Роман «Ледяной дом» – один из лучших русских исторических романов, изображающий мрачную эпоху царствования императрицы Анны Иоанновны, засилье временщика Бирона и немцев при русском дворе, получившее название «бировщины».
Роман «Ледяной дом» и его автор
«Ледяной дом» вышел в свет в августе 1835 года. Родился он, что называется, в сорочке: успех книги у читающей публики превзошел все ожидания, в хоре похвал утонули и трезвые суждения критиков, и ироническое глумление литературных конкурентов. Сам Пушкин, приветствуя крепнущий талант Лажечникова, предсказывал, что со временем, когда будут обнародованы важные исторические источники, слава его создания потускнеет. И что же? Исторические источники постепенно проникали в печать, отклонения «Ледяного дома» от истины становились все очевиднее, младший друг Лажечникова и поклонник его дарования – Белинский обратил к нему горькие слова заслуженной укоризны, но читатель оставался верен «Ледяному дому». Интерес к нему пережил свои приливы и отливы, но вот уже без малого полтора века одно поколение сменяется другим, а роман жив и сохраняет свою притягательную силу. В чем же секрет его жизнеспособности?
Тот, кто однажды, в юности (а юность особенно восприимчива к романтическому пафосу и патриотической героике Лажечникова), прочел «Ледяной дом», навсегда сохранит в памяти гнетущую атмосферу, физически ощутимый холод мрачной, ушедшей в прошлое эпохи и бьющуюся в силках безвременья пылкую страсть Мариорицы и Волынского, страсть, которую пересиливает в душе Волынского еще более властное чувство – любовь к страждущей отчизне. С первых страниц романа картины зимней стужи переплетаются с другими – с описаниями нравственного оцепенения, мертвящего страха и скованности, в которых пребывает молодой Петербург, еще недавно, при Петре, полный жизни и веселья, теперь же, в царствование чужой стране и народу Анны Иоанновны, преданный на волю ее приспешникам – клике ненавистных иноземцев. Человек осмелился помыслить о протесте – и нет человека: его схватили клевреты Бирона, всесильного фаворита императрицы, пытали, заморозили заживо. Нет больше правдоискателя, он стал безобразной ледяной статуей. И, как бы в насмешку над трагедией человеческой судьбы, вид этой статуи рождает у русской императрицы мысль о постройке потешного ледяного дворца, о празднике шутовской свадьбы. Образ ледяного дома проходит через весь роман, вплетается в перипетии романической интриги, перерастает в олицетворение мрачного и бесчеловечного царствования, над которым вершит свой исторический суд автор.
Просчеты Лажечникова-историка искупает талант Лажечникова-художника. Талант этот позволил автору «Ледяного дома» увлекательно и впечатляюще воссоздать атмосферу, черты быта и нравов одной из самых драматических эпох русской истории XVIII века, сообщил яркость а символическую значительность характерам главных героев. «Ледяной дом» и сегодня доносит до нас живое патриотическое одушевление его автора, а героический образ Волынского, восставшего за справедливость и достоинство человека против жестокой и мрачной деспотии, сохраняет притягательную силу, увлекает и заражает своим гражданским пафосом.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
Смотр
Боже мой! Что за шум, что за веселье на дворе у кабинет-министра и обер-егермейстера Волынского? Бывало, при блаженной памяти Петре Великом не сделали бы такого вопроса, потому что веселье не считалось диковинкой. Грозен был царь только для порока, да и то зла долго не помнил. Тогда при дворе и в народе тешились без оглядки. А ныне, хоть мы только и в четвертом дне святок (заметьте, 1739 года), ныне весь Петербург молчит тишиною келий, где осужденный на затворничество читает и молитвы свои шепотом. После того как не спросить, что за разгулье в одном доме Волынского?
Глава II
Цыганка
Волынской, цыганка, сделавшая на него какое-то чудное впечатление, и Зуда остались втроем. Тогда Артемий Петрович подозвал ее к себе и ласково сказал ей:
– Смолоду ты была, верно, красавицей?
Цыганка, несмотря на свои лета, покраснела.
Глава III
Ледяная статуя
Летний дворец, Летний сад – сколько цветущих воспоминаний увиваются около этих двух имен! Там, говорите вы, в маленьких покоях Петр I созидал дела великие, которых последствия осенят и наших потомков.
