Иван Грозный давно стал знаковым персонажем отечественной истории, а учреждённая им опричнина — одной из самых загадочных её страниц. Она является предметом ожесточённых споров историков-профессионалов и любителей в поисках цели, смысла и результатов замысловатых поворотов политики царя. Но при этом часто остаются в тени непосредственные исполнители, чьими руками Иван IV творил историю своего царствования, при этом они традиционно наделяются демонической жестокостью и кровожадностью.
Книга Игоря Курукина и Андрея Булычева, написанная на основе документов, рассказывает о «начальных людях» и рядовых опричниках, повседневном обиходе и нравах опричного двора и службе опричного воинства. Читатели смогут представить облик и почувствовать атмосферу опричных резиденций, где происходили пытки и молитвенные бдения, пиры и потехи опричного «братства», узнать о значении зловещих символов — метлы и пёсьей головы и истинной подоплёке кровавых погромов и казней.
Предисловие
«…Декабря в 3 день, в неделю (воскресенье. —
И.К., А.Б.
), царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии с своею царицею и великою княгинею Марьею и с своими детми, со царевичем Иваном и со царевичем Феодором, поехал с Москвы в село в Коломенское и празником Николы чюдотворца празновал в Коломенском. Подъем же его не таков был, якоже преже того езживал по манастырем молитися, или на которые свои потехи в объезды ездил: взял же с собою святость, иконы и кресты, златом и камением драгим украшенью, и суды золотые и серебряные, и поставцы все всяких судов, золотое и серебряное, и платие и денги и всю свою казну повеле взяти с собою. Которым же бояром и дворяном ближним и приказным людем повеле с собою ехати, и тем многим повеле с собою ехати з женами и з детми, а дворяном и детем боярским выбором из всех городов, которых прибрал государь быти с ним, велел тем всем ехати с собою с людми и с конми, со всем служебным нарядом» — так начал летописец рассказ о внезапном отъезде Ивана Грозного из Москвы зимой 1564 года.
Оставшиеся в Москве бояре, приказные люди и церковные иерархи пребывали «в недоумении и во унынии», поскольку не ведали ни о цели царского «подъёма», ни о его причинах. Для них ситуация скоро разрешилась введением опричнины, и с тех пор любое учёное или художественное изображение царствования Ивана Грозного не обходится без картин лихих опричных репрессий.
Хронограф, составленный в середине XVII века, объясняет введение опричнины переменами в характере Ивана Грозного: «И потом аки чюжая буря велиа припаде к тишине благосердиа его. И невем како превратися многомудреный его нрав на нрав яр. И нача сокрушати от сродства своего многих. Еще ж и крамолу междоусобную возлюби. И во едином граде едины люди на другая пусти, и протчия опричнины нарече. Другая же собствены себе учини». Хронограф не называет причин произошедших с царем изменений, а некоторые тогдашние авторы связывают ожесточение Ивана Грозного со смертью первой жены, Анастасии Романовны. Таким образом трактует появление опричнины один из кратких летописцев: «Царь Иван Васильевич сочетася законному браку, избра всечесную девицу Анастасию, дщерь вельможи Романа, при ней живя смиренномудрием и победи окрестныя царства: Казань, Астрахань, Сибирскую землю. А после смерти той царицы нрав начал имети яр и многих сокруши».
С тех пор споры и «недоумения» по поводу причин введения, целей, времени окончания опричнины, а также вызванных ею последствий не стихают на протяжении четырёх с лишним веков, а это явление остаётся одним из самых малопонятных институтов России XVI века. «Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка», — писал в своё время Николай Михайлович Карамзин. Государственный историограф и талантливый писатель утешал себя и читателей тем, что «между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы, в лучшие времена, иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (история не любит именовать живых)».
