Утром, едва открыл глаза, как в нос ударил тонкий запах дорогих духов. И мне стало страшно. Тело буквально оцепенело. Во рту сухо и неприятно. Казалось, язык настолько распух, что с трудом там помещался. На лбу выступил пот. Неужели они меня и здесь достали? Кто — они? Я толком не знал. Но знал наверняка — ночью в моем номере кто-то побывал. И одним из них была несомненно женщина. Этот запах? Такой знакомый запах. Очень знакомый запах. Что это за духи? Попытался вспомнить, но вспомнить не смог. Наверняка женщина была не одна. Наверняка. Что им нужно?! Кто они такие? И почему меня преследуют? А может быть они и сейчас здесь? От этой мысли мне совсем стало скверно. Хотелось пить. Что же делать? Ведь нужно же что-то делать?! Не век же лежать в постели и трястись, словно заяц. И мне стало стыдно за свою трусость, за... И вообще. Громко спросил:

— Здесь есть кто-то?

Не получив ответа, решительно встал, огляделся. Если бы не этот запах духов, то трудно сказать, что в номере кто-то побывал. Взял со стола графин с водой и прямо из горлышка едва его не опорожнил. Порядок. Подошел к двери. Она была закрыта на замок. Попытался вспомнить, закрывал ли вчера вечером дверь на задвижку, но вспомнить не смог. Подошел к окну. Створки также были закрыты на шпингалеты. Чушь какая-то получается. Не призрак же оставил запах духов. Кажется у меня вновь начинаются глюки. Вот и мерещится черт те что.

Открыл створки окна. В лицо пахнул влажный утренний воздух, пахнувший хвоей, смолой и свежестью. Вероятно до меня в номере жила женщина, отсюда и запах. Эта мысль меня окончательно успокоила. Я невольно залюбовался открывшемся мне пейзажем. Распадок, где находился частный дом отдыха «Синегорье» со всех сторон окружали величественные горы. Их вершины в утренней дымке казались синими (отсюда и название), на отдельных из них ещё сохранился снег. Внизу, метрах в пятидесяти от дома стремительно неслась небольшая горная речка, в которой, по утверждению хозяев, водились хариусы. Слева к дому вплотную подступали высокие ели. Замечательно!

Насоветовал мне этот дом отдыха брат моей бывшей жены Геннадий Омельчиков. Он, якобы, провел в прошлом году здесь свой отпуск и остался очень доволен. Поживем, как говорится, увидим. Но природа здесь чудесная — это факт, не требующий доказательств.

Когда я спустился вниз, то в гостинной за столом застал лишь молодоую пару Вадима и Катеньку. Они ели сладкий пирог, пили кофе, время от времени, склонившись друг к другу, о чем-то шептались и звонко смеялись. Им было весело и хорошо вместе. Я невольно им позавидовал.

— Желаете позавтракать, Андрей Андреевич? — услышал за спиной грудной голос Анастасии Матвеевны.

Повернулся, внимательно взглянул на хозяйку. Лицо её было приветливым и простодушным. Нет, человек с таким лицом не может творить козни другому.

— Спасибо, Анастасия Матвеевна, я уже позавтракал... Скажите, а отчего покончил жизнь муж Эльвиры Петровны?

— А почему вы меня об этом спрашиваете?! — очень удивилась она моему вопросу. — А он что, действительно, того?

К дому отдыха мы возвращались порознь. На веранде заметил «профессоршу» Наталью Викторовну с огромным цейсовским биноклем в руках. Прильнув глазами к окулярам, она поводила им из стороны в сторону в поисках объекта. Натолкнувшись, вероятно, на мою измочаленную физиономию, она отняла бинокль от глаз, презрительно скривила тонкие губы и прошипела, будто гремучая змея:

— Как вам не стыдно! Ведь вас же могли видеть дети!

Неужели она отсюда все видела? Нет, не могла она видеть. Нас скрывал высокий берег. Вероятно, догадалась.

— Во-первых, откуда здесь могут взяться дети? И отчего мне должно быть стыдно, Наталья Викторовна? — бодро спросил, поднимаясь на веранду.

— И он ещё спрашивает! — громче зашипела она. — Боже! Какая грязь! Какой стыд! Вы хоть проверяли её на спид?

Ночью меня разбудил какой-то непонятный стук и скрежет. Я долго с замиранием прислушивался, но никак не мог понять, что бы это значило. Стук шел от окна. Такое впечатление, что по стеклу стучат и царапают раскачиваемые ветром ветки дерева. Но никакого дерева перед окном не было, это я знал наверняка. Тогда что это такое? Может быть летучая мышь? Нет, не похоже. Я долго вслушивался в непонятные звуки. Нервы у меня были на пределе. Наконец, не выдержал, осторожно встал, пробрался к окну. От увиденного в прямом и переносном смысле у меня встали дыбом волосы. На меня смотрело жуткими немигающими глазами мертвое лицо жены. Вернее, это было даже не лицо, а белая гипсовая маска смерти. Она светилась изнутри каким-то странным дрожащим матовым светом. Все мои члены налились непомерной тяжестью. Я неотрывно смотрел на маску, не в состоянии пошевелить даже пальцем. Вдруг, маска сделала мне рожицу, показала отвратительно красный длинный язык и ощерила беззубый рот. Я невольно крепко зажмурился от страха и омерзения. А когда открыл глаза, за окном никого не было. Вернее, там была темная, как вороний глаз, ночь. На небе, будто спелые виноградные гроздья, висели крупные и мохнатые звезды. А вот луна куда-то запропастилась. Странно, куда же она подевалась? В этом перевернутом мире все было странно и необычно.

