Когда она вошла, разговоры в зале смолкли. Мужчины, как по команде, выполнили "равнение на нее", а их спутницы, наоборот, с деланно — равнодушными гримасами отвернулись в противоположную сторону. Напрасно. Право слово, там было на что посмотреть, и было чему поучиться. Высокая, статная, на вид лет двадцати семи — двадцати восьми, с холодными, как весенние озера, голубыми глазами, и четкими контурами немного надменного рта... Если б ваятели древней Эллады увидели эти тонкие, правильные черты лица, то, в бессильной ярости от собственной бездарности разбили свои статуи еще до того, как это сделали за них варвары. Пышную гриву черных волос, она украсила диадемой в виде двух переплетенных змей, глаза которым заменяли огненно — красные рубины.

Очнувшийся от оцепенения официант бросился было к ней, намереваясь предложить столик, но она остановила его небрежным движением руки, и медленно обвела взглядом сидящих в зале. Трое или четверо наивных ловеласов, тут же вскочили со своих мест, заискивающе улыбаясь, и жестами приглашая присоединиться к ним. Она не удостоила их даже взглядом, продолжая осматривать зал, пока не заметила меня.

Я сидел за дальним столиком, у танцевальной площадки, в компании литровой бутылки виски, и скучал. Она подошла, и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив.

— Привет, ангелочек, — сказала она низким, чуть хрипловатым голосом, который многие мужчины почему-то находят невероятно сексуальным, и кивнула на бутылку: — Опять катаешься на машине времени: выпил — и наступило завтра?..

— Привет, костлявая, — усмехнулся я. — Косу тебе охрана пронести не разрешила?

Я почувствовал, когда она проснулась, но решил дать ей несколько минут, что бы придти в себя и осмотреться. Она мягко, по кошачьи, спрыгнула не пол, собрала разбросанную по полу одежду, быстро оделась, и уже намеревалась бежать, когда я, наконец, открыл глаза.

— Привет, — как можно мягче сказал я.

Она настороженно замерла, косясь на меня с легкой опаской:

— Привет.

— Кажется, вчера мы с тобой несколько перестарались с коктейлями и коньяком, —  я неторопливо облачился в халат, давая ей время оценить мускулатуру. — Голова не болит?

... Да, танцевать она любила. Любила и умела. В ее пластике было что-то дикое, первородное, кошачье. Теперь мы часто бывали с ней в том клубе, что познакомил нас. Сейчас, по ее просьбе, ди-джей поставил композицию из постановки модной нынче группы "Тодес", под названием "Алабама", и не только я, но и все сидящие в зале не сводили со сцены глаз. В зеркалах, полукольцом окружавших танцпол, ее движения повторяли не меньше дюжины отражений, и казалось, что на площадке выступает хорошо сработавшаяся группа танцовщиц в одинаковых, ярко-синих платьях. Примерно в середине композиции на сцену взлетела еще одна гибкая фигура, с распущенными, иссиня-черными волосами, и я едва не застонал, узнав тетушку. На интриганке было платье того же покроя, что и на Ольге (и когда только успела купить?), только ярко-красного цвета. Отражения умножились, расцветились и взбунтовались. Их было уже не отличить от оригинала, а танцующие фигуры разнились лишь цветом волос и одежд. Когда музыка стихла, зал взорвался аплодисментами и криками: "Бис!", но, быстро переговорив о чем-то, девушки направились к моему столику. Усилием воли я растянул губы в приветливой улыбке.

— Знакомься, это — Александра, — представила нас Ольга.

— Мы немножечко знакомы, — признался я.

— Да? — ее взгляд стал настороженным. — А?..

— Это моя тетушка.

