— Если мы не можем выиграть честно, — позевывая, заявил Тоби Смит, — нужно переманить их лучшего игрока.

Совершенно обнаженный, он стоял у высокого окна спальни. В лучах утреннего солнца его широкие плечи отливали бронзой, а взъерошенная шевелюра, казалось, была соткана из золотых нитей. Потянувшись всем своим стройным телом, он обернулся; глаза его были слегка прищурены, на губах играла легкая усмешка.

— Правда, хорошая идея?

Леди Фиона Пейджет сонно шевельнулась в постели.

— Ни на что не похоже. — Голос ее звучал расслабленно. — Все-таки это всего лишь партия в крикет, а не битва при Ватерлоо.

Хьюго Феллафилд был в отличном настроении; впрочем, такое состояние было обычным для этого беспечного молодого человека. Свежее солнечное утро обещало столь же прекрасный день. Наслаждаясь скоростью, он гнал по пустынной дороге свой модный двухместный «Элвис», подаренный ему матерью на двадцатипятилетие. Вокруг, видимые в чистом прозрачном воздухе на много миль, расстилались сельские пейзажи Эссекса. Позади осталась трудная неделя и очередное сражение с отцом, как обычно, проигранное. Впереди его ожидал славный уик-энд в прекрасной усадьбе, где — это можно было сказать с уверенностью — он найдет приятную компанию; не в его натуре было загадывать дальше.

Он любил Брекон Холл, втиснутый в живописную излучину реки на границе Суффолка и Норфолка и так обожаемый сэром Джеймсом и леди Фионой — особенно леди Фионой, дерзко подумал он. Хьюго предвкушал возможность возобновить старые знакомства и завести многочисленные новые. В этом плаке многое обещал крикетный матч. Он надеялся, что прекрасные болельщицы воодушевят его на спортивные подвиги. Он вел машину быстро и умело; встречный ветер свистел в ушах, прямые, соломенного цвета волосы хлестали его по лицу, шелковый галстук в полоску развевался как флаг.

Два часа спустя, ровно в девять тридцать, автомобиль зеленого цвета свернул на широкую подъездную дорогу, промчатся сквозь завесу солнечных лучей, пробивающихся сквозь кроны деревьев и, подняв облако пыли, остановился у парадного крыльца Брекон Холла.

Паркс, дворецкий Пейджетов, приветствовал его в зале; молодой камердинер Дэвис, обычно прислуживавший ему во время визитов в Холл, с радостной улыбкой отправился разгружать багаж, состоящий в основном из обуви и крикетных бит.

— Я подготовлю все обмундирование, сэр. Самый подходящий день для игры!

Дафни Андерскор рассматривала свое отражение в высоком зеркале без особого воодушевления, но и без какого-либо горького чувства. Она видела перед собой особу в возрасте неполных тридцати лет, чей заурядный невзрачный образ стал настолько привычным, что она давно отказалась от попыток что-либо изменить в нем к лучшему.

Прямые каштановые волосы, неряшливо спадая по сторонам удлиненного лица, совсем не добавляли ему привлекательности. Большие печальные глаза казались тусклыми, реденькие ресницы были почти незаметны, а зубы, правда, белые и ровные, наоборот выглядели слишком крупными и выступающими. Тетя Фран, слегка подсмеиваясь над ней, шутливо называла их «надгробными плитами».

Даже платье сидело как-то криво. Подол его почему-то слишком опустился сзади и несколько неприлично приподнимался спереди. Ссутулив плечи, она попробовала опустить платье вперед, подумав при этом, что неплохо бы обладать невозмутимостью тети Клары. Когда к ней приходили гости, тетя Клара не спешила наверх, чтобы переодеться, а встречала их в запачканных землей платье и ботинках, в которых только что работала в саду. Тетя Клара была одной из тех солидных дам, которые могли вплыть в ресторан «Ритц» в веллинггоновских сапогах и садовых рукавицах и, вручив метрдотелю на хранение корзинку с рассадой, заказать себе «чашечку хорошего крепкого чая». Ах, милые чудаковатые тети, как ей сейчас их не хватало!