Почувствовал, как в груди бешено колотиться мое бедное сердце. От таких нагрузок ему приходилось не сладко. Как оно ещё их выдерживает? Так было что-то за окном или мне вновь померещилось? Мозг уже изнывал от вопросов, на которые был не в состоянии ответить. Я устал. Я бесконечно устал от всего этого, Пропади все пропадом!

Включил свет. Достал из чемодана вторую бутылку виски. Надо было хоть немного расслабиться. Вообще-то я этим делом не злоупотребляю. Взял с собой две бутылки так, на всякий пожарный. И вот, одну бутылку выпил почти за сутки. Дела! С такими темпами можно очень даже запросто стать алкаголиком. Факт, не требующий доказательств. Сейчас хорошо бы дерябнуть нашей водочки. Но за её неимением сойдет и виски. Открутил пробку, сделал несколько добрых глотков. Сразу стало легче дышать. Закурил.

Так было что-то за окном или не было? Черт возьми! Как же я измучился! Ольга часто мне снилась после смерти. Но то были лишь дурные сны и ничего более, которые я тут же забывал. Но чтобы вот так, наяву, — такого никогда прежде не было. И что она ко мне привязалась? Теперь я очень пожалел, что когда-то её встретил. Очень пожалел.

* * *

Когда пришел в себя, то в комнате было уже совсем светло. В дверь настойчиво стучали.

— Кто там?! — спросил в страхе, думая, что начинается очередной кошмар.

— Андрей Андреевич, это я, Аркадий Рубенович, — раздался бодрый голос «рогоносца». — Вы желали пойти на рыбалку.

— Да-да, я сейчас. Я мигом, — прокричал, вскакивая, открывая замок и распахивая дверь. Никому в жизни я ещё не был так рад, как этому жалкому и смешному человеку, вытащившему меня из мира кошмаров и бредовых галлюцинаций. Я был просто счастлив видеть его, общаться с ним. Более всего меня сейчас страшило одиночество.

— Ну вы и спите! — изумился он, вваливаясь в комнату. — Насилу достучался.

(Пояснения: Текст рукописи по всему роману должен быть

выделен прописью).

... Открыл глаза. Светало. Бриз с моря чуть шевелил тюлевые шторы. Жарко. Встал. Стряхнул с себя пыль веков, груз воспоминаний. Сразу стало легче дышать. Все равно жарко. Закурил. Вышел на веранду. На светлеющем небе одна за другой гасли звезды. Лежащее передо мной море дышало ровно и спокойно. Тихо и мирно, будто добродушный сенбернар, ворчал прибой. Разгоряченное тело повлекло к воде. Вот она — желанная прохлада! Погрузился в воду с головой. Хорошо! Открыл глаза. Увидел водоросли, малюски, мелких рыбешек. Жизнь. Везде жизнь. Бурная. Дикая. Неуемная. И властный инстинкт к размножению. Так есть. И так будет всегда. Вынырнул и, широко загребая, поплыл от берега. Дальше. Дальше. Сильное, мускулистое тело звенело от восторга. Оно наслаждалось свободой.

И тут передо мной встал мой рыцарь в сияющих доспехах. Его закрытого забралом лица я никогда не видел. Не знал кто он такой. Возможно, это был я сам из какой-то прошлой жизни. Или мой далекий предок. А может быть... Я не знал. Но он был мудрее и знал о жизни гораздо больше меня.

Было это лет восемь назад. Сбежал тогда из «строгача», убив охранника и прихватив пистолет, Семен Зеленский по кличке «Тугрик». На дыбы была поставлена вся милиция, но поиски ни к чему не привели. Тугрик будто сквозь землю провалился. Дмитрий Беркутов очень даже хорошо знал повадки Семена — залег волчара в нору и ждет, пока поутихнут страсти. Дело в том, что Дмитрий вместе со своим другом Сережей Колесовым год назад брал Тугрика на Богданке у его зазнобы Клавки Поливановой по кличке «Мани-мани». Полгода Зеленский совершал дерзкие разбойные нападения, а они, как борзые, бегали по его следам, пока не надыбали Клавкин адресок. Там его и взяли в постели ещё тепленького под бочком у этой рыжей красотки. Поэтому сразу после побега Зеленского Дмитрий с Колесовым ломанулись прямиком к Поливановой. Но там Тугрика не оказалось. Мани-мани клялась и божилась, что ничего о нем знать не знает и слышать не слышала. «Врет, зараза!» — решил тогда Дмитрий, наблюдая за Поливановой, — уж слишком коза пряла ушами от страха. Стали её «пасти». После их визита она побежала к подельнику Тугрика по первой ходке Витьке Свистунову, с естественной для него кличкой «Свистун». Свистун отошел от воровских дел, но стал заядлым картежником и обувал богатеньких мужичков за милую душу. Имел деньги, девочек, фасонил в престижных иномарках. Словом, жил, как кум королю. Оперативники поняли, что рыжая шалава Мани-мани не зря рысцой побежала к Свистунову — тот знает, где скрывается Тугрик. Не откладывая в долгий ящик, решили нанести ему визит вежливости и «поздравить» с процветанием его частного «предприятия».

Свистун открывал дверь дого и неохотно. На квартире они застали кодлу из пятерых воровских авторитетов с мрачными намерениями на лицах и трех молоденьких, лет по шестнадцать-семнадцать, проституток. Все были крепко под шафе.

— А что ж ты, Свистун «ботал», что завязал с «малиной», когда у тебя вся воровская шобла кантуется, — насмешливо спросил Беркутов.

При слове «шобла» лица авторитетов стали совсем угрожающими. Очень оно их обидело, можно даже сказать, унизило.

— Да завязал я, начальник! — сильно занервничал и закосил правым глазом Свистунов. — Бля буду, завязал. Это так... Пришли кореша в буру пошмалять немного.

