Советник Пралотта очень не любил провинцию. Императрица прекрасно знала это, и с огромным удовольствием назначала ему в плановые расследования именно такие дела — подальше, поглуше…

«И погрязнее», — болезненно поморщился советник, когда шаткая карета миновала очередную кучу горящего мусора на обочине. Шаткой карета стала после двухнедельной езды по волшебным здешним дорогам. При выезде из столицы это была шоколадного цвета красавица с превосходнейшими рессорами, собственной печкой, литыми колесами, запряженная четырьмя гнедыми карверонами его собственных заводов. Но вся эта помпа продержалась недолго. Лошадей украли ночью прямо с постоялого двора, и теперь всю конструкцию тянули два низких и широких, как сундуки купчих, тяжеловоза. Рессоры убились на кочках, колеса угрожающе выписывали разные цифры, печка от здешней древесины жутко чадила, а Лайоли, черноглазая содержаночка, громко кашляла. Советник таскал с собою любовницу, повара (по совместительству лекаря) и кучера (по совместительству лакея) из исключительной брезгливости к прикосновениям незнакомых людей.

Мусор горел с жуткой вонью. Какие умельцы посоветовали местному лорду сжигаемой дрянью освещать дороги по ночам? Отрубить таким умельцам ноги… по самую шею.

Лайоли даже во сне надрывно закашляла и глубже ткнула курносый носик в подушечку с цветочными лепестками.

Лицедеев хоронят за оградой. Джерри всегда это знал.

Не знал только, что — бросают в яму, точно собаку и лишь притрушивают сверху землей. Так, не землей, придорожной пылью.

И священник на крыльце церкви умышленно косится в сторону — а то вдруг подумает балаганное отродье, что благословляет, да и обрадуется.

— Прощай, отец, — тихо сказал Джерри, преклонив колени, как подобает сыну, и под прикрытием этой торжественной позы быстро и тщательно, по кроличьи, закопал в крошечный холмик самое драгоценное, что имели бродячие актеры — вышитую маску, именуемую на жаргоне Волшебником. Дорогая вещь. Можно сказать, реликвия.

Голод.

Неурожайный, «пустой» год. Ветреная зима. Сухое лето.

Тяжело крестьянину, но — можно держаться, пусть на грани, если, конечно, лендлорд смилуется и перенесет арендную плату на будущий урожай.

Тяжело ремесленнику — еда вздорожала, и нужно производить больше товара, а как делать это с такой скудной кормежкой? Выходит замкнутый круг. Но — можно держаться: работать день и ночь, да всю семью от мала до велика усадить за гончарные круги, за станки ткацкие. Выдержать! До тех пор, пока из дальних провинций не придут корабли, империя большая, авось там не было засухи, с ними поторговать.

— Джерри, Джерри, — тихо повторял Эрфан, прихлебывая из бокала вино безразлично, будто воду, и пристально рассматривая мальчишку, который все никак не мог поставить обратно опустевшую кружку из-под бульона, а держал в руках и то и дело блаженно вдыхал позабытый запах горячего мясного отвара. — Джерри, Джерри… Сколько тебе лет?

— Семнадцать, — честно ответил Джерри, решительно расставаясь с кружкой.

— По тебе не очень хорошо различается возраст… Ты меня когда-либо уже видел?

— Да, во сне.

Джерри всегда помнил — семь лет.

Первые семь месяцев породили в нем мысли, что лучше было повиснуть на графской веревке.

Для начала выучить пришлось не так уж и много.

Он понял, что сила в мышцах — это не все. Это почти ничего. Есть прямые удары, после которых вскакиваешь лишь с большей яростью, и есть скользящие прикосновения, после которых отлеживаешься часами, а поднимаешься, будто тридцать лет не двигавшийся паралитик. А если противник наслаждается твоим бессилием и неумением, то все это вдвойне, втройне тяжелее.

Скучно, скучно.