Вылезать из постели не хотелось. Вчера утром мы вернулись из Бразилии, разноцветьем которой я разбавил жизнь посреди гранитных кружев Петербурга, и, едва успев переодеться, отправились на литературную тусовку, собравшуюся ради какой-то очередной презентации. Бизнесмены, политики, актеры, водка, виски, наркотики, стриптиз... Мне очередной «шабаш» был не в диковинку, но Ольга была в восторге. Знакомые лишь по телевизору и газетным публикациям лица говорили ей комплименты, осыпанные драгоценностями дамочки, делились с ней какими-то "маленькими женскими секретами", танцы, музыка, драйв, "другой мир"... Хотя по мне, так этому "другому миру" столько лет, сколько стоит первая "Лысая гора". Все это слегка утомляет, но ставки слишком высоки для того, что бы можно было позволить себе капризничать. Тетушкину политику я вижу насквозь, и не испытываю по этому поводу особой тревоги. Она, обладающая бесценными знаниями, мечет эти россыпи перед Ольгой, забывая старое предупреждение, а я помогаю девочке почувствовать себя так высоко парящей, что нет необходимости даже попирать этот жемчуг ногами. Люди меняются помимо воли только во время большой беды, а все эти наставления и проповеди, могут помочь только на том пути, который избрал сам человек. Тетушка излишне прямолинейна. А вот я веду Ольгу по Дороге Сновидений, показывая ей иные миры, иные судьбы, иные эпохи. Пусть даже ее сны, пока она со мной, будут яркими и красочными. Все же я немного виноват перед девочкой — так надо дать ей взамен хоть что-то, что б не остаться должным... перед иными силами. Но главное, что я показываю ей все виды женской любви — правильной, неправильной, земной, небесной, низменной и возвышенной. Пусть выбирает: быть ей монахиней, супругой, или царицей. Как бы тетушка не старалась, она не сможет показать ей любовь небесную, зато я могу показать ей любовь земную. Любовь, которая строила государства и разрушала города, возводила и низвергала царей, любовь — как движущую суть жизни. Предательство и верность, обманы и обиды, случайности и неудачи — у меня в кармане еще много козырей... Не считая крапленой колоды. Но сегодня меня ждет "тетушкин день". Ольга обещала сходить с ней в монастырь... Я не очень люблю бывать в таких местах. Я-то, лучше многих других знаю, что Бог — есть, боюсь его и трепещу, но... Мы живем с Ним словно в параллельных вселенных (во всяком случае,  я предпочитаю видеть это так), и церковь является для меня лишь воспоминанием о страхе перед Ним. Поэтому, невзирая на тетушкины планы, сегодня я сокращу эту поездку до невозможного. Да и вообще, пора заканчивать затянувшуюся прелюдию. Настало время заниматься ее приручением всерьез... Я поцеловал спящую девушку в щеку:

— Вставай, душа моя. А то моя фанатичная родственница устроит нам инквизицию за опоздание...

... Перед входом в монастырь, едва тетушка свернула в часовню, что бы купить платки и свечи, я настойчиво потянул Ольгу вперед:

— Пойдем, она нас догонит. На улице холодно, это все-таки не Бразилия...

Я проснулся, когда она еще безмятежно спала. Встал, механически приготовил кофе, принял душ, побрился. На душе было как-то… нехорошо. Сегодня мне предстояло положить конец первому, «примитивному» этапу моего плана и перейти ко второй, более сложной его части… нет, дело было не в стыде, и даже не в жалости. Я уже давно ничего не стыжусь, ни в чем не раскаиваюсь, и почти никого не жалею. Кто знает, кем бы я был, отпусти тогда ее из этого мира, или хотя бы прости ее убийц, но… Как говорят: история сослагательного наклонения не имеет… Я есть то, что я есть. И упустить даже ничтожный шанс изменить се, я не собираюсь, его бы это не стоило. А девчонка… то ж... Обычная девчонка, не лучше и не хуже других. Миллионы таких есть сейчас, миллионы — были, и миллионы будут. А ТА — одна. И я — один. Да и наделал я уже столько всего, то каяться сейчас было бы как — то… смешно, что ли… Но на сердце все равно было сумрачно. Надо побыстрее кончать со сем этим спектаклем… Я возил ее на Кипр, и в Италию, на Ибицу, и в Париж. Я знакомил ее со знаменитейшими и богатейшими людьми. Одевал в лучших бутиках мира. У нее была самая дорогая косметика и самые изысканные салоны красоты. Она сладко спала, вкусно ела, дорого одевалась. Не всем выпадает такой шанс… А теперь настало время контрастов…

В ванной комнате я легонько постучал по зеркалу. Отражение качнулось и вопросительно посмотрело на меня.

