В то время, когда произошла эта история, война забросила меня далече от привычных мест. Два грозных чужеземных войска сошлись тогда на наших землях в лютой схватке, и всем казалось, что не будет ей конца. Тех не сочтешь, кто пал невинной жертвой беспощадной брани. Многим побросать пришлось дела, добро, родных и близких и месяцами, а порой годами искать прибежища в дремучей, отдаленной стороне. Тому причиной — ненасытная потреба в имуществе и людях одного из войск (завоевателя, что шаг за шагом отступал во все концы страны под натиском другого войска — освободителя), а также дух отчизнолюбия или боязнь покрыть позором собственное имя. Одни по мере сил иль по природной склонности объединялись для борьбы, а то и нападения с оружием в руках. Другие, как могли, давали неприятелю, пускай бездейственный, отпор. Иные просто норовили держаться вдалеке от этой смуты.

Вот так и я входил в один из названных разрядов, и жизнь моя на длительное время превратилась в скитания изгоя, даже разбойника, скрывавшегося от непрерывной травли в труднодоступных дебрях. Такой удел достался не только мне. По-всякому бывало: случай то с этими меня сводил, то с теми. В конце концов, со мной остался один-единственный товарищ. Мы забрели в нехоженые горные места, располагавшиеся, впрочем, невдалеке от обжитого мира. Прекрасным золотоосенним днем дороги наши разошлись на время, и мы надумали расстаться до ближайшей ночи. Условились о месте встречи и распрощались в чаще леса (заприметив на нижних склонах внушительный отряд, насильно набиравший пополненье). Но свидеться нам было не дано.

Все утро я бродил по лесу. Ближе к полудню хлынул буйный ливень, заставивший меня искать уж если не жилище, так хоть заброшенную хижину. На опушке я столкнулся с усиленным дозором, из тех, что шарили в горах, отлавливая дезертиров. Солдаты гаркнули мне: «Стой!» Когда же я не подчинился, приветствовали беглеца ружейным залпом. Я бросился назад, надеясь, что в незнакомый лес они не ступят. Вскоре я услышал хруст валежника и понял, что солдаты идут за мною по пятам. Тогда я стал все выше забираться в горы, к вершинам исполинского массива. Напрасно я хотел сбить с толку моих преследователей, петляя из последних сил, да так, чтобы не слишком отдалиться от оговоренного места. Их было много — я один. Они раскрылись веером, я чувствовал, что жизнь моя висит на волоске. Временами я замечал соседние дозоры; непреднамеренно они вставали на моем пути. Так продолжалась эта кровожадная охота до самого захода солнца.

Опасность ненадолго миновала, хоть я уже порядком отошел от заповедной цели. Сгущались сумерки, но сумерки промозглые. Ночь я решился провести там, где я был. Читатель может сам представить, что это была за ночь: насквозь промокший и голодный, я примостился под открытым небом высоко в горах. И все ж забылся кратким сном, который от меня прогнал холодный предрассветный ветер.

Уже и не надеялся я снова встретить моего товарища. Я знал, что эту ночь он тоже поневоле был в бегах. Ничто теперь не принуждало меня вернуться к изначальной точке, тем паче, после случившегося накануне мне следовало бы держаться от нее как можно дальше. Со своего уступа я оглядел окрестности. За горным кряжем, внушительным и незнакомым, раскинулась долина. Возможно, там я отыщу уединенное селение, еще не до конца опустошенное завоевателем. Так рассудив, я зашагал вперед. Но только я успел сойти к подножию утеса, как увидал очередной дозор. Меня не замечая, он двигался прямехонько ко мне. Подобных встреч мне нужно было избегать. Прячась от облавы — одной, второй и третьей, — я скоротал весь день, нисколько не приблизившись к заветной цели. Еще с утра я истощил свои немногие припасы и от усталости валился с ног. Но вопреки всему я положил любой ценой добраться до жилья, покуда не померкло небо. Скрываясь в зарослях кустарника, я начал спуск.

