Воскресенье, 15 июля,

1521 год от P. X.

Кайо-Уэсо, Флорида

Брат Бартоломе де лас Касас из Ordo fratrum Praedicatorum, ордена святого Доминика, услышал приближение гигантской волны еще до того, как ее увидел. Из разорванного штормом мрака возникла стена воды, подобная завывающему дикому зверю, она неуклонно подбиралась к корме нагруженного сокровищами галеона «Дева Мария Заступница». Брюхо волны было черным, как царившая вокруг ночь, громадные, мертвенно-зеленые плечи устремились вперед, над ними возвышалась косматая голова, окутанная белыми хлопьями пены и солеными брызгами, которые швыряли в нее призрачные щупальца ветра.

Волна выросла над кормой стонущего корабля, точно падающая стена, она толкала галеон, и тот летел вперед, словно щепка в распухшей от дождя канаве. Клокочущий водоворот поднимался все выше и выше, заполняя собой темное небо над охваченным ужасом монахом, и вдруг набросился на корабль, будто пронзительно вопящий, разъяренный демон моря. И в этот момент брат Бартоломе понял, что его жизнь подошла к концу.

Понедельник, 24 декабря 1962 года

База военно-воздушных сил «Макдилл»,

Тампа, Флорида

Иногда, подобно мощному взрыву водородной бомбы, два небольших фактора, незначительных по отдельности, вместе могут привести к жутким последствиям. В данном случае двумя такими факторами стали вечеринка перед Рождеством, после которой майор Бак Тайнан страдал от жуткого похмелья, и проржавевший игольчатый клапан в расположенном по правому борту внешнем двигателе стратегического бомбардировщика «Б-47», прозванного «Матушкой Гусыней».

В обязанности Тайнана как командира и пилота корабля входило «запирать квадрат», иными словами, он летал на «Гусыне» по одному и тому же маршруту: из «Макдилла» на запад, в точку, обозначенную координатами неподалеку от полуострова Юкатан, затем на юго-восток, в другую точку возле Кингстона на острове Ямайка, поворачивал на восток, к островам Теркс и Кайкос, почти по границе воздушного пространства Кубы около Гуантанамо. После Теркс и Кайкос он возвращал «Матушку Гусыню» в ее гнездо в «Макдилле» как раз к завтраку: два яйца-пашот с беконом и картофель по-домашнему.

Финн Райан сидела на жесткой скамье в одном из огромных читальных залов Архива Индий

[6]

в испанском городе Севилья, а ее деловой партнер и друг, лорд Билли Пилгрим, изучал очередной пожелтевший пергамент, разглядывая его через лупу, совсем как Шерлок Холмс. Перед Финн стоял ноутбук — две разные технологии рядом и одновременно разделенные промежутком времени в пятьсот лет.

— Я думал, что у монахов, которые переписывали документы, почерк лучше, — проворчал Билли, низко склонившийся над манускриптом.

— Ты ведь специализировался в Оксфорде на испанской литературе, — с улыбкой сказала Финн.

— Я специализировался на литературе, а не на перечне белья, отданного в стирку, чем и являются эти каракули, как будто нацарапанные куриной лапой, — сказал Билли. — Списки грузов и пассажиров, транспортные накладные, писульки одного бюрократа другому по вопросу состояния сахарной промышленности. Жуткая скукотища.

— Индиана Джонс в «Последнем крестовом походе» сказал: «Большая часть археологических изысканий проводится в библиотеке».

Макс Кесслер жил в доме 3307 на N-стрит в северо-восточной части Джорджтауна, Вашингтон, округ Колумбия, в двух домах от угла Тридцать третьей улицы и в двух кварталах от магазинов и ресторанов М-стрит. В Джорджтауне таких домов было немного. Он стоял на собственном участке земли и предназначался для одной семьи. Это было его главным достоинством с точки зрения Макса, которого тошнило от мысли о том, что ему пришлось бы делить стену с соседним зданием.