Во дворе следователь заканчивал осмотр. Грузовая «Газель» уже поджидала труп, чтобы отвезти его в бюро судебно-медицинских экспертиз. Поодаль толпилась группа зевак — охотников до подобных зрелищ. Коретников сидел на скамейке, курил.

— Ну ты, блин, и даешь! — встретил он Дмитрия возмущенно.

— А в чем дело , Толя?! — «обеспокоился» Беркутов. — Что случилось? Труп сбежал или произошло что-то ещё более экстраординарное?

— Да пошел бы ты! — обиделся эксперт. — Выставил меня перед бабой дураком и ещё издевается!

— Это кто кого выставил, ещё надо разобраться. Сам сиганул из квартиры, будто лось от охотников, а мне за тебя пришлось отдуваться. И потом, назвать подобную Диану бабой, — это по меньшей мере неприлично. Я был о тебе, Толя, лучшего мнения. Ты видел у неё бюст? Это же не бюст, а перпетуум мобиле сильной половины человечества.

Все, кто был знаком с Дмитрием Беркутовым, считали, что этому неистощимому на выдумки и приколы оптимисту легко и весело живется на родной планетке с симпатичным названием «Земля», что у него никогда не было и не может быть никаких проблем. Да и планета не сама по себе крутиться, а ей придают движение отталкиваясь уверенными ногами от её поверхности такие мужики, как Беркутов. Все остальные бегут уже по инерции. И лишь сам Беркутов, да еще, может быть, его закадычные друзья Сережа Колесов и Юра Дронов, не разделяли общего мнения. Оптимизм — это хорошо, но и он порой не выдерживал, и тогда небо становилось с овчинку, с детское одеяльце, сшитое когда-то мамой из ярких радужных лоскутков, а солнечный диск казался ослепительно черным. Так было, когда его несправедливо выперли из милиции из-за какой-то сволочи, обвинив во всех смертных грехах, так было и позже. Но в последние полтора года ему явно везло в жизни. Во-первых, он наконец нашел именно ту, кого искал всю свою сознательную жизнь, свою Светлану, прекраснее и замечательнее которой, нет и не может быть ни одной женщины на всем белом свете. От своей необыкновенной любви он уже не был желчным и мрачным тираном для своих знакомых и сослуживцев, а стал просто добродушным безобидным малым. А если кто ещё обижался на его шутки, то это были исключительно ханжи и дебилы, которым так и надо. Во-вторых, его востановили в родной ментовке, да ещё с повышением в должности, а затем и в звании. Словом, все складывалось путем. За самоубийство Аристархова он взялся с большой неохотой. Не лежала у него душа к подобным делам, хоть тресни. Он заранее знал, что будет здесь много грязи, фальши, низости, откровенного предательства и тэдэ, и тэпэ, то-есть всего того, чего он терпеть не мог. Но работу, как и любимую жену, не выбирают. Она падает к вам на голову с «неба» в виде указания начальства. А мент, он же человек подневольный. В том-то и дело.

Что же все-таки заставило Аристархова свести счеты с жизнью? Это должна быть очень веская причина. Определенно. Он не выглядел слабаком, чтобы выбрасываться из окна по пустякам. Версию несчастной любви и вероломства жены он отбросил. Значит, надо искать причину на стороне. Почему он так поздно явился домой? Где был, с кем встречался?

Беркутов посмотрел на часы. Половина восьмого. А контора фирмы Аристархова «Гарантия» работала с девяти. До девяти можно ещё позавтракать и с полчасика покимарить. И он направил своего «Мутанта» домой.

Светлана, увидев его, радостно засветилась, обняла, поцеловала, будто сто лет не виделись. При виде жены у Дмитрия тут же улучшилось настроение. Как же ему крупно повезло в жизни, что он её встретил. Правда, пока законных оснований называть Светлану женой у него не было. Если бы какой-нибудь следователь записывал в протокол его анкетные данные, то в лучшем случае написал бы: «Находится в фактических брачных отношениях с гражданкой Бехтеревой С.Н.», а то и просто: «сожительствует». Как-то у них все не получается узаконить отношения.

— Что-то серьезное произошло? — спросила Светлана с тревогой в голосе.

Проанализировав полученную в офисе фирмы информацию, Беркутов решил, что встреча Аристархова с одним или несколькими неизвестными должна была состояться непременно в ресторане. Но идти туда, не имея на руках фотографии коммерсанта, может оказаться занятием совершенно бесполезным. И он вновь направил своего испытанного друга на улицу 1905 года к безутешной вдове. Но «Мутант» в очередной раз выкинул подлянку и, едва увидев на горизонте престижный дом, намертво остановился. То ли ему, старому заслуженному пенсионеру, не нравился этот новый сумерсовременный дом, где проживают хозяева его злейших врагов: «Мерседесов», «БМВ» и прочей сволочи, то ли решил лишний раз напомнить мне, что нуждается в отдыхе и ремонте — пойди разбери. Пришлось топать, как говорили в далеком детстве, пешкодралом.

Аристархова была все в том же красивом платье, но только не совсем походила на безутешную вдову, а вернее, совсем не походила. Теперь перед Беркутовым стояла молодая цветущая женщина в зените своей красоты, которой всегда и во всем сопутствует в жизни удача. Она улыбалась улыбкой святой Магдалины до раскаяния, а свой великолепный бюст держала, как главное оружие в борьбе с жизненными неурядицами и катаклизмами. От неё пахло духами, вином и грехом.

— Дмитрий Константинович! — радостно воскликнула она. — А я отчего-то была уверена, что вы вернетесь, поэтому не стала снимать платье. Проходите, пожалуйста!

