Врач медицинской части Соловецкой тюрьмы особого назначения, по иронии судьбы имеющей необычайно точную аббревиатуру СТОН, Сергей Николаевич Карповский дописывал уже пятую по счету общую тетрадь. В них заносил не свои, печальные похождения лагерного страдальца, а подводил итог двадцатипятилетней научной работы, которая, на его взгляд, должна была совершить – настоящую революцию. По крайней мере, он сам так полагал. Вообще – то он считал себя довольно скромным, но в меру, человеком. Мало ли кем считает себя каждый из нас. Да и амбиция в разной степени проявленности, все же накладывают свой отпечаток. А в науке без нее делать нечего, как бы оголтелые морализаторы не старались нас уверить в обратном. Хотя в данный момент Карповский являлся таким же заключенным, как и все те, кто находился на территории бывшего Соловецкого монастыря. А контингент в тюрьме особого назначения действительно подобрался на славу. Бывшие белые офицеры, священники, и, естественно, так называемые «антиллигенты» – какая же зона без них, творческих индивидуумов обходится? Кто же тогда стучать станет друг на друга, вдохновенно, с огоньком. Милую сердцу атмосферу родного серпентария надо уметь создать и за колючкой. А то лучшие годы проходят бесцельно, без добрых слов в адрес ближнего, выходит одно прозябание.

А, про шпионов, и говорить нечего. Каждый третий, если не второй, из «отдыхающих» на южном побережье холодного моря, готов родину продать с потрохами, в развес и на вынос. Политические вообще представляли весь многоцветный набор выявленных бдительными органами многочисленных уклонов, наклонов, немыслимых течений и прочих умственных извращений. К этой, изолированной от трудовых масс прослойке политической плесени, Сергей Николаевич относился с предельным вниманием. Нет, секретным сотрудником он не был, и весь этот квазиполитический бред, который, по его мнению, несли они, не записывал торопливо химическим карандашом на обрывках бумаги и не передавал грубому, и как ему казалось, туповатому, начальнику спецчасти Куракову. В первую очередь они ему были интересны в качестве ходячего и говорящего пособия в области психических отклонений от общепринятой нормы. Он считал, что все зло в мире от политиков. А фанатичное и насильственное внедрение своих идей в широкие народные массы всего лишь последствие мозговых патологий. Вот только страдают от этого, почему то нормальные люди.

Хотя простой народ в этом виноват сам, противится, кочевряжится, сопит, вместо того чтобы широкими и стройными рядами под барабанный бой шагать в светлое будущее через болота и топи с авангардом из «выпускников» психушек. Сергей Николаевич считал себя, да так оно и было, прямым учеником известного на весь мир исследователя тайн мозга и человеческой психики Владимира Михайловича Бехтерева. Именно он, этот неугомонный ученый привил студенту военной медико – хирургической академии Карповскому страсть к научным поискам. Благодаря ему, он пропадал в психофизиологической лаборатории, в резекторской, изучал все материалы русских и зарубежных ученых в этой сложной сфере психики. Правда, с той же подачи Владимира Михайловича, его больше интересовала мозговая деятельность нормального человека, а не прочих «отклонистов». Хотя и признавал, чтобы разбираться тонкостях мышления обычного обывателя, нужно понимать и крайние проявления воспаленного сознания. А они настолько разнообразны и причудливы, что порой даже высококлассному специалисту в психиатрии очень сложно уловить нюансы. А вот чего – чего, а такого богатого материала, как в лагере, а потом и тюрьме, Сергей Николаевич не встречал, за исключением специализированных лечебниц. Но там, как правило, пациенты были в ярко выраженных формах душевного раздрая, которые почти не поддавались лечению, то есть приведению в более или менее адекватное состояние. Хотя уже до революции академик Владимир Михайлович Бехтерев, талантливый гипнотизер, практически не имея под рукой действенных препаратов, умудрялся приводить в относительную норму на время высокопоставленных пациентов, так сказать – элиту общества. Как ему это удавалось – загадка. Ведь эффективные лекарства по настоящему стали появляться в шестидесятых – семидесятых годах двадцатого века. Заключенный Карповский частенько любил цитировать одно из выражений своего научного кумира – «наличие мозгов порой служит лишь доказательством их отсутствия». Иногда Сергей Николаевич ловил себя на мысли, что ему даже где – то повезло. Именно в заключении он смог подтвердить ряд своих предположений в области психиатрии, и, как ни странно – умозаключений итальянского коллеги Ломброзо. Как бы не критиковали «ломброзианство» советские власти, а именно – отсутствие марксисткой позиции в исследовании полусумасшедшего судебного психиатра, а ряд положений он вывел довольно точно. Что есть, то есть. В принципе об этом люди знали давно, внутренний мир человека, его духовное богатство или нищета, прямо отражается на внешней оболочке – теле, в виде мимики, жестов, характерных выражениях, действиях. А про глаза и говорить нечего. В них вся человеческая душа как на ладони, читай – не хочу. Да и в самодержавной России его скандальные работы вызвали позитивный отклик. По крайней мере, все ведущие газеты империи весьма подробно пересказали его знаменитое выступление на всероссийском съезде врачей в 1897 году, куда он приехал по приглашению ученого сообщества. В Одессе воодушевленные соплеменники Ломброзо издатели евреи выпустили все книги. Их раскупили за считанные недели. Пришлось еще делать несколько изданий. Особой популярностью они пользовались у жандармских и полицейских чинов. Думается, им это в работе помогало. Чего – чего, а среди «бомбистов», свинченых напрочь на почве борьбы за счастье трудового народа, «новодворских» хватало с избытком. Порой сотрудники жандармерии такие обороты в отчетах составляли, что сразу приходишь к выводу о прямом влиянии статей итальянского ученого. Будучи еще студентом, Сергей Николаевич приобрел все его работы. Со многими спорными выводами он не соглашался. Итальянец во многом явно перегибал палку, выдавая свои измышления за точные научные выводы, к тому же не проверенные многочисленными опытами.