Более рационально мыслящим историкам пришлось труднее. Использованные нами в качестве эпиграфа слова Василия Осиповича Ключевского о странности опричнины для её современников и исследователей в полной мере характеризуют и его собственное отношение к ней. Другой исследователь русского Средневековья, академик Степан Борисович Веселовский, был настроен ещё более скептически: «Созревание исторической науки подвигается так медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого разума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени».
Глава первая
ОПРИЧНЫЕ СТОЛИЦЫ
Учреждение опричнины
Таинственно отбывший из Москвы государь недолго томил подданных в безвестности — уже 3 января 1565 года он прислал «ко отцу своему и богомолцу» митрополиту Афанасию список с перечнем «измен боярских и воеводских и всяких приказных людей», совершённых в малолетство Ивана IV: «И царь и великий князь гнев свой положил на своих богомолцов, на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на околничих и на казначеев и на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей опалу свою положил в том, что после отца его блаженные памяти великого государя Василия при его государстве в его государьские несвершеные лета бояре и все приказные люди его государьства людем многие убытки делали и казны его государьские тощили, а прибытков его казне государьской никоторой не прибавливали, также бояре его и воеводы земли его государьские себе розоимали, и другом своим и племяни его государьские земли роздавали; и держачи за собою бояре и воеводы поместья и вотчины великие, и жалования государьския кормленые емлючи и собрав себе великие богатства, и о государе и о его государьстве и о всем православном християнстве не хотя радети, и от недругов его от Крымского и от Литовского и от Немец не хотя крестьянства обороняти, наипаче же крестияном насилие чинити, и сами от службы учали удалятися, и за православных крестиян кровопролитие против безермен и против Латын и Немец стояти не похотели».
Иван Васильевич обвинил московскую элиту — высшую знать, приказную администрацию — и рядовых членов «государева двора», детей боярских, в тяжких преступлениях: расхищении казны, присвоении казённых земель и прямой измене — уклонении от военной службы. Потому он, законный и природный монарх, вынужденно «оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит». Говоря современным языком, «государь царь и великий князь всеа Русии» подал в отставку с поста главы страны, предоставив неверных подданных собственной судьбе. Эта, конечно, не самая рядовая, но приемлемая для новейших времён ситуация (можно вспомнить хотя бы новогодний уход с президентского поста Бориса Ельцина) была совершенно немыслима для московитов XVI века, отчего и повергла их в «велице недоумение».
Работа правительственного аппарата остановилась: «…Все приказные люди приказы государьские отставиша и град оставиша никим же брегом» (не оберегаемым). Москвичи, от бояр и до «множества народа», приходили к митрополиту и «от много захлипания слезного» с плачем говорили: «Увы, горе, како согрешихом перед Богом и прогневахом государя своего многими пред ними согрешении… ныне х кому прибегнем, и кто нас помилует, и кто нас избавит от нахождения иноплеменных? Како могут быть овцы без пастыря?.. Так же и нам как быть без государя? И иная многая словеса подобная сих изрекоша ко Афонасию митрополиту». Растерявшиеся жители умоляли владыку быть ходатаем перед государем, чтобы он «гнев свой отовратил, милость показал и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, яко же годно ему, государю».
Но и впечатлительному царю тревожное ожидание развития событий далось в слободе нелегко. Немцы-опричники Иоганн Таубе и Элерт Крузе рассказывали, что вернулся он в столицу неузнаваемо изменившимся: «…у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде, которые сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа». Повод для волнения у царя был: в качестве законных претендентов на трон вполне могли выступать его сын-наследник или двоюродный брат — удельный князь Владимир Андреевич Старицкий. Но едва ли такой выход устраивал Ивана Васильевича. Одновременно он прислал другую грамоту — своеобразное «открытое письмо» «гостем же и х купцом и ко всему православному крестиянству града Москвы» и повелел для публичного оглашения «перед всеми людми ту грамоту пронести» дьякам Путилу Михайлову и Андрею Васильеву: «А в грамоте своей к ним писал, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».