Ее самоуверенность больно кольнуло самолюбие Дмитрия. Он шагнул на территорию предполагаемого «противника», как на минное поле, понимая, что в любую секунду может так рвануть, что от его мужского достоинства и самообладания остануться лишь жалкие ошметья. В зале стоял накрытый стол, на котором среди всевозможных холодных закусок стояли несколько красочных бутылок, а за столом сидел этакий стареющий лев с пышной седеющей гривой — эталон мужественности и мужской красоты и с любопытством и некоторым чувством превосходства взирал на вошедшего. Взгляд этот Беркутову определенно не понравился. Если не сказать больше.

— Павел Александрович, разрешите вас познакомить с майором милиции Дмитрием Константиновичем Беркутовым. Он расследует самоубийство Михаила Киприяновича. Дмитрий Константинович, а это друг нашей семьи художник Шмыгов Павел Александрович, о котором я вам говорила, — представила мужчин Аристархова. Дмитрий отметил, что при последних словах Шмыгов бросил быстрый взгляд на хозяйку, и во взгляде этом читалось явное неудовольствие.

... За столом, покрытом темно-вишневым бархатом, трое в черных блестящих мантиях. Их ухоженные породистые лица по-монарши торжественны и невозмутимы. Они напомнили мне морды мраморных львов, встретивших меня перед входом в здание. Я остановился на почтительном расстоянии от стола. Поклонился.

— Кто ты? — спросил председательствующий.

— Послушник, желающий претворить в жизнь цели и задачи ордена.

— И каковы же эти цели?

— Создание гармонии мира подлинно свободными людьми, объедененными в нерушимое братство.

В личной жизни у старшего следователя прокуратуры города Валерия Спартаковича Истомина что-то явно не заладилось. Полмесяца назад он встретил на улице свою давнюю знакомую Олю и понял, что до сих пор её любит. А на Людмиле женился лишь потому, что она была похожа на Олю. Грустно и горько это осознавать, но только это так. Ольга была весела и беспечна, сообщила, что через год её суженный Скуратов должен освободиться. Валерий хорошо знал Скуратова, даже допрашивал. Он ему понравился. Нормальный парень. Только запутался в жизни и наломал дров. И Истомин невольно ему позавидовал.

Ночью его разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, никак не мог понять — что случилось и где он находится. Только что во сне его расстреливали какие-то хмурые бородатые люди. В ушах ещё звучала длинная автоматная очередь. Сон был настолько реален, что Валерий даже чувствовал, как в грудь впилось несколько пуль. Бр-р!

— Валера, звонят, — сказала Людмила.

Голос жены позволил окончательно всплыть на поверхность реальности.

— Слышу, — ответил он, вставая, включая свет и беря трубку. — Слушаю.

Узнав от шефа, что Шмыгов застрелился, Беркутов понял, что самоубийство Аристархова, как и художника — ничто иное, как тщательно подготовленные убийства. Определенно. Сидит сейчас где-то в темном углу этакий здоровущий паучина, вдоволь напившийся чужой кровушки, и посмеивается над всеми, будучи уверенным, что до него не доберутся.

Поделился своими соображениями с Рокотовым. Тот глубоко задумался, затем сказал:

— Но ведь Аристархова мог убить и Шмыгов, а затем застрелиться. Отчего ты отвергаешь эту версию?

— Тот, кто за всем этим стоит, как раз и стремиться, чтобы мы так подумали. Более того, я почти уверен, что именно он и организовал ссору между Аристарховым и Шмыговым.

— У тебя есть доказательства, что это так?

Утром следующего дня Сергей Колесов вместе с Михаилом Дмитриевичем Красновым, Валерием Истоминым и прокурором-криминалистом Евгением Молостовым сидели в учебном классе кабинета криминалистики и ломали головы над разгадкой записей в записной книжке Заикиной. Все были уверены, что они — ключ к разгадке причин убийств и всего этого дела, но понять, что они означают, не могли. Сергей установил, что Заикина нигде, кроме театра, не работала. Тем более было непонятным происхождение этих записей.

На стенах висели портреты известных ученых: Павлова, Менделеева, Курчатова, Попова, Сеченова. Видно, Молостов имел слабость к портретной живописи. Истомин выписал мелом на доске несколько записей из книжки и теперь они смотрели на них, что баран на новые ворота. Колесов буквально физически ощущал насколько чугунной была голова — ни одной идеи, ни одного проблеска. Судя по упорному молчанию остальных, у них тоже дела обстояли не лучше. То, что буквы означают инициалы или имени и фамилии, или имени и отчества — это понятно. А вот, что означают цифры?

Дверь распахнулась и в класс стремительно вошел старший следователь по особо важным делам Сергей Иванович Иванов.

— Привет честной компании! — бодро поздоровался он.

Они ответили недружным приветствием. Иванов обвел их насмешливым взглядом.

Истомину казалось, что жизнь окончательно вступила в черную полосу. Неприятности сыпались на голову — только успевай поворачиваться. Вчера схоронил маму. Инфаркт. Ее подкосило известие о старшем сыне, которым она всегда гордилась и ставила Валирию в пример. Вообще то, у него с ней были довольно сложные отношения. Она не нравилась ему своей категоричностью, тем, что постоянно лезла в его жизнь, желая её построить по своему разумению. Он, естественно, был против и часто выпрягался из-под её диктата. И тогда были слезы, истерика, обвинения в черствости и жестокости. Словом, отношения у них были очень даже напряженными, и Валерий предпочитал видеться с ней как можно реже. И вот, потеряв её, вдруг осознал — до какой степени был неправ. Понял, что дороже и ближе человека, чем она, у него не было и теперь уже никогда не будет. «Прости меня, мама!» — сказал он, в последний раз целуя её в холодный лоб. А потом земля поглотила её тело. А внутри Валерия осталась лишь огромная холодная и звенящая пустота. Она все разрасталась и разрасталась. И было чувство вины перед матерью. И отчаяние от того, что уже ничего невозможно ни исправить, ни изменить. Как же, порой, все нелепо получается. Мы замахиваемся на то, чтобы изменить мир, когда не может понять и простить близких нам людей.

