«Есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, просто рубила со всего плеча, хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза…» Это Гоголь написал про Собакевича. Потому что Гоголь не знал Кокшенова.

А вот если бы Гоголь знал Кокшенова… Его нос, глаза, губы… Но вдруг на этих губах появляется улыбка! Добродушная и простодушная. Простоватая и хитроватая. Появляется улыбка, и — только что был Соловей-Разбойник, а вот уже — родимый Иванушка-дурачок.

Кокшенов знает обезоруживающую магию своей улыбки. И пользуется ею со страшной силой. Но исключительно в мирных целях.

Народный артист Михаил Кокшенов — любимец народа. Его обожают милиционеры и официантки, проводники и кассирши, водители грузовиков и медицинские сестры… Я не раз был свидетелем, как в советские времена всеобщего дефицита достаточно было одной его улыбки, чтобы мгновенно и безотказно обнаруживались гостиничные номера, которых «нет», и освобождались ресторанные столики, которые «заказаны», возникали продукты, которые «проданы», и появлялись билеты, которые «бронированы»… Да, не было и нет такой брони, которую бы не могла пробить улыбка Кокшенова!

Только, не дай Бог, не толкуйте всё это как ловкое умение благоустроить себя. Нет, это — бескорыстное стремление помочь своим товарищам и общему делу. Он с легкостью необыкновенной получает билеты и номера, останавливает поезда и отправляет самолеты, перекрывает улицы и добывает бронемашины с одной лишь целью — чтобы снималось кино.

Когда ты молодой, то кажется, что время тащится очень медленно, и ты с нетерпением ждешь каждого следующего дня, ожидая от него каких-то чудес, новых свершений и торопишь, торопишь время.

Теперь, когда жизнь летит стремительно и уже не днями, а годами, то хочется хоть на минутку остановится и вспомнить, оглянувшись назад, то время, которое называется — МОЛОДОСТЬ!

Вспомнить о дорогих моему сердцу родителях, о товарищах и просто о времени, которое уже никогда не вернешь, но которое всегда со мной. Хочется вспомнить о безвременно ушедших друзьях. Хочется рассказать об учителях и коллегах, которым ты безмерно благодарен за те годы, а иногда и минуты общения, оставившие в моей душе неизгладимый след.

Хочется вспомнить и рассказать о театрах, киностудиях и картинах, в которых приходилось работать.

Хочется рассказать о тех странах и городах, в которых удалось побывать и работать благодаря самому для меня великому искусству на свете, самому великому таинству — КИНО!

Я — коренной москвич. Родился в Замоскворечье, аж напротив Кремля, на Софийской набережной. Можно гордо сказать — прямо в сердце России.

Домишко, правда, был, неказистый; его сейчас снесли, так что мемориальная доска мне не светит. Комнатенка тоже была паршивая, всего лишь девять метров, а нас было четверо — мама, бабушка, я и дворняжка «Чижик».

Зато место какое! На берегу Москва-реки и Кремль в твоем окне. Нет — вру. Кремля в окне не было, потому что окна были под потолком и в них был виден только кусочек неба. Но я точно знал, что у меня за окнами — Кремль, и это сильно действовало на мое мальчишеское воображение.

С детства меня тянуло во всякие исторические и археологические кружки. Мы с моими школьными товарищами исследовали все подвалы на набережной, ища подземный ход в Кремль.

Однажды нашли лаз в склад сухофруктов и, съев мешок немытых сухих груш, все угодили в Морозовскую детскую инфекционную больницу на две недели.

Отца мы потеряли рано, вернее, нам помогли его потерять. Об этом говорить не хочу, потому что правды все равно никогда не узнаю.

Мама осталась одна и уже больше никогда не выходила замуж, полностью посвятив себя мне.

Мама моя родилась в городе Либаве, тогда он назывался порт им. Александра III. Это была военная база русского флота. Мой дедушка — Василий Борисов, служил на флоте инженером-механиком. Дедушка закончил Кронштадтское военное училище. После революции дедушку перевели с семьей во Владивосток.