Через головы бояр царь обращался к народу за поддержкой против знатных корыстолюбцев и предателей — «ленивых богатин». Очевидно, он её получил: столичный посад обратился к митрополиту Афанасию, «чтобы били челом государю царю и великому князю, чтобы над ними милость показал, государьства не отставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял; а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят». «Верхам» в этой ситуации ничего не оставалось, как капитулировать. К Ивану отправились новгородский архиепископ Пимен и архимандрит Чудова монастыря Левкий с ответом на его послание. Высшее духовенство и Дума обращались к царю с просьбой, чтобы «гнев бы свой и опалу с них сложил и на государстве бы был и своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно; и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля». Вслед за ними в слободу потянулись бояре, дворяне, приказные люди — молить о снятии опалы.
«Опричный двор, враждою окружённый»
«…Он снёс затем несколько тысяч строений и назначает место для дворца в отдалении возле реки Неглинной, омывающей Китай-город и впадающей также в знаменитую реку Москву, от которой называется обширный город Москва; она дала это имя московитам, так как иначе они называются руссами или рутенами. Так вот в этом месте он выстраивает обширный дворец и окружает его высокой стеною, чтобы жить там пустынником. По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричнину, то есть убийц, и связал их с собой самыми тесными узами повиновения», — описал начало строительства нового опричного дворца приближённый царя, иноземец Шлихтинг
{3}
.
Иван Грозный взял в опричнину юго-запад Москвы, где помещались различные хозяйственные и служебные заведения царского дворца. Этот район начинался от Москвы-реки, включал Остоженку, Пречистенку, Арбат и выходил к нынешней Большой Никитской улице; если идти по ней от Кремля, левая её сторона была опричной, правая оставалась земской. Таким образом, в опричную часть Москвы входили Арбат, Знаменка и Воздвиженка. От Кремля опричную часть города отделяла река Неглинная (Неглимна, Неглинка, Самотёка), ныне текущая в трубе под Александровским садом. Кроме того, в опричнину попали три стрелецкие слободы в районе Воронцова Поля; жившие там служилые люди «по прибору», скорее всего, вошли в опричное войско.
Сначала царь хотел устроить отдельный опричный дворец в Кремле на «заднем государевом дворе» между церковью Рождества Богородицы и Троицкими воротами (там находится сейчас Дворец съездов): «На двор же свой и своей царице двор повеле место чистити, где были хоромы царицы, позади Рожества Пречистые и Лазаря святого, и погребы и ледники и поварни все и по Куретные ворота, также и княже Володимерова двора Андреевича место (где теперь стоит Царь-пушка. —
И.К., А.Б.
) принял, и митрополича места (возле церкви Двенадцати Апостолов. —
И.К., А.Б.
)». Однако перепланировка кремлёвских зданий была нарушена пожаром 1 февраля 1565 года, в котором сгорели дворы митрополита и князя Владимира Андреевича, предназначавшиеся для перестройки в опричный дворец.
После этого царь почему-то передумал строиться в Кремле. По долгом размышлении весной 1566 года он «повелел двор себе ставити за городом, за Неглинною, меж Арбацкие улицы и Никитские, от полого места, где церкви Великомученик Христов Дмитрей да храм Святых Апостол Петра и Павла, и ограду камену вокруг добру повеле сделати». Другой летописец о постройке этого опричного дворца записал: «Царь и великий князь учинил опришнину: из града и из двора своего перевезся жити за Неглинну на Воздвиженскую улицу, на княж Михайловский двор Темгрюковича, и велел на том дворе хоромы строити царския и ограду учинити, и все строение новое ставити, город (ограду. —
Дворец строился срочно собранными для этой цели мастерами-плотниками из отборного леса летом и осенью 1566 года; к зиме он был готов, и 12 января 1567 года государь переселился в него. Где именно находился огороженный стеной двор размером 260*260 метров, не вполне ясно — слишком недолго он существовал. Авторитетнейший историк старой Москвы И. Е. Забелин считал, что стена опричного двора частично сохранилась до его времени в виде каменной ограды бывшей усадьбы Нарышкиных — архива Министерства иностранных дел, где теперь расположены здания Российской государственной библиотеки. Другие исследователи признавали остатками царского дворца постройки во дворе Московского университета — но строения XVI века не могли спустя 400 лет остаться на поверхности в зоне интенсивной городской застройки.
