Я мчался по росистым лугам, длинные упрямые стебли сплетались на лодыжках и тут же размыкали бессильные объятия. И стройная девушка бежала навстречу мне, распугивая голубовато-жемчужных птиц. Я откуда-то знал ее имя — похоже, я видел ее раньше в этом сне. Айроу звали ее. Странно сплетались в этом имени яркая зелень лугов, звон стали и бесшумный полет стрелы, рассекающей голубой небосвод. Я кричал — кажется, звал ее по имени. Она, размахивая руками, тоже выкрикивала что-то на бегу. Я прислушался и наконец уловил звуки ее голоса в шуме весеннего ветра.

— Уходи! — кричала она. — Не приближайся! Возвращайся быстрее! Туда! Туда! Возвращайся в свой проклятый погубленный мир!

Я обернулся. И замер.

Позади расстилалось пожарище. Обугленные скелеты деревьев и кустов рисовали на фоне кровавого неба черную кладбищенскую решетку. Угольно-черный ковер покрывал холмы. Неслышно рушились черные башни, пересеченные косой багровой полосой. Неслышно воздвиглись они на месте цветущих лужаек, мимо которых я пробегал секунду назад; и так же беззвучно низвергались в холодную вечность небытия. И вообще ни одного звука не доносилось с этой стороны, со стороны востока — или запада? Солнце, рдеющее жарким углем среди дымных туч, касалось горизонта и было недвижно. Я почему-то не мог сказать, поднимается оно или заходит. Оно словно бы специально замерло в том месте на небе, откуда могло заливать густеющим багрянцем серебряные следы в золе.

Мои следы.

В следующую секунду мои руки швырнули конверт обратно в ящик и правым локтем задвинули тот в секретер. И я был благодарен своим рукам.

Негромкие шаги прозвучали в коридоре совсем близко и на пороге возникла прекрасная женщина. Ей никак нельзя было дать больше двадцати пяти лет, но глаза, глядящие сквозь циклы и лиги, сквозь кожу мою и мясо прямо в тот уголок моего сердца, где я пытался укрыть шкодные мысли… Эти глаза и властно сжатые губы называли другой возраст — лет триста, что ли… Я дрогнул и отступил от секретера к аккуратно разложенному на столе костюму.

— Я рад тебя видеть, мама, — сказал я.

Она внимательно разглядывала меня.

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала она, наконец, — но я не рада тому, что вижу. Я хотела говорить с тобой сейчас, но оказывается, последние минуты перед церемонией ты потратишь на одевание.

Когда я очнулся, вокруг было темно. Но не ночь ослепляла меня, а тьма в закрытом помещении. Нестерпимо болела голова. Я потрогал темя и обнаружил шишку размером с детский кулак. Попытка ощупать ее вызвала вспышку боли, мгновенную тошноту, огненный калейдоскоп перед глазами и горькую обиду. Мало мне того, что голова сама по себе ни черта не работает, так еще милые родственнички решили остатки мозгов выколотить! На кой им дьявол мои мозги?! Сделать паштет а-ля-Райдок? Вот разве что…

Я придал смелости оцепеневшим сенсорам и аккуратно исследовал окружающее меня пространство. Сначала тактильно. В смысле, на ощупь. Подо мной обнаружилось нечто мохнатое, теплое и мягкое. Нет, не зверь, конечно. Стал бы приличный зверь ждать, пока я его всласть нащупаюсь, как же! Просто какое-то меховое покрывало. Ну что ж, и за это спасибо. А Сагастен-то каков, а? Рано нашего мага списывать со счетов, судари мои. Существо, способное с такой сверхъестественной силой врезать по башке треножником… А треножник я опознал, кстати. Он все время тихо стоял в углу и весил, между прочим, эдак с пол-Райдока. И вот этот тихий старичок берет его одной рукой, и прошу заметить, почти без замаха… И большое спасибо, что без замаха, а то от моего черепка только брызги бы… Оказывается, в первую очередь я должен неумеренно благодарить своих родных и близких. Не убили, в какой-то вполне приятный застенок запихали, подстилки не пожалели… Видно, несчастный принц Райдок пока что достаточно ценная зверушка. Бей в голову, Сагастен, не фиг шкуру портить…

Обоняние и вкус немногое добавили к моему видению ситуации. А вот слух… Где-то неподалеку невнятно бубнили в пять голосов. Разговаривали, должно быть.

И вот тут-то я сообразил, где нахожусь.

Из святилища были два выхода. Один внутренний, выводящий в западное крыло дворца, тот, по которому пришли мы с мамой. Второй вел к алтарю от огромной двери, распахивающейся прямо на площадь перед дворцом. Во внутреннем коридоре появляться со мной не рекомендовалось. Там торчали слуги и придворные, которые не преминули бы удивиться… ну, это я еще мягко выразился — удивиться… если бы принц Райдок, вместо того, чтобы появиться на площади, в лучах славы и красном плаще, вдруг въехал бы во внутренние покои на Белом принце, выполняющем роль белого коня, радуя глаз разбитой башкой, в смысле своей, райдоковой башкой, а не коня… то есть Белого… то есть… Тьфу ты, запутался! Башка-то как трещит, боги! За что же ей такое, ну что же это, ну как же это… Да мать же!..

