Уже месяц прошёл, как я проводила последнее занятие на заводе. Сразу стало как-то пусто без моих слушателей. Нет, они были не только слушателями. Они были порой и моими оппонентами. Я особенно любила эти занятия, на которых возникали бурные дебаты. Да и остальные занятия всегда нравились мне, хотя подготовка к каждому из них занимала у меня дня два. На практике чувствовалось притупление памяти. То, что я раньше схватывала и запоминала с первого чтения, сейчас приходится читать раза два-три, чтобы свободно потом излагать материал и свободно ориентироваться в нём. Тут сказались, пожалуй, не столько годы, сколько действие выпитых и съеденных успокаивающих лекарств разного рода. Потраченное на подготовку время с лихвой оплачивалось тем моральным удовлетворением, которое я всегда испытывала после проведения занятий. Помнится предпоследнее занятие. Чувство, что, может быть, мне уже долго не придётся вести пропагандистскую работу, а может и никогда больше, накладывало на это занятие особый отпечаток. Я сообщила своим слушателям то, что они будут изучать в следующем учебном году, и как-то само сказалось у меня с невольной грустью:

— Только едва ли мне придётся вести у вас занятия на будущий год.

Все удивленно посмотрели на меня, и тут же последовал вопрос одного из слушателей:

— Это почему же не придётся?

— Видите, как Райком противится этому? Они уже, ныне пытались отстранить меня от пропагандистской работы.

Три месяца после осенних событий прошлого года я не писала в газету.

" Ну, вот и кончилась моя рабкоровская деятельность", — спокойно, даже сама удивлялись над этим, думала я. Но не так-то легко было уже уйти от неё.

В конце 1972 г. Г. А. Троегубов позвонил мне:

— Анастасия Николаевна, у нас сегодня в клубе небольшой вечер подведения итогов работы завода за год. Будет премирование, потом концерт. Вы придете?

Я, конечно, поняла цель его приглашения. Итоги у завода за 1972 г. были очень неплохими, и ему хотелось, чтобы я об этом написала в газету. Ну, как тут откажешься?

Казалось бы, всё вошло в свою колею, но в душе не было покоя. Всё время продолжала жить обида на несправедливое ко мне отношение со стороны Райкома. Предстоял обмен партийного билета. Снова и снова я разбирала свою трудовую, общественную и семейную жизнь. Были в ней ошибки, были недочёты, но нигде, ни в чём не покривила я душой перед людьми, ни в чём не изменила партийному долгу и делу. За что же ко мне такое недоброжелательное отношение Райкома? Не могла я спокойно жить, не добившись и тут справедливости, не выяснив все до конца.

В "Правду" отправила письмо. Подробно описала я начала конфликта, дело Т. А. Лепихиной, факты недоверия ко мне со стороны Райкома, свое отношение к жизни и участие в ней, просила честно сказать мне, в чём же я не права, поддержать, если права.

Очень скоро пришел ответ, в котором сообщалось, что моё письмо получили, что корреспондента командировать они не могут и что, если я не возражаю, они моё письмо направят в Красногорский РК КПСС с просьбой разобраться.

Я ответила, что решительно возражаю против этого, так как наперед знаю, что из этого получится.

"Без присутствия кого-то свыше они своих ошибок не признают, а меня обвинят в кляузничестве и всё" — писала я.

Ничто не доставляет мне столько удовольствия, сколько поездка. Новые места, люди новые радости и тревоги, новые впечатления и новые размышления….

Солнце уже перешагнуло порог своего зенита и медленно опускалось к горизонту. Одна за другой набегали волны тёплого воздуха, шевеля волосы непокрытых голов.

На деревянном диване, что стоят полукругом у посадочных площадок автовокзала, рядом со мной со своими мешками разместился полный, со смуглым лицом, чёрными, будто выкрашенными, усами и крючковатым носом мужчина. С другой стороны на край дивана опустила котомку и наполненную разными свёртками сетку пожилая женщина в длинной сборчатой юбке и вязаной шерстяной кофте, с ситцевым платком на голове.