Замок в слободе
Волость Великая слобода упоминается впервые в 1339 году в завещании московского великого князя Ивана Калиты. Судя по всему, именно при нём эти окраинные московские земли стали интенсивно заселяться. Землевладельцы из числа московских бояр (Иван Кобыла, Фёдор Бяконт и др.) призывали на новые не слишком плодородные, но спокойные места людей из других земель и княжеств и давали «новоприходцам» различные льготы. Центром новой волости стало село Слобода (нынешняя Старая слобода), которое впоследствии, скорее всего по имени одного из владельцев, стало называться Александровской слободой. Рядом с ним великий князь Василий III (1505–1533) купил для охотничьей «прохлады» маленькую деревню Кушниково и переименовал её в Новое село Александровское. Оно и стало царской Александровской слободой, однако могло бы так и остаться одним из охотничьих уголков, если бы великий князь не задумал основать здесь свою загородную резиденцию.
Её строительство началось вскоре после возведения в 1508 году Большого Кремлёвского дворца в Москве. Государев двор с огромной церковью был заложен в следующем году, а ещё через четыре года вернувшийся с царского новоселья игумен соседнего Троице-Сергиева монастыря Памва Мошнин сделал на полях богослужебного сборника запись: «…в лето 7022 (1513) священа была декабря 11 церковь Покрова… в Новом селе Александровском, тогды ж великий князь и во двор вшел»
{11}
.
Сын «собирателя» и главного создателя Московской державы Ивана III продолжил дело отца: присоединил к своим владениям Псков и Рязань, занимался строительством и украшением столицы. Но именно он решил создать настоящую царскую резиденцию за пределами Москвы, не уступавшую по значимости её Кремлю. С этой целью и стал сооружаться единый архитектурный ансамбль слободы, расположенной на крутом берегу речки Серой, на середине пути между Троицким монастырём и Переславлем-Залесским. Его остатки — три храма и колокольня — сейчас заключены в стены провинциального Успенского девичьего монастыря в подмосковном городе Александрове. Почему-то ни в одном из летописных сводов первых десятилетий XVI века нет упоминаний о возведении под Москвой загородной великокняжеской резиденции. Но Василий III не раз бывал в своей новопостроенной слободе (в 1528, 1529, 1533 годах) на охоте, а его сын в годы опричнины сделал её основным местом своего обитания. Но после бурных лет Смуты правители из новой династии слободу не жаловали, а произведённые за столетия переделки разрушили облик государева двора и привели к необратимым утратам.