Ей не хотелось покидать свою комнату, всегда служившую ей убежищем. Дафни подошла к окну, за которым находился вытянувшийся вдоль дома огороженный со всех сторон садик. Царивший в нем идеальный порядок нарушали фигуры отца и его гостя, прогуливавшиеся вдоль посаженных ею кустов роз и жимолости. Как обычно, отца обволакивали вечные клубы сигарного дыма, словно его маленькие личные облака. Дафни заметила, что Тоби Смит тоже курит сигарету. Оставалось надеяться, что он не станет бросать окурок на чисто выполотые дорожки парка. Отведя взгляд от собеседников, она посмотрела поверх стены на другие садики.

Дафни, сколько себя помнила, всегда жила в этом доме, поэтому вид за окном был так дорог и близок ее сердцу, а привычки и слабости обитателей этого мирка были ей знакомы не хуже, чем ее собственные. Она знала, например, что садовник, служивший в доме номер шесть, должен в течение сегодняшнего дня подрезать и подровнять высокую живую изгородь, а, также довести до совершенства цветочные клумбы, которые выстроились вдоль забора словно идеально ровная шеренга солдат. Она также знала, что миссис Барбер из дома номер десять придет в состояние неописуемого бешенства, когда обнаружит, что самые лучшие плоды на ее яблоне перевесились в сад двенадцатого дома. В противоположной стороне няня в доме номер шестнадцать играла в саду с тремя маленькими детьми Бартлетов. В любой момент одно из этих маленьких созданий могло толкнуть другого или поставить подножку, и тогда вся орава разражалась ревом и криками. Как только она об этом подумала, кто-то из них растянулся плашмя, и в тихом воздухе сада прозвучал первый вопль. Невесело улыбнувшись, она вернулась к тому, что происходило в саду дома номер четырнадцать, то есть ее дома.

Звуки деликатно приглушенных смеха и разговоров, смешанные со звяканьем ножей, нечаянным постукиваньем фарфора о фарфор, вкрадчивой и спокойной мелодией, извлекаемой из пианино, затухали под узорным потолком ресторана «Хэррод». За окнами под низким небом позднего лета влажно поблескивали красные и серые крыши Кенсингтона.

Рейчел оценивающе потягивала шерри, озорно постреливая вокруг глазами.

— Обожаю это место. Здесь буквально все такое уморительно старомодное.

Фиона подняла тонкие резко очерченные брови:

— Это что, намек? Как вам не стыдно, девушка!

— По-моему, зимние свадьбы куда романтичнее, чем летние. Может быть, даже снег пойдет. Тогда это будет просто потрясающе! Боже мой, посмотри только на мои волосы! Что бы мне с ними сделать. Рейчел, подойди, помоги мне. — Рассматривая свое отражение в зеркале, Филиппа тяжело вздохнула и с преувеличенным отчаянием, словно героиня мелодрамы, произнесла:

— Что о них можно сказать?

Рейчел отвернулась от окна.

— Ничего хорошего.

На ней был бледный крепдешиновый халат, составлявший предмет страшной зависти Филиппы, которая в своем шерстяном платье ощущала все прелести невыносимой жары; в маленькой комнате Рейчел огонь в камине так и гудел, и пляшущие языки пламени едва не достигали печной трубы. На дверце гардероба висел кремовый костюм из прекрасной шерсти, отделанный бордовыми полосками кожи. Верхняя часть костюма представляла собой длинный узкий джемпер, назначением широкого бордового кожаного пояса было обтягивать талию, спускаясь на бедра. Костюм этот принадлежал Рейчел и был приготовлен для свадебной церемонии Тоби Смита и Дафни Андерскор.

Стояла сухая холодная весна 1929 года, когда Дафни сообщила мужу и отцу, что у нее в руках находится эффективное средство влияния на семейный бизнес. Причина столь долгой задержки была проста — она хотела убедиться в правильности того, что собирается делать. В ее характере всегда было стремление все тщательно взвешивать.

Почти сразу после того, как они вернулись из Брайтона, Тоби начал активно продвигать свои планы по расширению сферы влияния Андерскоров. И почти сразу же обнаружил, что мистер Беринджер, финансовый советник Амоса Андерскора, занимающий эту должность с момента открытия первого магазина, является куда менее ярым сторонником экспансионизма, и явно нашел способ кое-что нашептать старику.

— Может быть, он и прав, мой юный Тоби. Времена тяжелые, и становятся еще тяжелее. Множество людей остается без работы.