Утром, невыспавшийся, с тяжелой головой, он отправился в областную прокуратуру.

Краснов, как всегда, был чем-то недоволен. Сидел нахохлившись, хмурый и злой, читал какие-то бумаги, и напомнил Валерию отчего-то старого филина. Оторвавшись от бумаг, проворчал:

— А, это ты? Привет! Садись. — И вновь углубился в чтение, яростно грызя карандаш, которым он делал отметки в читаемом тексте.

Истомин сел за приставной столик и стал ждать, когда Краснов освободиться. Наблюдая за ним, Валерий, вдруг, поймал себя на мысли, что невольно ему завидует. Завидует его основательности, медлительности, валоватости, его брюзжанию, наконец. Казалось, что Михаил Дмитриевич знает о жизни то, что ему, Валерию, никогда не дано узнать.

(Напоминаю: Рукопись необходимо выделить прописью)

...Ночь была черной, что воронье крыло, теплой и тихой, как голубица. Легкий ветерок с моря остужал наши разгоряченные лица. Вилла была обнесена высоким забором. Но это ничего не значило. У нас были три легких и прочных складных лестницы. Для операции все было подготовлено. Еще днем моя правая рука — рыцарь Аркаиз проник на территорию виллы и спрятался в конюшне. И теперь мы ждали двух часов, когда он отключит сигнализацию. Виллу охраняли семеро боевиков. Схема их постов была досконально изучена. Учитывая нашу подготовку, осечки быть не должно. Теперь я был рыцарем третьей ступени и у меня в подчинении находился небольшой отряд из восьми рыцарей. А ведь с момента моего посвещения не прошло и года. Но я должен был спешить. Годы Великого рыцаря заканчивались. Кто такой хозяин виллы, я не знал. Старший рыцарь только сказал: «Он враг ордена». Этого было вполне достаточно. Враг ордена — мой враг, а потому должен умереть. Это ясно.

Два часа. Пора. Я прокричал выпью, которых здесь водилось в избытке. С трех сторон ограды были приставлены лестницы. Считанные мгновения и мы уже на территории виллы. Каждый из моих людей четко знал свою задачу. Наши черные комбинизоны и черные маски сливались с чернотой ночи. На ногах одеты матерчатые сапоги на войлочной подошве, не издававшие при ходьбе даже шороха. Безшумно приблизились к вилле. Служебный вход уже был предусмотрительного открыт Аркаизом. Молодец! Через пять минут с охраной было покончено. В сопровождении рыцарей я направился к спальне хозяина.

Он спал глубоко. Проснулся лишь тогда, когда был включен яркий свет. Это был пожилой человек с седым бобриком волос и благородным, царственным лицом. Его взгляд выразил недоумение, сменившееся тут же животным страхом.

Когда Максим Заплечный после спектакля вышел на улицу в городе сгустились сиреневые сумерки, зажглись фонари. Спектакль сегодня явно затянулся. Все ходили по сцене, будто сомнамбулы, буквально засыпали на ходу. Да ещё Любочка Голованова устроила перед спектаклем истерику — Двуликий Янус ей, видите ли, что-то не так сказал. Дура безмозглая! Двуликим Янусом, или просто — Янусом, они звали главного режиссера Илью Ильича Янсона за его лживость и двуличие. Тот ещё тип! Максим очень расчитывал получить в новом спектакле главную роль, да и Янус клятвенно обещал, но в последний момент все же отдал её своему любимчику Земляникину, этому бездарному жлобу. Двуликий и есть. Нет в жизни счастья. Ходили упорные слухи, что у режиссера с Земляникиным не одни лишь дружеские симпатии. Сплетни наверное. Хотя, кто его знает. Максим не сколько не удивится, если это окажется правдой. Отдает же он отчего-то главные роли этому ничтожеству.

Около театра его поджидала группка восторженных поклонниц — девочек от шестнадцати до восемнадцати лет. Он был их кумиром. У женщин более зрелого возраста он не пользовался авторитетом. Нет. Они предпочитали того же амбала Земляникина, называя его сибирским Шварцнегером. О времена! О нравы!

Девушки, будто стая бабочек, подлетели, закружились вокруг, восторженно залопотали: «Ах, Максим Георгиевич, вы были сегодня великолепны!», «Ах! Ах! Ах!», — и принялись совать ему открытки с изображением облдрамтеатра. Он достал авторучку, подписал несколько открыток, поднял руки, решительно сказал:

— Все, девочки! Все! Оставьте меня. Я сегодня устал.

Разочарованные девушки неохотно разлетелись в разные стороны. А Максим отправился пешком домой. Он всегда ходил в театр и из театра только пешком. Считал, что это позволяло ему поддерживать форму. Настроение было скверным. Обещанный гонорар за удачно проведенную операцию Янус задерживал, а после убийства Заикиной, получить его становиться все более проблематичным. Убийство это наделало в театре много шума и породило массу слухов и предположений, порой, самых невероятных, но толком никто ничего не знал.

Досконально проанализировав ситуацию, Беркутов пришел к выводу, что раскрыть убийства Аристархова и Шмыгова будет крайне трудно, если вообще возможно. Убийца был тертым калачом и, практически, не оставил никаких шансов к нему подобраться. И надо же было ему высунуться с этим делом? Придурок! Это называется — подзалетел. Определенно. Ну и что из того, что он, Дмитрий, доказал, что художник был убит? Это ровным счетом ничего не значит. Следов нет, свидетелей тоже что-то не видно и в ближаейшее время не предвидется. Даже если он и найдет его, то чем докажет вину? То-то и оно. А об убийстве Аристархова и говорить нечего. Пока-что прокуратурой отказано в возбуждении уголовного дела и будет ли оно когда-нибудь возбуждено — на воде вилами писано. Словом, сполшной атас, Определенно. Но именно с дела Аристархова Дмитрий и решил начать. Его смущало автодорожное происшествие, в котором погибли первая жена и сын Аристархова. Ну, очень смущало.