В Смуту сгорели деревянные хоромы дворца. Составленные после разорения писцовые книги отмечали «осыпи» — разрушенные крепостные стены. Затем в конце XVII века власти Успенского монастыря, получившие в своё распоряжение бывший царский замок, стали приспосабливать его территорию под собственные нужды. В результате каменные палаты дворца были разобраны; от него остались лишь две кордегардии (караульные помещения) с парадной лестницей между ними, колоннада вокруг соборной церкви, три тёплых подклета на погребах под одним из храмов и каменные холодные погреба с холодными подклетами под другим. О размахе слободского строительства, завершившегося в 1513 году, свидетельствуют выдающиеся размеры резиденции и роскошь её отделки. На значимость осуществленного в слободе замысла указывает также постройка посреди государева двора, напротив собора, столпообразной подколоколенной капеллы со звонницей для отпевания умерших дворян и слуг
Только в 1914 году стали широко известны гравюры-иллюстрации из книги побывавшего в Александровской слободе в 1578 году датского посла Якоба Ульфельдта, которые впервые (хотя отнюдь не точно) показали, как выглядел дворцовый ансамбль при Иване Грозном. Начиная с 1970 года на территории Успенского монастыря не раз проводились археологические раскопки, которые принесли дополнительные данные о дворцовой застройке. Много лет назад один из авторов этой книги зелёным студентом оказался их участником и до сих пор помнит, как нелегко было пробиваться к фундаментам дворца Василия III сквозь сплошной слой битого кирпича. Руководивший тогда экспедицией почтенный академик Б. А. Рыбаков поверил было одному из «мастеров» биолокации, якобы обнаружившему загадочные подземные пустоты и стены, но раскоп оказался пустым; это, впрочем, нисколько не смутило умельца — он порекомендовал искать метров на двадцать глубже. До сих пор слобода неудержимо привлекает многочисленных любителей древностей, убеждённых в том, что именно в её подземельях находится загадочная библиотека Ивана Грозного.
Хозяева и гости слободы
Опричное воинство, администрация и придворные были главными жителями слободы. Резиденция тщательно охранялась — стрельцы днём и ночью дежурили на стенах и у ворот. Охрана стояла не только в крепости, но и на дальних подступах к ней: «В трёх верстах к югу по Московской дороге была застава, называвшаяся Каринская, так что никто из бывших у великого князя в слободе не мог выехать и никто не мог проникнуть внутрь без „памяти“, то есть памятной записки для удостоверения». Немец Генрих Штаден рассказывал, что туда подъезжали «неверные слуги», желавшие донести на своих хозяев, и говорили: «У меня есть дела господарские», — после чего холопа доставляли в слободу, «и всё, что он рассказывал о своём господине, тому давалась вера»
{15}
. Иностранных послов в самой крепости вроде бы не размещали — они, скорее всего, располагались под охраной на посаде.
В слободе, ставшей фактической столицей Московского государства, кипела жизнь. Как свидетельствует отрывок из более поздней летописи, государь «повеле бояром, чтобы вскоре построили град и дворец государю и себе бы домы устроили и приказныя избы и судебные столы по чинам и розрядныя и губныя и всему чину приказному и караулным стрелцам и заплечным мастерам. Потом привезоша из Москвы столы и скамьи и потом сами судьи. И изволил сам государь смотрети и расправлял немилостиво, так яро, и сказать невозможно».
В новой крепости расположились опричные приказы: Разрядный, ведавший опричным войском; Розыскной, призванный карать изменников; Разбойный, руководивший органами местной власти — губными старостами на территории опричных владений
{16}
. Отсюда, «ис опричнины», рассылались царские жалованные грамоты; по ним получали вотчины (как в опричных, так и в земских владениях) пользовавшиеся благоволением государя монашеские обители: попавший в опричнину московский Симонов монастырь, Успенская Шаровкина пустынь под Козельском, Кирилло-Белозерский монастырь.
Перевод в Александровскую слободу государственного аппарата и опричного войска сопровождался массовым деревянным строительством: зданий приказов, казарм, хозяйственных построек и хором. Здесь же должны были находиться дворцовые слуги, подьячие, мастера-строители, а также живописцы (два дворцовых храма, Покровский и Троицкий, были расписаны в 60–70-х годах XVI века).
Слобода, фактически выполнявшая столичные функции, на какое-то время превратилась в крупный культурный центр. В ней нашлось место не только для царской казны, но и для летописей: помета в описи царского архива XVI века свидетельствует, что в августе 1568 года «летописец и тетради посланы ко государю в слободу». Писцы продолжили работу над летописью, которая оборвалась в связи со смертью ведавшего летописанием А. Ф. Адашева в 1560 году. Здесь в конце 1560–1570-х годах переписывался и иллюстрировался монументальный Лицевой летописный свод — огромная компиляция, рассказывающая о всемирной истории с библейских времен до Ивана Грозного. Рядом с царскими палатами работала типография, организованная Андроником Тимофеевым Невежей; из её изданий известны Псалтырь (1577) и Часовники (около 1577 и 1580 годов).