Откуда-то появились двоё парней, подталкивая впереди себя качающегося из стороны в сторону и переплетающего ногами мальчишку лет 12–13 в синем трико. Дотащившись до сидящих, он безвольно опустился между ними, привалившись к спинке дивана. Голова его, как у сонного, свесилась набок, всё тело еле держалось в приданном ему положении. Время от времени он выкрикивал бессвязные слова, пытаясь встать. Мальчик был мертвецки пьян.

Парни, приведшие его, остановились поодаль. Один из них, рыхлый, рябой, с низким лбом, отойдя в сторону, достал из кармана папиросу, подул на неё с конца и сунул в рот, косясь на парнишку, сидящего с нами. Другой подошел к мальчонке, оглядываясь по сторонам. Он всё время хлопал его по щекам, как только тот начинал вскрикивать. Узкие продолговатые глаза, острый нос и тонкие губы придавали смуглому лицу парня лисье выражение. Время от времени он отходил от нас, приглаживая рукой длинные, прямые, темно-русые, почти чёрные волосы и сплёвывая сквозь зубы. Было явно заметно, что они кого-то ожидали и в то же время боялись появления участкового.

Пьянство…. Что может быть пагубнее его? Может быть, раньше, чем кто-либо другой в нашем посёлке, поняла я, чем грозит оно людям. Поняла и ринулась на борьбу с ним. «Устный журнал» был одним из средств этой борьбы. Известно, как закончилось его существование. Но я и потом использовала всякую возможность, чтобы показать людям, окружающим меня, необходимость борьбы с этим злом, хоть чем-то способствовать предотвращению его распространения.

Невыносимо больно было видеть, сколько горя, страданий и мук приносит людям пьянство, как из года в год всё больше и больше разрушается физически и морально главная производительная сила — человек.

Могучая поступь научно-технической революции в наше время требовала от людей, в том числе и от меня, решительных действий в борьбе с алкогольным одурманиванием. Она крайне нуждалась в самостоятельно мыслящих, способных к творчеству людей, а их становилось всё меньше и меньше. Широко распространившееся пьянство, не встречая должного отпора, разрушало высшую мыслительную деятельность человека — основу научно-технического прогресса.

Долг коммуниста звал к действию — вложить хоть какую-то долю усилий в искоренение этого социального зла. Но чтобы бороться с ним, надо было знать причину его распространения.

Сначала мне казалось, что высокие руководящие товарищи просто не видят, какой вред причиняет пьянство нашему обществу, как быстро распространяется это зло среди всех слоёв населения.

Для людей, идеология которых есть идеология борца за новое, лучшее, передовое — марксистско-ленинская идеология — характерно высокое чувство долга и ответственности за всё, что совершается вокруг, высокая общественная активность. Такой человек не сможет пройти равнодушно мимо зла, в какой бы форме оно не проявлялось, не может не заметить хорошего.

За последние годы довольно широкое распространение получили иждивенческие настроения, критиканство. Это не так и это не эдак, этого мало и этого не хватает, — то и дело слышишь от людей.

— А что сделали лично вы, чтобы было так, как лучше, что и где предложили взамен, где и как исправили положение или хотя бы попытались сделать это? — Задаешь обычно в таких случаях вопрос.

— Что я? Я — маленький человек. Есть на это повыше меня. Пусть они и думают.

— А вы, выходит, в сторонке? Критиковать легко, это каждый может, а ты вот подумай, как сделать лучше, посоветуйся с товарищами, да и попытайся исправить положение. Если не сможешь — тогда и возмущайся, и высказывай вслух своё возмущение. Если же ты не сделал ничего, чтобы не было того, что тебя возмущает, ты не имеешь права, на возмущение. Нет его у тебя, и никогда не будет и в том случае, если ты не вкладываешь свой труд в общее дело. Считаешь себя маленьким человеком? Тогда молчи и будь доволен тем, что тебе дают. Почему кто-то, а не ты, должен чего-то добиваться, бороться с недостатками, со злом, не щадя себя, а ты пользоваться готовеньким?

Самое большое счастье, самая большая радость — творить, создавать что-то новое для будущих поколений.