Кроме того, дому добавлял привлекательности тот факт, что в нем жил Джек Кеннеди с 1958 года и до своего переезда в Белый дом. Иногда поздними вечерами, когда Макс разбирал и сортировал свои лучшие находки, он почти слышал голоса Джека и Джеки и почти чувствовал аромат «Флориссимо», любимых духов Джеки, созданных парфюмерным домом «Крид» для Грейс Келли. Иногда он был совершенно уверен, что ощущает роскошный запах недолговечных президентских сигар. Во всех отношениях практичный флегматик, Максимилиан Алоиз Кесслер твердо верил, что в доме обитают призраки двух великих американцев.

Макс Кесслер родился в гостинице «Моника» в шахтерском городке Мисбах на юге Баварии 30 апреля 1945 года, в тот самый день, когда Адольф Гитлер приставил пистолет к виску и совершил самоубийство в Берлине. Отец Макса называл себя Куртом фон Кесслером, хотя не имел никакого права на аристократическую приставку.

Курт фон Кесслер, какого бы он ни был происхождения, являлся полковником «СС» и первым заместителем Рейнхарда Гелена, нацистского штабного офицера и главы разведки, отвечавшего за шпионскую деятельность на территории Советского Союза во время Второй мировой войны.

Когда война докатилась до Германии, Гелен, мастер шпионажа, и его организация перебрались в Баварские Альпы, где ждали прихода американцев, что и объясняет, почему Макс родился в провинции. Когда недавно появившееся на свет ЦРУ предложило Гелену и его группе работать у них, Курт Кесслер, без всякого «фона», вместе с женой и сыном приехал в Америку в рамках широко известной операции «Скрепка»

Капитан военно-морского флота Аркадий Томас Крус стоял у штурвала старого вонючего рыболовного катера и курил. Редкие огни в деревне у него за спиной, которые он использовал в качестве ориентира, начали постепенно исчезать в дальнем конце бухты. Он немного подправил курс, чувствуя, как жалкая посудина лениво подчинилась движению штурвала.

Катер представлял собой кубинскую версию классического судна, каких множество в Кор-Саунд в Северной Каролине, — с низким, грациозно расширяющимся кверху носом и изящно округлой кормой без острых краев, чтобы за нее не цеплялись сети. В передней части имелись простая каюта со скромным камбузом и парой коек и пост управления рулем в плохую погоду, расположившийся в маленькой будочке с окном для рулевого. Катер достигал тридцати пяти футов в длину, и на носу у него красовалась старая, проржавевшая пластина с регистрацией в провинции Гуантанамо. На корме черной краской было намалевано название «Панда». В общем, совсем не такими кораблями обычно управлял Аркадий Томас Крус.

Он унаследовал от своего отца-кубинца смуглую, загорелую кожу и почти индейскую внешность, а от русской матери — высокие скулы и голубые глаза. Его родители познакомились в России. Отец учился в Первом медицинском институте в Ленинграде, мать работала физиком на Адмиралтейских верфях, построенных еще в царское время. Детство Аркадий провел в Ленинграде, раз в год ездил на Кубу с отцом, но никогда не чувствовал себя там как дома.

Аркадий хорошо говорил по-испански, но не совсем как местный житель. Каким-то непостижимым образом холод его родины повлиял на личность Аркадия, и он был робким и скованным. Он закончил Нахимовское училище в 1984 году и Высшее училище офицеров-подводников в 1986-м. Сначала служил на подводных лодках проекта 651 и 641

[10]

, а после смерти матери в 1992 году уехал на Кубу с отцом. С 1993 года Аркадий Крус командовал четырьмя подводными лодками проекта 641, состоявшими на вооружении кубинского флота.

К 2000 году три из этих лодок были списаны. Осталась одна действующая подводная лодка, которая время от времени занималась береговым патрулированием, и в 2004-м было объявлено, что она вышла из строя, хотя ходили слухи, будто она затонула вместе с людьми где-то в Наветренном проливе. Примерно в это время Аркадий женился на женщине по имени Марина, работавшей младшим хранителем в Эрмитаже, но, поскольку Аркадий почти все время проводил на базах вроде Видаево, в ста милях севернее Мурманска, за Полярным кругом, этот брак был с самого начала обречен и вскоре закончился разводом. К счастью, они не успели обзавестись детьми.