Там же, во Владивостоке, мама моя познакомилась с моим отцом — Кокшеновым Михаилом Михайловичем. Владивосток для мамы был самым лучшим городом в мире. Она могла о нем рассказывать часами. Я сам был во Владивостоке несколько раз и с интересом ходил по тем местам, которыми восхищалась мама. А потом моего отца перевели в Москву на повышение. Но наступил 1937 год, и мама осталась одна, вернее со мной.

Маме было очень тяжело, потому что она ничего не умела и к тому же не имела никакой профессии. Сначала была за родителями, потом за мужем. Приехала в Москву, надеялась поступить учиться, но… Она хваталась за разную работу, а тут, вдобавок, грянула война.

Когда я стал работать геологом, то очень скучал о своей техникумовской самодеятельности. А какая самодеятельность у геолога? Вся экспедиция — 3–4 человека, так что — сам играй, сам смотри, сам хлопай!

Работал я в Смоленской области, разведывал белую глину. А там этой глины — ноги не вытащишь. Поразведывал, поразведывал я и решил поехать в Москву, поступать в театральный институт. Один бывалый человек посоветовал мне поступать сразу в несколько институтов: «Куда-нибудь да и проскочишь». А их в Москве вон сколько: Щукинское и Щепкинское училища, училище при МХАТе, ГИТИС и ВГИК. И вот по всем по ним я носился, и когда последний оборот сделал, то узнал, что никуда не проскочил.

Я опять уехал разведывать полезные ископаемые, на этот раз гранит, на Урал. Но уехал я с твердой уверенностью, что буду поступать только в театральное училище имени Щукина.

Через год я стоял опять в вестибюле Щукинского училища в очереди на прослушивание, но на первом прослушивании опять срезался, но не отчаялся, а так как прослушивание проходило в нескольких аудиториях, то я пошел в другую. И, о — счастье! Меня допустили до первого тура. А дальше гладко прошел весь конкурс и стал студентом. После этого случая я понял, что в нашем деле нужно быть очень настырным — если меня выгоняют в дверь, я всегда лезу в окно.

Щукинское училище для меня — это олицетворение всего радостного, светлого, связанное с самыми лучшими воспоминаниями, с самыми прекрасными ощущениями, в общем — все самое, самое, самое!

Автограф взять, дело не хитрое, надо только знать как, когда и у кого брать.

Если, к примеру, у Льва Яшина брать или, скажем, у Нонны Мордюковой, то это очень большого труда не составляет, главное терпение. Подловил Яшина у стадиона, когда он после очередного матча домой уходит и, пожалуйста, автограф в кармане. Да и чего тут удивительного, люди свои, советские, что им жалко что ли? Я то лично, автографы собираю года три и за это время, штук сто набрал. Например, Германа Титова автограф есть, Майи Плисецкой, Александра Якушева — это когда он еще московский «Спартак» в шайбу тренировал. Хваткина… Что, не слышали такой фамилии? Как же, это участковый наш, про него даже «Комсомолка» писала, как он лично мальчика и девочку из реки спас — тонули. В общем много разных. Но с иностранными автографами у меня дело совсем плохо поставлено. Да и не мудрено. Если бы, скажем, Олимпийские игры у нас в Москве развернули — другое дело, тут на автографы и бумаги не хватит или первенство мира по футболу, тоже ничего мероприятие по части автографов. А так, откуда им быть?

Вообще-то, конечно, международных событий в Москве много разных происходит, но все они как-то мимо меня идут.

И тут, вдруг, подвернись мне международная промышленная выставка. Вот тут-то думаю, наверное, всяких деятелей пруд-пруди. Иду. Билет 20 рублей, флаги, стенды, указатели. Ориентируюсь, смотрю, павильон Голландии. Вхожу. Народу много, станки всякие шумят, продукцию вырабатывают. Один станок туалетную бумагу режет и в пачки складывает; другой кружки картонные под пивные кружки штампует. Красота! Я туда ткнулся, сюда — все наши. Вдруг, смотрю, мужчина со значком, написано — переводчик. Я к нему:

— Где тут у кого-нибудь из ваших видных деятелей, мне бы автограф взять — собираю.