— Наши магазины и наши товары будут рассчитаны не на безработных, а на людей с работой. И даже не на них — гораздо более важно, что мы торгуем для их жен. Амос, мы прорвемся через все! Согласен, есть элемент риска, но когда его не бывает? Сейчас расширяется этот рынок. Ты это знаешь. Он не может не расти. Если не мы поймаем момент, это сделает кто-то другой.

Амос, сохраняя на лице уклончивое выражение, выпустил дымок сигары и ничего не ответил.

Хьюго Феллафилд, стоя у окна гостиной с бокалом вина, которое даже не пригубил, задумчиво и печально смотрел на летний парк, окружавший Брекон Холл. Он обернулся, когда в комнату вошла Фиона, уже переодетая к обеду.

— Привет, дорогой. — Фиона подставила ему для поцелуя щеку, кожа ее была нежной и гладкой. — Сегодня ты был занят целый день! Разве можно столько работать? Ты закончил свои дела?

— Более или менее. Сэр Джеймс просил сказать тебе, что будет здесь через полчаса. Он не успел просмотреть все бумаги.

— Ничего страшного, я уже предупредила на кухне, что обед немного задержится. Милый, будь любезен, налей мне немного вина.

Фиона уселась на диван с потертой обивкой, подогнув под себя ноги. Огромный черный ньюфаундленд неторопливо подошел и развалился на полу поближе к хозяйке. Прислонившись к дивану и задрав голову, он не сводил с нее глаз, как бы умоляя погладить его. Она рассеянно протянула к нему руку, устремив взгляд на высокого, загорелого молодого человека, пока тот наливал ей напиток.

Тоби услышал телефонный звонок, затем голос новой прислуги, Паркер, подошедшей к телефону. Должно быть, она, как всегда, с опаской держала трубку в нескольких дюймах от уха и изо всех сил кричала в микрофон — не доверяя всяким техническим ухищрениям, ока больше рассчитывала на громкость своего голоса.

— Дом Смитов! Алло? Да! Простите? Да, дома! Что мне сказать? Кто это?

Он погасил окурок сигареты, расправил газету, открыл ее на той странице, где помечались колонки с новостями экономики, и потянулся за бокалом виски. Хотя окна небольшого кабинета выходили в сад, залитый послеполуденным солнцем, в нем было прохладно, поскольку плотные шторы не пропускали света. Большое кожаное кресло, преподнесенное Амосом в дар, как и многое другое в этом доме, было чрезвычайно уютным. Он услышал за полуоткрытой дверью торопливые шаги Дафни.

— Да, алло? Да, это я. Ах, леди Пейджет, как приятно…

Тоби пробежал глазами финансовые новости. Спекулятивный ажиотаж в Америке доходил почти до состояния лихорадки. Обладатели железных нервов и тугих кошельков без труда могли нажить себе состояние. Если он не вложит в дело все деньги до последнего пенни, то… Он поднял голову, его ухо уловило приглушенный, полный тревоги голос жены.

Как бы в благодарность за ее терпение и те страдания, которые ей пришлось пережить в связи с неожиданной смертью Салли, судьба смилостивилась над Дафни. На четвертом месяце беременности ей неожиданно стало легче. Она ощутила прилив сил, тошнота почти исчезла. Доктор, которого пригласил Амос, узнав об этом, дал вполне оптимистичный прогноз. Дафни хорошо понимала, что уже немолода для вынашивания ребенка, но она обладала крепким здоровьем и было окружена вниманием и прекрасным уходом. Несмотря на то, что с ней произошло прежде, доктор не видел причин, по которым ее беременность не могла бы разрешиться благополучно. Ее отношения с Тоби также заметно улучшились после того дня, когда он, потрясенный смертью Салли, ушел из дома.

В ту самую ночь, когда он вернулся домой избитый, в синяках, отвратительно пахнущий виски, Тоби впервые был так откровенен с ней, даже позволил себе расплакаться. Многое из того, что он говорил тогда, было несущественной чепухой, которая мало или почти ничего не значила для нее. Да ему и не требовалось от нее ответа. Скорее, ему было необходимо, чтобы его выслушали. Что она и сделала — тихо, молча и терпеливо. Но одно она твердо запомнила, и часто размышляла над этим. За его искренней болью и страданием скрывалась мысль, которая не давала ему покоя. Сожаление о том, что время, которое могло быть использовано для примирения, безвозвратно потеряно. И еще Тоби тогда говорил о предательстве. Как показалось Дафни, он по-прежнему не мог принять право молодой Салли Смит выйти замуж за любимого человека и оставить мальчика, которого она заботливо воспитывала и лелеяла, в приюте для сирот, хотя бы и в самом лучшем. Теперь Дафни начала понимать, что Тоби не умел прощать легко, если вообще умел прощать.