Обитательницы слободы
Слободу «поветрие» не затронуло. Но и здесь не было царю покоя — ни в «государских» делах, ни в личных. Стены слободских храмов видели жён грозного царя. Здесь бывала дочь кабардинского князя Кученей, в крещении Мария Темрюковна, чей брат долго являлся одним из первых лиц в опричнине. Мы не знаем, какой царицей была вторая жена Ивана, хотя иные историки отчего-то считают её жестокой, алчной, распутной и коварной: «Она с наслаждением наблюдала за медвежьими потехами, с горящими глазами смотрела на то, как ломали на колесе руки и ноги одним казнённым, как других сажали на кол, а третьих заживо варили в кипятке»
{21}
. Но у кавказской красавицы не было детей (единственный сын, царевич Василий Иванович, умер в двухмесячном возрасте в 1563 году), и царь начал охладевать к ней.
При живой жене он стал вести переговоры с полубезумным шведским королём Эриком XIV, желая получить в супруги его невестку Екатерину — жену его брата герцога Юхана, младшую сестру польского и литовского государя Сигизмунда II. Эрик согласился, и царь в 1567 году уже отправил за невестой боярина И. М. Воронцова с посольством. Однако дворцовый переворот в Швеции в сентябре 1568 года возвёл Юхана на престол и помешал этому плану осуществиться. Что в противном случае царь сделал бы с Марией, остается только гадать. Но и без того он вёл в слободе странную полумонашескую жизнь. К тому же, по воспоминаниям некоторых иноземцев, Иван Васильевич «начал склоняться» содомскому греху со своим любимцем Фёдором Басмановым. Весной 1569 года царь выехал с женой на богомолье по северным монастырям — в Троицу, Переславль-Залесский и далее через святыни Ростова и Ярославля в Кирилло-Белозерский монастырь. Возвращалась Мария уже больная, оставленная мужем на попечение опричников. Царицу с трудом довезли до Александровской слободы, где 6 сентября 1569 года она умерла.
Государыню отпели в соборе слободы и на траурной повозке доставили в Москву, в кремлёвский Вознесенский монастырь — усыпальницу великих княгинь. Оплакивать несчастную было некому. Царь на людях выглядел печальным, но слёз не лил, не бился и не рыдал, как по первой и любимой жене Анастасии. На помин души Марии Темрюковны Иван Грозный сделал вклады в те обители, которые посещал вместе с ней. Троице-Сергиев монастырь получил от него золотое блюдо весом в три килограмма — царский свадебный подарок жене
В смерти второй жены болезненно подозрительный государь обвинял своих недругов, утверждая, что она «злокозньством отравлена бысть». Едва ли обвинение было справедливым — у нас нет оснований считать, что несчастная женщина принимала участие в «опричных» замыслах и действиях царя Ивана. Скорее так могли думать те, кто не одобрял женитьбу государя на обращенной в православие иноверке «кавказской национальности» и был недоволен приближением к трону её родственников.
Скоро Иван Грозный начал хлопотать о новом браке. После смерти Марии Грозный не стал искать жену за рубежом, а велел представить пригожих дворянских девок-невест. Таубе и Крузе рассказывали: «Сначала в <15>70 году послал он нескольких лиц во все края, где только ни простиралась его обширная страна, осмотреть всех девушек, молодых и старых, высшего и низшего сословия, заметить и описать их имена, рост и наружность, чтобы не могло быть никакого подмена и обмана, и велел всех их, в количестве 2000, привести в Александровскую слободу». Собравшимся кандидаткам предстояло пройти несколько отборочных туров, во время которых «каждую особу или девушку приказал он (царь. —
