Холод нехотя отпустил землю, и туман, поредев, поднялся с холмов, где, расположившись лагерем, спала армия. Когда все вокруг из мглисто-бурого стало вновь зеленым, армия начала просыпаться, тревожно вздрагивая в ожидании новостей. Она все время поглядывала на дороги, которые из длинных канав, полных жидкой грязи, постепенно превращались в обычные пути сообщения. У ног ее плескалась река, отливавшая в тени берегов янтарем. По ночам, когда вода становилась траурно-черной, багровые огни костров на противоположной стороне враждебно сверкали, точно глаза под насупленными бровями дальних холмов.

Долговязый солдат деловито спустился к реке — у него было похвальное намерение выстирать рубаху. Вернулся он бегом, размахивая ею, как флагом. Его распирало от желания поделиться новостью: ему сообщил ее приятель, вполне надежный парень, а тому сообщил некий осведомленный кавалерист, а тому сообщил брат — ординарец штаба дивизии, посвященный во все тайны. Вид у долговязого был значительный, как у герольда в золоте и пурпуре.

— Завтра выступаем, это точно, — торжественно объявил он солдатам на ротной линейке. — Идем вверх по реке, потом переправа, обход и удар с тыла.

Он тут же изложил внимательным слушателям подробный, многообещающий, блистательный план кампании. Как только он кончил, люди в синих мундирах, оживленно переговариваясь, кучками разбрелись по проходам между приземистыми бурыми лачугами. Негр-возчик, плясавший до этого на ящике из-под галет перед толпой гогочущих солдат, теперь остался в одиночестве. Приуныв, он плюхнулся на ящик. Дым лениво тянулся из множества труб самого диковинного вида.

Наутро юноша убедился, что его долговязый товарищ опередил события и оказался просто болтуном. С особенной яростью обрушились на долговязого его наиболее горячие сторонники; посмеивались над ним и те, кто с самого начала не поверил ему. Долговязый подрался с парнем из Четфилд Корнерс и основательно отлупцевал его.

Таким образом, вопрос, волновавший юношу, остался открытым. Более того — ответ на него тягостно откладывался. Слух о близком бое породил в юноше тревожную неуверенность. Озабоченный этой новой для него проблемой, он тем не менее принужден был вернуться к прежнему состоянию, то есть вновь стать незаметным участником парада синих мундиров.

Целыми днями он ломал себе голову, но эти размышления приводили его к самым печальным выводам. Он понял, что ничего не может выяснить. Подумав еще, он пришел к заключению, что единственный способ проверить себя — это ринуться в схватку и там понаблюдать, фигурально выражаясь, за достоинствами и недостатками своих ног. С великой неохотой он признал, что если будет сидеть в тылу, пуская в ход лишь палитру и кисть своего воображения, то ничего о себе не узнает. Как химику, решающему научную задачу, нужны всевозможные вещества, так и ему нужны выстрелы, кровь и опасность. Поэтому он так нетерпеливо ждал дня испытания.

А пока что он неустанно сравнивал себя с товарищами. Рассуждения долговязого вселили в него некоторое спокойствие. Юноша знал его с самого детства и не допускал мысли, что может опозориться в деле, из которого тот выйдет с честью; поэтому душевная безмятежность долговязого отчасти вернула ему потерянную было веру в себя. Все же его смущала мысль, что, возможно, его друг заблуждается на свой счет, или же, наоборот, что он самой судьбой предназначен для свершения воинских подвигов, хотя до сих пор влачил мирное, безвестное существование.

Юноша мечтал поговорить с кем-нибудь, кто так же сомневался бы в себе, как он. Они благожелательно сравнивали бы свои переживания, и как это облегчило бы ему жизнь!

Следующей ночью войсковые колонны, похожие на фиолетовые полосы, переправились по двум понтонным мостам через реку. Полыхающее пламя костров окрашивало воду в винно-красные тона. Отсветы, ложась на спины движущихся солдат, вспыхивали порой то серебряными, то золотыми блестками. На фоне неба рисовались волнистые контуры темных таинственных холмов противоположного берега. Ночь голосами насекомых пела свой торжественный гимн.

После переправы юноша вбил себе в голову, что из хмурых пещер леса на них вот-вот ринутся грозные полчища. Он все время вглядывался в темноту.

Но полк благополучно добрался до привала, и солдаты уснули непробудным сном утомленных людей. Утром командиры, еще полные энергии, выстроили их и быстрым маршем повели по узкой дороге, углублявшейся в лес.

Этот стремительный переход почти стер с полка тот особый отпечаток, по которому сразу можно узнать свежесформированные части.

Люди устали и по пальцам отсчитывали милю за милей. «Только и проку, что стертые ноги да собачий голодный паек», — сказал горластый. Солдаты потели и ворчали. Потом они побросали рюкзаки. Одни равнодушно оставляли их на дороге, другие старательно прятали, уверяя, что при первой возможности вернутся за ними. Многие сняли фуфайки. Теперь почти все несли только самую необходимую одежду, одеяла, вещевые мешки, манерки, оружие и патроны.

Бригада остановилась на опушке рощи. Припав к земле между стволами, люди беспокойно держали под прицелом дальние поля. Они щурились, пытаясь разглядеть, что происходит за пеленой дыма.

Оттуда выбегали солдаты. Размахивая руками, они выкрикивали новости.

Юноша и его товарищи внимательно смотрели и слушали, ни на минуту не переставая работать языками и передавать соседям слухи о ходе боя. Они мусолили эти россказни, которые, как птицы, залетели к ним из неведомых краев.

— Говорят, Перри отступил с большими потерями.

— Да, Кэррот дал тягу в госпиталь. Заявил, что болен. Ротой «Г» теперь командует этот молодчина лейтенант. Ребята говорят, что если Кэррот вернется к ним, они просто сбегут. Они и раньше знали, что он отъявленный…