Утром он проснулся бодрым и заряженным на работу. Плотно позавтракав, поцеловал на прощание Светлану, вышел из дома, запрыгнул в своего «Мутанта» и поскакал в Первомайское управление милиции. Его пенсионер сейчас очень напоминал клячу-Росинанда, а он, Дмитрий, самого придурка, всю жизнь боровшегося с ветряными мельницами. Точно.

Ему пришлось полчаса ждать, пока разыскали дело. Получив тощую папку, Дмитрий расписался где положено, поехал к себе в управление и засел за изучение материалов. Скоро картина дорожного происшествия была для него ясна. Со слов соседей по даче Тамары Адреевны Мамлюк и Розы Михайловны Александровской около одиннадцати часов вечера Любовь Петровна вдруг засобиралась домой. Причем, чем-то была заметно встревожена. Примерно в одиннадцать десять она выехала на основную трассу и попала под КАМАЗ. Удар был настолько силен, что Аристархова с сыном умерли мгновенно. Шофер КАМАЗа Борис Карабанов, пояснил, что из-за поворота ему не было видно приближающейся «Тойоты». Увидел он её в последнюю очередь. Дал по тормозам, но предотвратить наезд не смог. Следственный эксперимент подтвердил его показания. Уголовное дело было прекращено. Все вроде правильно и законно. Непонятно только, что заставило Аристархову на ночь глядя ехать домой? Чем она была встревожена? Это так и осталось, так сказать, за кадром. А это имеет немаловажное значение, чтобы сделать вывод: был ли это несчастный случай, или — замаскированное убийство? Рассуждаем логически. Любовь Петровна отдыхает с сыном на даче и совсем не собирается домой. И, вдруг, телефонный звонок. Кстати по делу не выяснено был ли на даче или у самой Аристарховой телефон. Скорее всего, был. О чем могли ей позвонить, что её так встревожило? Допустим, что позвонил ей хороший знакомый, которому она верила, и сообщил, что с её мужем приключилось несчастье. Такое возможно? А почему бы — нет. Она спешно собирается и едет домой. А на дороге её уже поджидает КАМАЗ. Нет, это никуда не годится. Согласно сложившейся дорожной ситуации на момент столкновения, невозможно было с такой точностью все рассчитать. Определенно. А что если?! От промелькнувшей в сознании мысли Беркутов даже подскочил на стуле. А что если Аристархова кого-то подсадила по дороге? И этот кто-то оглоушил сзади её и сына, а затем медленно выкатил машину на шоссе и там оставил. После чего разогнал грузовик и инсценировал автодорожную аварию. Логично? Логично. Нет, каков гусь, этот Беркутов?! Титан мысли! Совсем недаром он носит на плечах эту самую коробченку. Нет, недаром. «Располным-полна моя коробушка». Работает сообразиловка! Будь здоров, как работает! Кстати, надо выяснить — имела ли Аристархова привычку кого подвозить. Допустим, что все так и произшло, как он тут напридумывал. Допустим. А теперь порассуждаем — кому и зачем это нужно? У Аристархова кроме жены и сына никого из ближайших родственников не было. После их смерти на горизонте появляется блистательная Мира Владимировна и становится впоследствии единственной наследницей огромного состояния. Если это так, то «самоубийство» Аристархова планировалось ещё полгода назад. А это может означать лишь одно — веселая вдова заодно с убийцей и он должен быть близким знакомым бизнесмена. Если бы не убийство Шмыгова, то можно было подумать, что это его рук дело — ведь именно он познакомил своего друга с Мирой Владимировной. Но его убийство доказывает, что он к этому не имеет никакого отношения. Скорее всего, он сам стал жертвой лишь потому, что что-то узнал или догадался. Определенно.

Дмитрий встал, в возбуждении прошелся по кабинету. Допустим, что все так и есть. Но как это доказать? Он не знал. Знал лишь одно — если ему удастся раскрутить «автодорожное» дело, он найдет убийцу. С чего же начать? Как с чего? Со знакомства с шофером Борисом Карабановым конечно. Отыскал протокол его допроса. Так, проживает он на улице Островского четыре, квартира 8, а работает в грузовом автотранспортном предприятии N 3. Позвонил на предприятие. Ему ответили, что Карабанов уже полгода, как уволился. Решил снова скатать в Первомайку.

Уже по дороге Беркутов понял, что его официальная встреча с шофером сейчас не только не желательна, но и вредна, может испортить все дело. Надо подкатить к Карабанову как-то иначе, попробовать покорешиться. Это был бы лучший вариант. А там будет видно по обстановке. И он направил своего «Мутанта» к районному управлению — решил побеседовать с участковым шофера.

Валерия разбудил тарабанивший в окно дождь. Скосил глаза на будильник, стоящий на прикроватной тумбочке. Пять часов. Проникавший в комнату рассвет выгонял из потаенных углов последние сумерки. Рядом, подложив ладонь под щеку, спала Людмила. Дышала ровно и тихо. Он невольно залюбовался женой. И что это ему недавно взбрело в голову, что он её не любит? Дурак! Этот вечный самоанализ и самокопание до добра не доведут. Когда-нибудь он проснется утром и даже имени своего не вспомнит. Потому и непонятно — за что она его так беззаветно любит? Вчера вечером она сообщила, что была в женской консультации, где ей сказали о беременности. Новость эта конечно же обрадовала Валерия, но и озадачила. Неужели он скоро станет отцом? Странно все это как-то, и весьма. Сможет ли он дать новому маленькому человечку то, что тому нужно? Не в материальном естественно смысле, а духовном? Он очень и очень в этом сомневался. Впрочем, сомнения всегда были его спутниками. Он к ним уже привык.