Сверкали разноцветные огни, звучные голоса родных и близких произносили красивые слова, у меня перед носом то и дело вспыхивал тревожный перламутровый луч хильфейта — Сельфа была крайне осторожна. Меньше энтузиазма было в словах Данка, тревога проскальзывала в голосе Сенрайда, скорбные нотки наполнили речь Альды, Берилловая же принцесса, напротив, стала не такой отстраненной. Судя по всему, Сельфа решила для себя что-то важное и не собиралась отступаться от намеченного. Только Сагастен был хладнокровен и уверен в себе, как всегда.

Светлая лунная ночь выскользнула из моей плошки в свой срок, синий плащ упал на мои плечи, и венец из серебра, выложенный прекрасными сапфирами, опустился на мое бледное чело. Чело было хладное, покрытое липкими каплями ледяного пота, и со стороны непременно должно было выглядеть надменным и непреклонным. Венец аккуратно окружил шишку и надежно закрепился за пластырь, которым залепили рассеченную кожу. Повинуясь властной руке Сагастена, я направился в угол и сел на маленькую каменную приступочку слева от алтаря. Теперь мы с Данком словно охраняли внутреннюю дверь с двух сторон.

Все закончилось.

Властители Белого Запада неспешно поднялись и направились к выходу на площадь. Сагастен на ходу поднял с пола шкуру, на которой я провел большую часть межцеремониального интермеццо, и небрежно швырнул ее в угол. Потом взялся двумя руками за тяжелое металлическое кольцо на двери и несколько раз сильно ударил во внутреннюю оковку.

— Распахните дверь! — приказал он невидимым стражникам на площади. Властители Домена покидают храм!

Я проснулся посреди ночи. От страха. Безадресного, невыносимого, безымянного. Ощущение неизбежной угрозы сковало меня, как мышонка перед змеиной пастью. Я не мог пошевелиться, не мог крикнуть… Но знал, отчетливо знал: в комнате никого нет, кроме меня и Сейлен. Мне грозит не удар кинжалом, не яд, не шнурок от балдахина, нет.

Угроза шла снаружи и в то же время изнутри, из глубин моего растревоженного рассудка. В следующий миг я понял.

Меня настигало следующее заклятие.

Очевидно, то самое, предсказанное в Дейненделле — действительно, пришедшее вскоре после церемонии.

Я взлетал и проваливался, обретал и терял, раскалывался на части, рассыпался в песок, и снова сливался воедино бесчисленными капельками ртути. Я погиб и воскрес.

«А пятое правление династии считается от дня, когда принял Белый цвет благородный сын и наследник его, Зеленый принц Домена Денхир. Тридцать пять лет было благородному Денхиру, два оборота уже носил он Зеленый цвет. В шестой день оковника, в сердолике, принял он венец, и было это угодно богам высоких храмов — белой стала вся земля Домена. Зима в тот оборот была мягкой и снежной, и обилен был урожай к осени, а весна была теплой и дождливой, а лето долгим и нежарким, а когда настала осень, деревья ломались от изобилия плодов на ветвях. Было это в 1462 оборот от рождества Первого Корабела, а по счету Белой Гавани — в оборот 1391 от Золотого Дождя, а от воцарения Селекса — год 274, а от Второго Передела — сорок второй. И не было в Домене достойной жены могучему Денхиру, а война с юга придвигалась все ближе и опасался Денхир оставлять трон и венец без наследника. И послал он посла в Белую Гавань, сводного брата своего послал он, принца-бастарда Вейгена, и говорил Вейген перед владыками Белой Гавани так:

«Велико могущество наше, но не годится оставлять трон без законного наследника. Пусть не будет Передел стеною меж нами, отдайте нам в принцессы славную дочь вашу Амери, а наградой ей будет любовь, почет и власть, а земля ваша получит от нас помощь и защиту.»

Склонились Белые Паруса под ветром Вейгена, приплыла в Дианар на белом корабле прекрасная Амери, про которую говорили: «Амери, что светлей зари». Две тысячи золотых слитков дали за ней в приданое, а выкупом послужил союз против Желтого домена. И горцы были разбиты и отброшены от Белых пристаней. А в оборот 1468 родила Амери Властителю нашему Денхиру сына и нарекли его Хирамом, а после звался он Хирам Мудрый.

В оборот 1471 ходил благородный Денхир в поход через горы на берегу Лиаменны, на земли Оранжевого домена. Вернулся с ним маг по имени Сагастен, и даровал ему Денхир почести Мага Домена. Могуч был сей маг, а дела его непостижимы смертным.

В оборот 1473 родила прекрасная Амери сына, нарекли его Хирали, а потом звали его Хирали Златокудрый.

Проснулся я от добродушного пинка Оранжевого дядюшки.

— Вставай, червяга книжная! Честно говоря, завидую!

— Что? — растерянно спросил я, приходя в себя.

— Просыпайся, поехали! Я, по правде, и сам бы полденька придавил, но нельзя. Никак нельзя. Ну, зато перекусил прилично.