Для начала я обошел вкруг дома, чуть поодаль. Неясные препятствия не позволяли подойти к нему вплотную. Я не увидел ничего, что пролило бы свет на тайну этого жилища. Тогда я задался вопросом: а есть ли в самом деле тут загадка? Единственное, на чем покоилась моя уверенность, что в доме кто-то есть, был виденный недавно дым. Но разве не могли хозяева поспешно скрыться, оставив незатушенным огонь? И в этот миг из дома донесся слабый шум, а может, это только мне послышалось. Словом, я совершенно утвердился в моем первоначальном подозрении.

Еще старательнее оглядел я дом, на сей раз подобравшись к самым стенам, что оказалось не так-то просто. Пришлось перелезать через широкий желоб или кормушку для скота и груду беспорядочных обломков; через кирпичные скамьи, стянувшие кольцом широкие стволы деревьев, и прочие подобные преграды. Почти на уровне земли я обнаружил низкие оконца или бойницы. Сквозь толстые решетки они по-прежнему распространяли безмолвие и темноту. Попутно я толкнулся в две низенькие двери. Излишне говорить, что и они спокойно устояли под моим напором. За домом, противовесом первой, обосновалась еще одна терраса, столь же просторная, только попроще и погрубей. Отсюда в дом вела двустворчатая дверь, возле которой было перехваченное прутьями окно. Я подошел к нему и заглянул. По правде говоря, представшая моим глазам картина ничем особенным не отличалась. Но нет, особенным, пожалуй, было ее очарованье. Хотя и это чувство могло сложиться под влиянием моей усталости, иль окружающей природы, иль по другим причинам, мне не известным. Загадочное то очарованье — обманчивое, надо полагать, — меня, однако, поразило.

В узенькую щель, подаренную мне неплотно притворенной ставней, я увидал роскошную и залитую ярким светом залу. Она возникла как по волшебству средь диких гор. Хотя «роскошная» звучит слегка преувеличенно. Это была одна из тех парадных комнат, какие часто встретишь в дворянских гнездах где-нибудь в глуши. Немного потемневшая, разрозненная мебель; рукою мастера расписанные потолок и стены (местами росписи полуистерлись); тут и там тяжелые резные стулья с изображением фамильного герба, камчатные приземистые кресла, парчовые портьеры. От залы, как и от наружного знакомства с домом, повеяло все тем же неухоженным великолепьем. При всем своем убранстве она мне показалась на удивление пустой.

Осмотр, хоть и беглый, позволил сделать немало любопытных заключений. Я видел ясно: в зале ни души. И все же здесь хранились отчетливые знаки недавнего присутствия людей, как будто обитатели (или, по меньшей мере, обитатель) на время отлучились. В большом камине, также увенчанном гербом, бесшумно полыхал огонь — живой источник света. Чуть в стороне, на круглом основательном столе, накрытом незатейливо на одного, дымилось блюдо. Стул сдвинулся наискосок, верно, его покинули совсем недавно. Вблизи камина столик с креслом, на столике — раскрытый фолиант.

К тому же в зале пребывало два существа, пускай не человеческого роду, — два преогромных и на вид свирепых волкодава. Разгоряченные сверх меры, они неслышно рыскали вокруг. Порой собаки замирали, принюхивались, прыгали на стулья и чесались. Должно быть, волкодавы учуяли чужого, но почему они не лаяли, особенно когда я сотрясал весь дом, стуча дверным кольцом, — вот это было для меня загадкой. Или они давно уж свыклись с тем, что разные непрошеные гости частенько ломятся в их дом, но дверь никто не открывает, или — что вероятнее всего — им чья-то воля лаять запретила. Они нет-нет, да и вытягивали морды, точно пытаясь заскулить, но сдерживались, не издав ни звука. Раз или два они оборотились, пугливо и недоверчиво.