Истомин был толковым и умным малым, но, на свою беду, родился философом. Философ — это не специальность и не профессия, нет. Философ — это призвание. Как раз по специальности такой человек может быть кем угодно. Это не важно. По сути своей он — философ. Его душу сжигает неуемная страсть к познанию. Такой человек уже рождается с вопросом: «почему?» Едва открыв на мир глаза, он спрашивает: «А почему мир такой, а не иной?», «Почему было светло, а стало темно?» Изо дня в день, из года в год этих вопросов становиться все больше и больше. Иной бы давно послал все к чертям, махнул рукой, а этому — чем больше вопросов, тем интереснее жить. В детстве Валерий ими буквально доводил до белого каления старшего брата и очень беспокоил родителей. Он рано стал читать умные книжки, но и в них зачастую не находил ответа на мучившие его вопросы. И он научился во всем сомневаться.

Пора вставать. Все равно уснуть больше не удастся. Он встал, взял под кроватью гантели, вышел на лоджию и принялся делать зарядку. На улице бушевала стихия. Порывистый сильный ветер гнал по небу низкие черные тучи. Шел дождь. Как все изменчиво в природе. Впрочем, как и в жизни. Еще совсем недавно он был в плену своей блестящей (так ему казалось) версии, был уверен, что стоит сделать ещё лишь шаг, и они выйдут на убийц. А теперь думает, что они все дальше и больше удаляются от истины. За это время они должны были выйти на связь Заикиной и Литвиненко с наркомафией. Но, увы. А столько проделано работы, потрачено сил. Неужели все впустую? Похоже на то. Очень похоже.

Стоило ему появиться на работе, как секретарь прокурора сказала, что его хочет видеть Сергей Иванович Иванов. Встреча с учителем всегда радовала Валерия. И он, не мешкая, отправился в облпрокуратуру.

Сергей Иванович был в «генеральском» мундире. Стройный, подтянутый. Серые глаза смотрели, как всегда, насмешливо. Темно-русые волосы уже основательно побила седина. Но седина ему шла, придавала больше мужественности и солидности. Истомин невольно им залюбовался. Мундир Иванов одевал лишь в особо торжественных случаях. Сегодня, вероятно, один из таких. Истомин поздоровался.

После того, как Беркутов выложил Карабанову кто он такой и показал кассету с записью их разговора, тот даже обрадовался. Кроме шуток. Так весь и засветился, будто выиграл счастливый случай. Ну, не придурок ли?! Сказал с гордостью, как само-собой разумеешееся:

— Значит, теперь меня будут охранять менты!

Подобное нахальство возмутило Дмитрия.

— Определенно, — «подтвердил» он. — Специально снимут взвод «собровцев» или «кобровцев» из охраны президента для того, чтобы охранять твою задницу.

Очень не понравились Карабанову слова Беркутова. Аж позеленел весь и кулачками засучил от злости.

...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.

— Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.

— Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.

Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.

— Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.

Илья Ильич Янсон с удовольствием рассматривал сидящую перед ним девушку. Хороша! Чертовски хороша! Главный режиссер питал слабость к хорошеньким девушкам. А эта не просто хорошенькая — в ней чувствовалась порода. Если она так же талантлива, как хороша, то будет большим приобретением театра. Ее ему рекомедовала сама Плитченко. А это о многом говорит. Великая актриса не станет ходатайствовать за бездарность. Вот именно.

Он раскрыл лежавший перед ним диплон. В нем значилось, что Марианна Юрьевна Максимовская в 1994 году окончила Щукинское училище и получила квалификацию актрисы драматического театра. Долго читал рекомендательное письмо Тамбовского драматического театра. Очень хорошо. Она была там на ведущих ролях. Сколько ей? Лет двадцать пять — двадцать семь. Такая красавица и до сих пор не замужем. Странно.

— Марианна Юрьевна, вы одна переехали к нам в город или с семьей? — спросил он.

— Вы ведь только-что смотрели мой паспорт, где отсутствуют всякие сведения о моей семье, — ответила актриса серьзно, глядя в глаза режиссеру.

И этот взгляд ему не понравился. Нет, не понравился. В нем было много, как бы поточнее выразиться, независимости что ли. Да, независимости и чувства собственного достоинства. И Илья Ильич понял, что с ней он ещё хлебнет лиха. Ох, хлебнет! Она была личностью и личностью, по всему, незаурядной. Следовательно, все, что о ней написано в рекомендательном письме — все правда. Бездарность в принципе не может быть личностью.

Был поздний теплый и душный вечер. В одной из тенистых аллей Первомайского сквера, что находится напротив Дома Ленина, на скамейке сидели двое мужчин, курили и негромко разговаривали. В одном из них автор без труда узнал главного режиссера театра «Рампа» Илью Ильича Янсона. Другой, представительный молодой мужчина с внушительным волевым лицом, был ему незнаком.

— Что же ты убеждал меня, что он утонул? — раздраженно спросил незнакомец Янсона.

От этого вопроса тот даже подпрыгнул на скамейке. То ли вопрос Илье Ильичу не понравился, то ли он его не ожидал. Ответил запальчиво:

— Ну, да. А как же! Что же я ещё мог подумать, когда утром нашел всю его одежду вместе с документами на берегу? К подобному выводу пришел ни я один. Мы все так считали и считаем до сих пор. Да! И не надо здесь мне этих инсинуаций! Не надо!