Скучный ветер заметает желтые храмовые стены. Скучный песок обтирает горячие ступни. Скучный верблюд тащится по скучному бархану, и колючки в его нижней губе тоже скучные. Беспросветная тоска. Если развести руки, то под пальцами спружинят стены мира. Мирка. Мирочка. Все маленькое. Горсточка. Тропинка. И только скука — во всю ширь. Скукотища.

Гусеница с отростками-ножками… Межмирье. Небольшое, изведанное, почти нежилое. Скучное, маленькое.

Скучный маленький народец развлекается тоскливыми бесцветными гримасами скучнейших мимов.

«Нет, нужно обзавестись веревочной лестницей и выходить через окно!» — думал Джерард, второй раз за неделю сталкиваясь на внутренней винтовой лестнице с Джорданной.

Алая Пчелка не оставила свои попытки начать разговор, Джерард виртуозно притворялся глухим.

Я тебя не спасал.

Я тебя сначала просто не заметил. Был так увлечен игрой, охотой, погоней за испуганным человеком по им же сотворенному лабиринту, что видел только себя. Такого ловкого, такого сильного по сравнению с настигаемой жертвой. Лорду Ферт не суждено было скрыться. Он был мишенью для Иноходца с того самого дня, как начал выполнять приказы и слушаться советов одного маленького, мерзкого, темного существа из одного далекого мира. Существо нуждалось в приятных и питательных для него эмоциях страха и боли. И умело манипулировало человеком, который считал этот серенький сгусток тумана своим покровителем, духом-проводником и чем там еще. Лорд чертил чертежи и строил лабиринты, осознавая себя гением под руководством полубожества, существо получало питание. Появление Иноходца разрушило этот идиллический союз паразита и его хозяина. Паразит был уничтожен первым. Лорд решил поиграть в прятки.

Он свое отходил по канату.

Теперь настала ее очередь. Жаль, что настала так поздно, когда ноги дрожат, и зрение ни к черту. До пола всего лишь несколько ладоней, а кажется бездной. Кто сказал, что людям маленького роста падать не так страшно и не так больно, чем высоким? Безбожно врут, пресвятой Гард.

У твоего ученика сильные руки, Хедер. Они всегда были сильными, и уже тогда — нежными.

А твоя старость — сентиментальна.

— Это ваша несравненная дива? — полюбопытствовал Джерард, выглядывая из-за края декорации.

Мадам Хедер фыркнула, заметив его скепсис:

— Ну да. Ты подумай только! Некоторые театры, в том числе и в столице, месяцами ждут, пока она соизволит ответить на приглашение.

— Угу, — пробормотал он. — А простите, госпожа, это мальчик или девочка?

Появись сейчас ангел Прошлого, этот вечно не вовремя встревающий чудотворец, и спроси Джерарда, что же он чувствует, оказавшись на улицах города-мечты, города-карнавала, за день в котором раньше готов был отдать многое — что бы он услышал в ответ?

Ну, может, не услышал, а увидел.

Улыбку. Растерянную, недоуменную улыбку, которая ничуть не изменилась с того дня, как на деревенской ярмарке какой-то принаряженный толстый мальчуган из вредности хлопнул у «актерского сыночка» цветной шарик из крашеного бычьего пузыря. Шарик сделал для Джерри отец, покупных игрушек у того не было сроду. Шарик было жалко. Пятилетний Джерри смотрел на яркую, сдувшуюся тряпочку, в которую превратился волшебный предмет, умевший летать, и улыбался вот такой вот, светлой, заторможенной, неуловимой улыбкой. У толстого нахала потом ведь все равно выросли коренные зубы взамен выбитых молочных, но драгоценный шарик, отцом сотворенное чудо, уже было не вернуть, так что Джерри счел себя по итогам в проигрыше.

Силь-иль-Плена, город-праздник, Большой Карнавал. Кто ткнул тебя сапожным шилом в глянцевый бок? Почему я вижу только сморщенную, грубо размалеванную шкурку, вместо своей мечты?