Свою научную работу, как ни странно, бывший ученый, а теперь заключенный, продолжил, насколько это было возможно, сначала в лагере по соседству с Беломоро – Балтийским каналом, потом на острове Попова в Белом Море. А когда этап переправили на стареньком пароходе, спущенного на воду еще при государе миротворце Александре третьем, в Соловецкую тюрьму, то и здесь ему разрешили под небольшую лабораторию занять каморку. Тем более особой мороки не было. Пусть себе изобретает, так как врачом он был прекрасным. Не подумайте, что данный факт пример фантазии автора. Это была суровая реальность тех дней. Как бы не ругали и не проклинали ту лагерную систему, но она, как ни странно, позволяла заключенным зекам – ученым продолжать исследовательскую работу по своим темам. Разумеется, не все попадали в эту категорию, а лишь те, чьи работы в дальнейшем могли принести пользу. К ним привлекались и помощники, благо готовых специалистов за колючей проволокой было немало. Известная практика «шарашек», это совершенно отдельная страница. Таких лагерных лабораторий было много. Просто этой темой до сих пор мало кто интересуется. Например, известный ученый Чижевский даже отказался выходить на волю после окончания срока. Он уговорил лагерное руководство оставить его в местах заключения до окончания исследований.

На этот счет был циркуляр из Москвы, чтобы начальство по мере сил поддерживало исследователей. Парадокс, но эффективность работы в неволе порой превосходила таковую у институтских коллег. Это можно объяснить только одним. Настоящий, а не мнимый ученый, за колючей проволокой полностью погружался в свою работу, степень умственной концентрации была выше. Таким образом, человек отгораживался от окружающей действительности, да и на свободу можно выйти раньше. Вклад таких лагерных самородков в развитии науки, техники был огромным. И до сих пор он не подсчитан, так, проскальзывают порой отдельные выводы, и не более того. Несмотря на свою специфичность, Гулаг из своей среды «выращивал» (весьма неудачное сравнение, но другого на уме не приходит) деятелей большого, даже государственного масштаба. Здесь классическим примером может служить личность «отца Гулага» турецкого еврея, и надо полагать сына турецкоподданного, Нафталия Арановича Френкеля. Его судьба вполне достойна современного сериала. В России, куда он переехал в царское время, стал миллионером. Прослыл дельцом с авантюристическим складом характера, в достижении цели не брезговал ничем. В революцию, используя многочисленные связи, перекинулся на сторону победителей. В годы НЭПа добился огромных успехов в торговых операциях. Но, затем, как сказано в приговоре – за мошенничество, получил десятилетний срок. Отбывать его начал на Соловках. А куда прикажите такого деятеля откомандировать? По некоторым данным Френкель был высокопоставленным чекистом, по крайней мере, на равных общался с первыми лицами ГПУ, в том числе Ягодой и Бокией. Именно на островах Соловецкого архипелага он начал разрабатывать современную систему лагерного содержания, которая затем стала основой всего Гулага. Подготовил серьезную реформу по самоокупаемости лагерей, которая считается самой совершенной. Кроме чисто хозяйственной и экономической составляющей, а она позволяла наиболее эффективно получать отдачу от труда зеков, начал внедрять методику привлечения сидельцев к широкой общественной жизни.

Сергей Николаевич слова Виктора о возможных изменениях во внутренней политике государства забыл быстро. Хотя, и он чувствовал, что вскоре изменения начнутся, да такие, что впору не высовываться из – за крепких монастырских стен, и продолжать свои исследования в тесной, но по своему уютной келье – лаборатории. Все чаще и чаще он вспоминал слова старого шамана лопаря, которые тот говорил ему много лет назад еще во время первой экспедиции на Кольский полуостров. Ну не ирония ли судьбы, добровольно принять участие в тяжелом походе в дикие края в 1922 году, и уже под конвоем на Север попасть в тридцать шестом. Да какой он шпион.

Господи! Кому такая дурость только в голову пришла.

– А ты не думай об этом. Неси свой крест достойно, – наставлял его лагерный товарищ священник, философ и ученый Павел Флоренский, – лучше уж через людское узилище пройти, через божье судилище. Христос вон, через какую Голгофу ради рода человеческого прошел.

Да вот не стало светлого человека, а его спокойная тихая речь до сих пор в ушах звучит. Сколько уж людских судеб проглотила лагерная система, и не сосчитать. Да ведут себя все по разному. Одни в себя уходят, замыкаются, опускаются. Как, например, те же интеллигенты. Там, в прошлой жизни, в тепличных условиях, они гоголями ходили. Из других злоба полезла. За пайку удавят. Про стукачество и говорить нечего. Тот же самый Кураков предлагал ему доносы строчить на своих товарищей медиков. В секретные сотрудники вербовал. А как хотелось послать его куда подальше, с трудом сдержался. Да, верно говорят, тюрьма человеческую натуру наружу выносит. Все, что есть мерзкое, сразу всплывает. Хуже всего с уголовными порядками уживаться. Законы там волчьи и честному человеку противны. Только немногие сохраняли человеческое достоинство. Вот взять бы того же Виктора Ивановича. Ну, видно же, что в глубине души возмущен таким наказанием, а точнее предательством со стороны родных органов, а как держится. Поддерживает себя в хорошей физической форме, в отличие от многих заключенных.

Справедлив, ко всем относится ровно. Его даже бывший белый офицер Иванцов признает, хотя и у самого характер стальной.