Я с трудом поднялся, мучительно сдерживая поскуливание. Все тело болело еще сильнее, чем ранним утром.

Данк… Я не знаю слова, которое могло бы кратко и точно описать перемену, произошедшую с ним в Ранскурте. Он больше не суетился и не шутил. Он стал собранным, цепким, деловитым, аккуратным, очень быстрым. Он постоянно что-то делал — спрашивал, внимательно выслушивал ответы, приказывал, распоряжался. Он все время двигался, и мне было нелегко поспевать за ним. Он принял город и готовил его к трудной и долгой обороне, как бы это невероятно ни звучало. Более того, он всерьез занялся формированием резервных отрядов, которые можно было бы в случае необходимости — безумная мысль! — вывести из города и переместить туда, где они окажутся нужнее. Он целеустремленно делал все вышеизложенное и еще многое другое. Он работал.

— Мне быть с тобой? — осторожно спросил я через два часа, с трудом отдышавшись после перебежки из дворца в гарнизонную комендатуру.

Данк внимательно посмотрел на меня, потом широко улыбнулся.

— Не следует ли шкодному подменышу все время быть у меня на виду? Так, Райдок?

Я покраснел.

Полночь примчалась почти мгновенно. Примчалась, прихватив с собой неприятную сухость во рту и ощущение невесомой зыбкости моего тела. Я трезвел. Я был уже почти трезвым, только сосредоточиться все никак не мог. Голова кружилась, мысли путались, бессовестно подламывались ноги, заманивая рухнуть в мягкую постель и отдыхать, отдыхать, спать много лет… Если бы это было возможно, я желал бы провалиться в летаргию, в черный сон без сновидений, в полусмерть… Лишь бы только избежать всего предстоящего. Я был готов принять любую судьбу, пусть даже самую страшную, лишь бы приговор свершился без моего участия. Заснуть и никогда больше не проснуться — какой прекрасный конец! Но я был обречен барахтаться до последней секунды, не зная, куда плыву. Я не имел права расслабиться и спокойно пойти ко дну. Идиот. Мученик чертов. М-мазохист.

Я наблюдал за собой отстраненно и прямо-таки с каким-то болезненным восторгом. Несколько минут я почти что гордился собой. Гордился своими муками, гордился тем, как героически я страдаю на благо Домена. Но собрать свои мысли воедино, сконцентрировать волю в единой точке я и при помощи гордости по-прежнему не мог. Меня носило и болтало в событиях последних дней, как щепку в мутном грозовом потоке. А я носился и болтался, покорно и бессознательно, и даже не пробовал предпринять что-нибудь осмысленное. Эта жуткая отрешенность уже начинала меня пугать. Иногда мне казалось, что я начинаю как-то действовать, пытаюсь принимать какие-то решения, но очень скоро я понимал, что это всего лишь очередная форма бегства от решений.

Я принял Витязя. Ну как же, ведь это поможет избавиться от упреков! Я сделал для Домена все, что мог. А главное — я очень вовремя признался ему в собственной беспомощности. Я был честен, не так ли? Ах, какой я же хороший! Какой благородный! Теперь бедный Альба будет тащить меня в Сапфир. На спине. Так решил он, он сам вызвался, а я всего лишь согласился с более компетентным специалистом. Я даже возражал…

Он будет думать за меня. Он будет за меня драться. Он примет командование гарнизоном, как мой заместитель, а я буду плакаться в его кольчугу. Я буду бесстрастно и безучастно наблюдать за тем, как он станет ошибаться вместо меня. И расплачиваться вместо меня тоже станет он. Альба Ранскурт, Витязь Райдока.

Такие мысли бродили в моих измученных мозгах до полуночи, и пиво горькими каплями выступало в уголках глаз. Но этого никто не видел. А потом ударил тяжелый гонг и шестнадцатое счастоцвета закончилось. В этом году — навсегда.

Каурая Орбена взвилась на дыбы, едва не вышвырнув его из седла. Конь Даргиша заржал в какой-то смертной тоске, прижал уши, оскалил зубы и попытался сорваться в карьер, но лейтенанту невероятным усилием удалось притянуть поводом его голову к груди и обуздать. Даже Альба заметно вздрогнул, а демоны встревоженно зарокотали, силой удерживая в подчинении наш караван. Что касается меня, то я просто оцепенел, а вместе со мной и мой телепат-вороной застыл на месте, едва заметно раздувая ноздри.

— Что это было? — одними губами спросил Орбен, все еще цепляясь за гриву и не в силах разжать пальцы.

Альба сумрачно усмехнулся.

— Я слышал такое нечасто. Мне кажется, что это была лошадь. Смертельно напуганная, погибающая лошадь. Именно поэтому так взволновались наши кони. А вот что ее напугало… Одно могу сказать совершенно твердо: это было именно то, что вызывало у меня тревогу. То, что кроется в ночи. И теперь, полагаю, всем ясно, что привлекло внимание Этого. Думаю, что гонцы в Дельфос попали к Нему в лапы.

— Боги! — вырвалось у Даргиша. — Выходит, Это ждало никак не дальше дельфосской развилки!