— Ну-ка, скажи мне еще разок, почему мы едем в тумане по шоссе М1-11 в теологический колледж в Кембридже? — спросил Билли, пытаясь рассмотреть дорогу сквозь ветровое стекло «рено лагуна», взятого напрокат в аэропорту Хитроу. — Это как-то связано с францисканским монахом из Швейцарии, к тому же евреем, который дружил с продавцом пишущих машинок во время Второй мировой войны?

— Он не продавал пишущие машинки. Его звали Оливетти. Он их производил. Миллионы машинок.

— Но ведь францисканский монах действительно был евреем да еще и шпионом?

— Ты надо мной издеваешься, — сказала Финн.

— Я перед тобой преклоняюсь, — возразил Билли Пилгрим. — Не слишком внимательный человек увидит в тебе привлекательную женщину под тридцать, с приятным характером и милой улыбкой, а на самом деле ты бомба с часовым механизмом, отсчитывающим время до очередного взрыва. Возникает ощущение, что твоя жизнь представляет собой бесконечную охоту с участием гончих и зайцев, только невозможно определить, кто заяц, а кто гончая.

Улица Юшетт, короткая и узкая, расположена на левом берегу Сены, в одном квартале от реки и набережной Сен-Мишель. Она проходит между улицей Пти-Пон на востоке и бульваром Сен-Мишель на западе. Существует вполне разумное предположение, что ее название произошло от изменившегося со временем французского слова «топор», поскольку когда-то здесь в основном жили углежоги, которые, вероятно, в огромном количестве рубили деревья в лесах, росших на окраинах Парижа.

Б

о

льшую часть двадцатого века на улице Юшетт размещалась пестрая смесь кафе, маленьких отелей и самых разных магазинов — от «Жуткого гаража» до лавки ростовщика под названием «В трудные времена» и борделя с красивым именем «Корзина цветов». Улица стала декорацией для дюжины фильмов, а к концу пятидесятых годов двадцатого века прославилась благодаря по меньшей мере двум книгам: «Когда я в последний раз видел Париж» и «Весна в Париже».

К началу двадцать первого века все это изменилось. Мадо, Дейзи, Консуэло и Амандин, когда-то бывшие фаворитками в «Корзине цветов», стали прабабками, а Монж, который забивал лошадей, давно умер вместе со своим ремеслом. Лурсен, торговавший каштанами перед аптекой Рабад на углу узкого переулка с романтическим названием Rue de Chat Qui Pêche — улица Кота-рыболова, — исчез в тот день, когда застрелили Кеннеди, и с тех пор о нем никто не слышал. Здесь появилось множество греческих ресторанов, предлагавших дешевые блюда посетителям роскошных магазинов, где продавались товары известных марок (вызывавших определенные сомнения), а также ультрамодным постояльцам ультрамодных гостиниц, где кроме постели обеспечивали еще и завтраком. Последней приметой левого берега, каким его знали Хемингуэй и Фицджеральд, осталась книжная лавка Пьера Жюмера, крошечная и пыльная, пристроившаяся на углу улицы Пти-Пон.

Это была классическая книжная лавка: темная, с пыльными полками повсюду, где только можно, с высящимися тут и там стопками книг, сложенных без всякого разбора, без учета цены и возраста, причем популярные лежали рядом с забытыми, а высокая литература делила жизненное пространство с самой паршивой. В воздухе витал едва различимый запах плесени, чернил и переплетного клея.

Сам Жюмер тоже представлял собой классический образец хозяина книжного магазина: приземистый старик с редкими седыми волосами, образующими ореол вокруг веснушчатого черепа, он носил толстые бифокальные очки и черный костюм с зеленым галстуком-бабочкой под воротником мятой белой рубашки. Две тяжелые трости стояли рядом с высоким табуретом за стойкой в передней части лавки, откуда Жюмер правил своим королевством, сидя с вечно торчащей между тонкими губами толстой сигаретой «Бойар», которая выглядывала из кустистой седой бороды над усами цвета табака, и с постоянно прищуренным правым глазом, куда попадал дым, пробиравшийся под стекла очков.