Сидим мы как-то вечером в моим приятелем Гришкой дома и скучаем. Вдруг я Гришке и говорю:

— Слушай! Давай сделаем что-нибудь такое невероятное, ну, какое-нибудь научное открытие или еще что-нибудь похлеще. Уж больно жизнь однообразно идет!

— Сделать можно, — отвечает. — Главное чтобы потом в милицию не угодить.

Сели и стали думать.

— Может, — говорю, — каких элементов новых наоткрывать, всяких там редкоземельных, короче говоря — дефицитных. Я в кружке занимался.

Наша футбольная команда всегда болталась в конце турнирной таблицы.

И нападающие у нас вроде ничего, иногда забивают, и вратарь хороший — иногда берет, да и тренером, бог не обидел. Наш тренер Петр Васильевич Пупырев очень даже опытный, почти все команды в районе тренировал, сейчас кажется, уже по второму заходу пошел. В общем все ничего, а вот со спортивным счастьем мы не в ладах.

Дает нам, допустим, Петр Васильевич установку на игру — играем как англичане, все в нападении, все в защите. Играем. Два забиваем, три пропускаем. Нападением увлеклись, не успеваем в защиту оттягиваться.

Оттягиваемся на другой игре все в защиту, один пропускаем, забивать некому.

В общем, не везло.

Жора Завидов мечтал попасть за границу. Ну хоть куда, хоть в самую что ни на есть захудалую, но только чтоб туда, в ее. Ведь там у всех все, там у них шейк, там у них секс, и этот, как его, стриптиз непосредственно демонстрируют.

А жвачки — хоть обжуйся, и самое главное, джинсы продают настоящие американские с маркой на заду. Во! Ну хоть куда бы прорваться, чтобы своим глазком глянуть. Кругом все ездят, все видят, все покупают.

— А я что, рыжий? — решил Жора и стал готовиться.

Во-первых, выучил на всех языках слово — почем? Потом бросился в местком.

— Дайте путевку, — закричал он, — хочу приобщиться. Все вон по Канадам и Кольдельерам разъезжают, а я недавно только в Бобруйск впервые в жизни попал. Хочу сравнить за и против. Хочу всю заграницу эту, руками пощупать, ногами потоптать.

Вот смотрю я всякие соревнования, и вижу, что наблюдается некоторый застой в спорте. И знаете что виной? Мяч! Ведь мяч-то — это основа основ спорта. Краеугольный, так сказать, камень футбола, волейбола и прочих азартных игр. И что такое мяч? Мяч — это пузырь, шарик, со всех сторон одинаковый. И ничего в этом хорошего нет. Ничего! Вот кто придумал мяч? Не знаете? А я знаю. Мяч придумал какой-то исключительный лентяй. Да! Ведь мяч он какой? Его ткни тихонечко и он покатится. Покатился, покатился, покатился… Ну, прямо перпетум-мобиле! Разве это для спорта годится. Не годится.

Вот взять футбол. Ведь в футболе этот мяч посильнее ударь, он и полетел, и запрыгал. Попрыгал с головы на ногу, с ноги на голову и в ворота. Или еще куда. Где тут борьба, где неожиданности?

А будь, допустим, мяч квадратный. Тут его так просто не покатаешь, тут он сам не попрыгает, да и головой его особенно не ударишь, рискованно. Ну, а вратарю круглый мяч, вообще, одно удовольствие ловить. Пусть квадратный поймает.

Баскетбол. Так там же это кольцо под этот мяч специально и сделано. Бросил, и он там, ему и деваться некуда. Спорт!

А вот если мяч в баскетболе сделать колбасой. А? Тогда этой колбасой так просто не распорядишься, раз и в кольцо, раз и два очка. Нет, тогда за каждое очко надо будет попотеть. Вот!