Только тогда труд превратится в источник наслаждения, в потребность души, когда он будет превращаться в труд творческий. Нет, это не лёгкий труд, он будет захватывать человека всего, будет требовать отдачи всех его духовных сил, но он будет давать человеку радость, удовлетворение, наслаждение, наивысшее блаженство. И тогда не придётся заставлять человека трудиться, принуждать его к этому. Борьба за дисциплину труда будет направляться на то, как заставить человека оторваться от дела, соблюдать режим дня.

Вот тогда и начнётся коммунизм. Лозунг «от каждого по способностям, каждому по потребности».

И это будет следствие всё ускоряющейся научно-технической революции.

Творческий труд начинается там, где есть свобода мысли и возможность претворить её в практику.

«Вы такой же враг Советской власти, как пьяница, бюрократ и взяточник!»

Он изъявил благородное негодование.

«Я — враг? Да как вы смеете говорить так! Я кровь свою проливал за советскую власть, а вы меня врагом называете! За это и к ответственности привлечь можно».

«Привлекайте хоть к чему. Я не откажусь от своих слов. Разве вы не видите, как необходимо сейчас творчество, а вы губите всякую живую мысль, всякую инициативу, они просто претят вашей натуре. Вспомните наш «Устный журнал». Разве вред от него был? Вы же сделали всё возможное, чтобы похоронить его, когда узнали, что он не рекомендован Райкомом».

«Кто вам запрещал его выпускать? Вас покритиковали немного, вы и бросили всё».

Нет более беспристрастного критика для человека, чем он сам. Тогда только и может выковаться личность, когда существо, под высоким названием Человек, будет критически оценивать каждый свой шаг, каждый прожитый день. Был ли оправдан смысл твоего существования за это время, что вложил ты в торжество общего дела, что сделал, продвинулся ли сам и помог ли людям продвинуться вперёд пусть на самый маленький, воробьиный, шаг по пути к новому, полной ли мерой своих возможностей вложил свой труд в общий труд на пользу всех людей живущих и будущих поколений?

Ты будешь душевно спокоен и удовлетворён, если будешь иметь право сказать: «Да, я сделал всё, что мог».

Но если ты подойдешь к себе с самыми высокими требованиями, ты никогда не сможешь сказать себе этого, а если сказал, считай себя уже на обочине дороги, по которой движется человечество вперёд и вперёд к новым рубежам, новым свершениям.

Если ты на время остановился чтобы передохнуть, осмотреться, собраться с силами и снова двинуться вперёд, ты ещё не погиб. Но если отстал для того, чтобы остановиться и осесть, ты уже мертв.

Не останавливайся же надолго, любыми путями ищи себе возможность двигаться, жить в полную силу своих возможностей, иначе наступит скоро для тебя конец. Сколько же может продолжаться остановка? День, два, месяц, год? Смотри сам, но помни, чем дольше ты стоишь, тем труднее тебе снова зашагать, в общем строю. Вот ты уже стоишь, вот устал и начал прогибаться к земле, вот сел, вот прилёг отдохнуть и уснул, а время идёт и идёт, и неумолим его бег, и вот уже ты начал обрастать плесенью, и смрадный дух пошёл от тебя….

До чего же отупляет тяжёлый, изнурительный труд!

Восьмой день сеноуборки. К вечеру так устаю, что не только руки и ноги отказываются производить движения, но и в голове не рождается, ни одной мысли. Одно единственное желание — поскорее лечь в постель и отдохнуть. Где тут думать о каких-то общественных делах! Не до них. Сплошное мучение. Каторга. Такой труд никогда не будет потребностью для человека.

Устаём мы все. И наши сыновья тоже. Приходим домой, нам с Петром только бы до места добраться, а Толя с Вовой садятся на мотоцикл и айда на делянку за земляникой. И усталости как не бывало. Не удержишь.

Пришла им в голову мысль наварить баллон земляничного варенья. Вот и ездят за душистой лесной ягодой.

Уверена, ни за что бы, ни поехали, подскажи бы я или кто-нибудь другой такую мысль. А вот свою выдумку они претворяют в жизнь ну прямо с азартом. И усталость нипочём.