— А кто же по-твоему убил твоих артистов? Призрак отца Гамлета или этого сукиного сына?

Дмитрий отвез Карабанова обратно в гараж, по пути прикупив хлеба, консервов, колбасы. А то этот троглодит с голодухи опустошит все полки в погребе. И куда только в него столько лезет. Как в прорву — сколько не бросай, все мало. Определенно.

На следующий день он отыскал в милицейской картотеке сведения на Каспийского Анатолия Сергеевича. И, надо сказать, много почерпнул там о нем интересных сведений. Оказывается, он не всегда был подручным великого актерского братства. Нет, не всегда. Но страсть к искусству питал с юного возраста. Кроме шуток. То стибанет в церкви понравившуся ему иконку, то срежет прямо с шеи батюшки крест, наивно полагая, что тот из чистого золота, то приберет к рукам какую-нибудь вещичку в антиквартном магазине. Вот таким был шустрым и ловким малым. Повзрослев и оперившись, стал работать по крупному. То с помощью отмычки или подбора ключей «ломанет» квартирку какого-нибудь зажиточного соотечественника, то посетит в неурочное время художественный салон, антикварный или ювелирный магазин. Что? Сигнализация? Обижаете, господа! Он ведь был специалистом, а не каким-то там прости Господи. Любую сигнализацию отключал в течении пяти минут. Правда, удачливость и долгая безнаказанность привели в излишней самоуверенности. Засыпался он на художественном салоне, что на Советской. По глупому засыпался, что пацан какой. Но это он уже потом понял, а тогда даже не вздрогнул. Самоуверенность-собака подвела. Отключил он, значит, сигнализацию, открыл дверь. Все чин-чинарем. А в тамбуре ящик стоит. Обычный деревянный ящик из тарных дощечек. Ему и невдомек, что не простой это ящик, а под сигнализацией. Он даже ругнулся как следует. Какой, мол, мудак здесь ящик оставил. Отодвинул его в сторону и, открыв внутреннюю дверь, прошел в магазин. А в это время в ментовке сирена так забазлала, что сходу разбудила ментов. Они ноги в руки, попрыгали в УАЗик и примчались к магазину, где и взяли Толю Капийского, по кличке «Кудря» ещё тепленького с поличным. Кликуху эту он ещё в детстве получил от пацанов, потому, как был кудрявый, как негр, и красивый, как цыганенок. Ну. Так с детства она к нему, кликуха эта, и прилепилась — не отодрать. И кудри все куда-то к хренам подевались, а он так Кудрей и остался. Фартовый он был мужик. И веселый. Следователь добросовестно записал в протокол один из его крылатых афоризмов: «Красиво жить не запретишь!» Правда, у Беркутова на этот счет были свои соображения. Красиво жить — каждым понималось по разному. Определенно. Но Толя понимал это однозначно. Красиво жить — значит иметь полный карман тугих сотенных, а ещё лучше — «баксов». Если пить водку, то закусывать осетровой икоркой или, на худой конец, — лососевой, а если — коньяк, то непременно марочный и лучших сортов. Если трахать телок, то обязательно валютных. Ему даже было невдомек, что на свете есть другие женщины, которые не покупаются и не продается. Да они ему лично были по фигу. Вот так понимал красивую жизнь фартовый парень Толя Каспийский. За все свои трюкачества он получил четыре года общего режима и считал, что ещё легко отделался.

О том, что с ним произошло после выхода на свободу, Дмитрий знал лишь из скудных показаний Карабанова. Так какое-то время Кулря работал таксистом. А сейчас решил быть поближе к искусству. Вот в чем Беркутов был не уверен, так это в том, что Толя напрочь забросил свое прежнее ремесло. Не тем он был человеком, чтобы так запросто менять свои привычки и наклонности. Вот как раз на этом Дмитрий и решил его подловить. А там — видно будет.

Но, как говорится, «легко сказка сказывается, да непросто дело делается». Если кто нигода не выслеживал вора, то и не пытайтесь это делать. Сие занятие неблагодарное и слишком хлопотное, если не сказать больше. Два дня Беркутов ходил за Каспийским, словно тень в одноименной сказке Шварца, ждал его у театра, караулил у подъезда, хоронясь в тени деревьев, рискуя быть покушенным свирепыми псами. Дворняги как-то очень быстро приняли его за своего, а вот домашние паскуды постоянно видели в нем врага и норовили непременно сожрать. Если бы не их сердобольные хозяева, то туго бы ему пришлось. Единственное, в чем смог убедиться Дмитрий за это время, так это в том, что Кудря не изменил своих прежних привычек — обедал лишь в самых перстижных ресторанах и с самыми красивыми валютными телками. Беркутов был вынужден следовать за клиентом и, хотя заказывал в ресторане исключительно самый дешевый салат, его семейный бюджет трещал по всем швам.

Через два дня он настолько вымотался, что стал походить на тот призрак, который играла Светлана Козицина в предыдущей главе. Мало, что он сам едва держался на ногах от усталости, так ещё и бедного «Мутанта» довел до роковой черты, за которой тот мог превратиться в никому ненужную груду металлолома. Осознав, наконец, что не рассчитал свои силы, он написал задание оперативникам Заельцовскго районного управления, на обслуживаемой территории которого проживал Толя Каспийский, а сам отправился на боковую.

Телефонный звонок разбудил Сергея Иванова в шесть часов утра. Звонил Рокотов.

— Собирайся, Сережа, — лаконично проговорил Владимир. — Еще одно убийство.

— Убит актер театра? — догадался Сергей.

— Актриса. Мне только-что звонил дежурный по городу. Через двадцать минут я за тобой заеду.

«Ни сна, ни отдыха измученной душе! — проворчал рядом этот зануда Иванов. — Вот, блин, жизнь! Когда все это кончится, так перетак!»