Дело Андерскоров процветало. И здесь Тоби не отказывался от ее участия. Он внимательно выслушивал и обдумывал все, что она говорила, охотно откликался на ее идеи и предложения. «Бэконтри» преуспевал. Еще один новый магазин начал работать в Энфилде. В тех магазинах, на полное переоборудование которых у них пока не хватало средств, открывали новые отделы по продаже электротоваров и бытовых приборов. Как и предсказывал Тоби, потребность в товарах постепенно увеличивалась, и не было никаких признаков того, что она пойдет на убыль. И это несмотря на все возрастающую безработицу и разговоры о тяжелых временах, которые якобы ожидали экономику, а также американскую порочную систему ссуд, представляемых потерпевшим поражение в войне европейским государствам, чтобы те, в свою очередь, были в состоянии вернуть долги странам-победительницам, экономика которых была подорвана в не меньшей степени.

Тоби и Дафни взяли за правило каждое утро за завтраком обсуждать состояние дел своей компании. В основном, разумеется, говорил Тоби. Дафни время от времени вносила разумные замечания, основываясь на своем более длительном опыте работы. По большей части Тоби не выказывал особых восторгов по поводу ее предложений, хотя она знала, что позднее он тщательно их проанализирует. Но даже Тоби пришлось признаться, что на него произвела большое впечатление ее первая статья в популярном национальном журнале для женщин. Дафни убедила редактора напечатать вслед за ней еще одну — о современном оборудовании, приспособлениях и осветительных приборах, необходимых для дома. Тоби с ликованием потирал руки и считал, сколько раз она употребила фразу «которые можно приобрести в магазинах компании Андерскор по всей стране». Он радовался этому как мальчишка.

— Здорово, старушка! Просто замечательно! Это настоящая сенсация! — Он бросил журнал на стол рядом с газетой, заголовки которой гласили о том, что все предположения экспертов с Уолл-стрит о надвигающемся экономическом кризисе оказались ничем иным как очередным «мыльным пузырем», который в конце концов лопнул.

В те короткие мгновения прояснения сознания, которые редко навещали Рейчел за последние двадцать четыре часа, она чувствовала только боль и невероятную путаницу в мыслях. Приходя в себя, она желала поскорее снова окунуться в забытье. Она не могла, не хотела терпеть боль. И что еще хуже, она была не готова посмотреть правде в глаза. Что она натворила? Находясь большую часть времени в бреду и плену сновидений, она ворочалась в постели с боку на бок; ее волосы слиплись от пота. Она вновь и вновь видела лицо этого скользкого типа с острыми неприятными чертами, склонившееся над ней, и переживала то чудовищное надругательство, что свершилось над ее телом. Снова и снова она стремилась убежать. Иногда она слышала как бы доносящиеся издалека успокаивающие ее голоса и ощущала на себе чьи-то спокойные руки. Но в основном она пребывала в одиночестве, темноте и боли, в мире кошмаров и ужаса. В мире, в который неожиданно шагнул извне Гидеон Бест. Он вырос до невероятных размеров и почернел от гнева; он хотел уничтожить ее, как она уничтожила его дитя. Она пряталась. Убегала. Убегала в темноту. Но он повсюду находил ее. Преследовал ее. Вконец измученная, она висела на ниточке боли в полуночной пустоте и ждала.

Он пришел.

Он произносил слова, которых она не понимала. Он пришел и протянул огромные ручищи, чтобы схватить ее. Наказать.

— Нет, Гидеон, нет! Прости! Прости!

Он не слышал. Ему был одинаково безразличен и страх, который она испытывала, и ее угрызения совести. Она из последних сил боролась с ним, плача и умоляя его выслушать то, что она пыталась ему рассказать. Однако он не слушал ее, и она не могла остановить слезы. Потом случилось невероятное. Он взял ее на руки и держал крепко и нежно, как мог бы держать младенца. Она слышала его голос. Не понимая ни одного слова, она, тем не менее, сознавала, что это были мягкие, утешающие звуки. Она произносила его имя тихо, очень тихо и наконец он впервые позвал ее.