Там, под тенью дерев, им самим посаженных, любил государь, после заповеданных трудовых дней, тешиться, как добрый, простой семьянин. Кому также не известно, что этот сад бывал сборным местом всего Петербурга, когда царь, от избытка удовольствия, спешил сообщить своим любезным подданным и детям весть об успехе важного подвига, совершенного им для блага России? Радость передавалась безусловно; все состояния в ней равно участвовали. Уж и наши прадеды не любили ломаться на зов надежды-государя и угощения матушки-царицы и великих княжон. Хмельные от вина, медов и торжества, они не чинилися, тем более что, по простому обычаю старины, и сам державный бывал иногда навеселе. Все говорили вслух о том, что было у них на душе, потому что в душе ничего не таилось против хозяина. Аллеи кипели и шумели; на скамьях обнимались; в гроте, убранном на диво заморскими раковинами, слышались поцелуи; водометы плескали, и самые мраморные статуи, между перебегающими группами, казалось, двигались. На царицыном лугу народ роился; там деревянный лев, обремененный седоками, беспрестанно нырял в толпе и высоко возносился на воздух; покорные под всадниками лошадки и сани с обнимающимися парами кружились так, что глазам зрителей было больно. Тут же любопытных допускали смотреть в зверинце двух живых львов и слона. Только темная ночь разгоняла пирующих. Когда же государь, распрощавшись с гостями своими, уходил в двухэтажный домик, охраняемый любовью народной, он мог слышать, как провожали его виваты иностранцев и благословения русских.
И вдруг исчезает на время очарование этих воспоминаний. Порог этого храма переступает Бирон, поставив у входа его секиру. В жилище державного и вместе великого святотатственно водворяется он, не прикрыв доблестями душевными рода своего, не скрасив славными подвигами своего властолюбия. Наружным величием старается он заменить истинное: к маленькому дому сделаны огромные пристройки; блестящий двор и гвардия герцога курляндского наполняют его. Видны везде власть, великолепие, фортуна; везде вытягивается временщик; но где сила народной любви? где человек народный, вековой? Дом переменил хозяина, и все в нем и вокруг его изменилось: бывало, походил он на кордегардию, и его все-таки величали дворцом; Бирон силится сделать его дворцом – и он смотрит кордегардией. Ужас царствует вокруг этого жилища; сад и в праздниках и в будни молчалив; не нужно отгонять от него палкою, – и без нее его убегают, как лабиринта, куда попавшись, попадешься к Минотавру на съедение [Минотавр – чудовище с головой быка и туловищем человека, пожиравшее юношей и девушек; обитал во дворце-лабиринте – ант. миф.]; кому нужно идти мимо жилища Бирона, тот его дальними дорогами обходит.
Глава IV
Фатализм
Волынской лежал в своем кабинете на диване. Он решился целый день не выезжать и сказался больным, ожидая возвращения Зуды, которого послал отыскивать следы пропавшего малороссиянина. Этот малороссиянин был для него тяжелая загадка.
Грудь его разрывалась от досады, когда он помышлял, что властолюбие Бирона, шагая по трупам своих жертв, заносило уже ногу на высшую ступень в России. Герцог имел свой двор, свою гвардию; иные, будто ошибкой, титуловали его высочеством, и он не сердился за эту ошибку; считали даже милостью допуск к его руке; императрица, хотя выезжала и занималась делами, приметно гасла день от дня, и любимец ее очищал уже себе место правителя.
«Жду случая свергнуть его, – думал Волынской, – жду перемены к нему государыни; а когда этот случай настанет?» К этим мучительным мыслям присоединилось и чувство, столько же, если не более, мучительное. Женатый, он любил…
Глава V
Таинственное послание
Итак, Волынской лежал вечером на диване в своем кабинете, волнуемый двумя чувствами: любовью к Мариорице и ненавистью к Бирону. Мечты его нарушены приходом араба, который и подал ему пакет от герцога. Кабинет-министр несколько встревожился, ибо такого рода посылки сопровождались или чрезвычайною милостью, или какою-нибудь грозой. Он сорвал печать и, к удивлению своему, нашел в пакете еще другой, запечатанный, с надписью руки самого Бирона, и бумагу в лист, просто сложенную. Полагая, что это какой-нибудь документ, он поспешил распечатать письмо и прочесть его прежде.
