукой, он услышал у себя за спиной стук копыт. Кто-то подъехал шагом.

Бернак распрямился и злобно поглядел перед собой.

Дов Коррен, председатель Совета Севера, стоял у высокого окна, водрузив одну ногу на невысокую скамеечку, и, потягивая вино, рассматривал Крусивель. В небе над ним неслись рваные облака, время от времени закрывая собой полуденное солнце. Главная дорога, идущая вдоль берега озера, была заполнена народом: отряды рыцарей возвращались с учений или со службы, конюхи вели лошадей в конюшни, женщины несли к воде и от воды белье, горожане, вышедшие погулять при солнышке, останавливались поболтать со знакомыми.

— Будьте уверены, господин Командующий, на меня все произвело сильное впечатление, — произнес он. — Я только думал, что все будет… больше. Оживленнее.

Он улыбнулся извиняющейся улыбкой, и Икарно почувствовал приязнь к этому человеку. Только что закончившаяся встреча с восемью членами Совета Севера истощила его терпение до предела. Некоторые из них, те что постарше, совершенно не вникали в суть дела, Джилли предупреждал его об этом перед отъездом:

— Наверняка сюда приедут какие-нибудь Рабул, Фринок или Вуруаг, старые тупые жабы. Но их председатель обычно совсем не такой, скорее всего это будет Дов Коррен. Он прекрасно говорит, физиономия как у заядлого скандалиста, а мыслит он как долбарский ростовщик.

Мазарету Дов Коррен показался скорее азартным бойцом, а не обычным скандалистом. У него была огромная грудная клетка, ростом он оказался с Мазарета и, как и обещал Джилли, красавцем его нельзя было назвать. Квадратная голова, лысая и гладкая, сломанный нос, тяжелые челюсти придавали его облику основательности и даже тяжеловесности. Но в глазах светился живой ум и интеллигентность, а одежда: серые штаны, светло-коричневая рубаха и темный плащ — была самого высокого качества. Плащ со множеством карманов, но простого покроя, без отделки и нашивок, единственное украшение, которое носил Коррен, было кольцо на пальце, простое серебряное кольцо без камней и гравировки. Мазарет почувствовал себя рядом с ним, в своей старой кольчуге, неряшливым и неуклюжим.

Таврик остановился перевести дыхание, не доходя до перекрестка разрушенного лабиринта. Кровь стучала в висках, все тело горело, по нему ручьями стекал пот. Рукоятка учебного меча в живой руке стала мокрой и скользкой, он вытер ее о рукав другой, его новой правой длани.

Суставчатые стальные пальцы тускло поблескивали в пробивавшемся сквозь потолок тоннеля утреннем свете. На каждом пальце был старательно выгравирован ноготь и складки кожи на сгибах суставов, но блестящий металл был уже покрыт многочисленными царапинами и углублениями, полученными в ходе упражнений. К тому же в данный момент искусственная конечность была покрыта пылью до самого локтя, где соединение живой плоти и металла скрывали кожаные повязки. Чистить руку было легко, Оружейник сам показал ему, как орудовать щеткой, подставив протез под проточную воду, и как натягивать на него длинный кожаный рукав, который давал дополнительную защиту в настоящем бою.

Это было просто чудом, первый миг, когда он опустил глаза и увидел новую руку. Он даже поверил, что уже никогда не будет вспоминать то, что сделал Бернак. Но сны лишили его этой надежды, он редко спал спокойно.

Таврик поднял металлическую руку и пошевелил пальцами, потом сжал их в кулак. Он все еще плохо чувствовал, что происходит, поэтому предпочитал видеть, и Оружейник советовал ему как можно чаще использовать левую руку.

Тут он услышал голос, произносящий:

На голубятне было тепло, в тяжелом воздухе висели запахи птичьего корма и помета. В щели между досками пробивались узкие, как лезвие бритвы, лучи полуденного солнца, освещавшие ряды клеток и согнутую человеческую фигуру, которая ковыляла между ними, что-то бурча себе под нос и вглядываясь внутрь клеток.

Бардоу ждал у люка, прикрываясь рукавом и радуясь каждому неожиданному порыву свежего ветра, залетавшего снизу. Как бы часто Архимаг ни посещал это место, каждый раз его обоняние подвергалось грубой атаке, и всем его чувствам требовалось некоторое время, чтобы обрести себя.

— Куда они лететь, госпожа?

Бардоу подавил улыбку. Мекадри был с Огучарнских островов и никогда особенно не заботился о подборе слов.

— Уметра, Скаллоя, Оскимул и Скабариг, — ответил он.

Караван барж медленно двигался по каналу к запертым воротам Уметры, его вели четыре крепких мускулистых человека. Три баржи были нагружены мешками с зерном, овощами и фруктами — последним урожаем с унавоженных полей Северо-Восточной Кейаны. Все три судна были накрыты одним огромным куском парусины, защищающим груз от осадков. В сумраке ночи караван казался огромным змееподобным чудовищем, а лампы на головном горели как жуткие глаза.

Таврик, Кодель и Оружейник сидели в небольшой круглой шлюпке, привязанной к толстому тросу, соединяющему вторую и третью баржи. Свисающие концы парусины скрывали их от взглядов посторонних, сами они наблюдали за происходящим снаружи через отверстия, проделанные в парусине кинжалом. Кодель с Оружейником закрепили веревку на носу и на корме, чтобы шлюпку не слишком сильно раскачивало идущей от баржи волной.

Таврик с трудом различал предметы в царящей с другой стороны покрова тьме и все время боролся с тошнотой, вызванной ароматами перезревших плодов и возмутительным запахом тухлой рыбы, поднимающимся со дна их суденышка. Оружейник нанял его утром на неприметной пристани, в нескольких милях от северного моста; прошла уже добрая пара часов с начала путешествия, и Таврик подозревал, что они сейчас где-то в центре города. Он принюхивался, надеясь различить какие-нибудь другие запахи, помимо гнилой капусты и тухлой рыбы.

Ход баржи замедлился, и до Таврика донеслись голоса: их капитан обменивался приветствиями и шутками с охранниками, потом ворота открыли, и они снова тронулись в путь. Через дыру в парусине Таврику было видно вымощенную булыжником высокую набережную канала, кое-где освещенную факелами, свисающими со стен домов. Стенки канала, выложенные каменными блоками, покрывал темный мох и длинные водоросли, плесень охватывала их своими белыми щупальцами.

Кодель пошептался о чем-то с Оружейником, потом наклонился к Таврику.