— Пора, — сказал я. — Встретишь ее в баре. Наверняка будет пить, потому справишься легко. Дальнейшее ты знаешь… Бедность, однообразие рутиной жизни.. И, пожалуй, добавь побольше нудных и нравоучительных историй о высокой морали, христианских ценностях и все тому подобное… Надо подстраховаться: тетушка не зря поет эти притчи… Она что-то задумала, и меня это тревожит… Постарайся окончательно отбить у нее охоту к подобным темам.

— Не в первый раз.

— Вот и хорошо. Тогда — к делу!

Вероятно, это был самый известный и самый богатый лагерь детского отдыха в России. Детище знаменитого Дворца, он десятилетиями был мечтой и главным призом для юных спортсменов, ученых, литераторов. Именно на его озере впервые вспыхнули зарницей Алые Паруса бригантины — праздника, придуманного во Дворце и захватившего всю Россию романтикой юношеских надежд и стремлений.

Благодаря изрядной удаленности от городов и близости к Финскому заливу, лагерь был наполнен морским воздухом, смешанным с ароматом окружавшим его соснового леса. Только сосны и тишина…

А сбоку, за ограждающим лагерь многокилометровым забором, прилепился серый и невзрачный рабочий поселок, с вытертыми до песка газонами и вечными лужами на щербатых дорогах. Панельные коммуналки, забитые до отказа, пресловутый «прожиточный минимум» и — та же тишина… Впрочем, нет, не та же. Другая. Тишина запустения, безнадежности, тишина доживания… «Бедный родственник», с завистью и отчаянием заглядывающий за забор к своему удачливому «старшему брату», забывшему пригласить его на этот цветущий праздник жизни. Когда-то в поселок приезжали жить и работать лучшие учителя и тренера Петербурга. Ехали в «страну озер и сосен», как на долгожданный праздник, а потом…  Потом в страну вползла горбачевская «перестройка» и образование, вместе со спортом и здравоохранением, оказались под обломками «капитализации по-русски». Капитализации без правил, без ума, без жалости… без будущего. Те «интеллигенты», что «голосовали сердцем», забыв про разум, в одночасье оказались по уши в демократии, и уныло потянулись обратно в Петербург, что бы торговать на рынках, сторожить овощебазы и выдавать в гардеробах пальто новым «хозяевам жизни».  А их места в рабочем поселке заполнили жители ближайших сел и деревень, обитатели бывшего «сто первого километра». Небольшое количество оставшихся энтузиастов не могло повлиять ни на быт, ни на духовность. А за забором уже куражились, вытесняя юных спортсменов и  ученых, отпрыски удачливой «элиты» из бизнеса и политики. Это была Россия «в миниатюре», в ее прошлом, настоящем, и… Но не будем загадывать так далеко…

Виктор поставил совок и метлу в угол, запер гараж, заменявший ему дворницкую и повернулся к ожидавшему его Борису:

— На сегодня хватит. По домам.

— Подожди! — взмолился, наконец, Виктор. — Дай отдышаться…

Она придержала коня и легко соскочила на землю, с усмешкой глядя на тяжело переводящего дух Виктора.

— Эксперимент провалился? — констатировала она.

— Но попытаться-то надо было… Капитан Фракас и Д`Артаньян догоняли лошадь… По крайней мере, как утверждал Дюма и Готье…

— Значит, такие были лошади, — рассмеялась она. — Впрочем, то мешает тебе говорить то же самое? Таких экспериментаторов, как ты, найдется немного, так что хвастайся смело… Искупаемся?

В «Зазеркалье» снова пришло лето. Ольга лежала на берегу озера, наслаждаясь тихой музыкой волн. Боренька бесшумно опустился на песок рядом, поцеловал ее в плечо, жадно вдыхая запах нагретой на солнце кожи.

— Боренька, я же говорила тебе, что не…

— Молчи, — он припал к ее губам, рука скользнула вниз, по талии, к бедру…

Она едва не застонала от нахлынувшего желания. Боренька приподнялся на локте, с улыбкой наблюдая за ее реакцией.

— Мне пришлось долго этого ждать… Ты слишком капризна. А ведь я могу дать тебе то, чего не даст ни один мужчина на земле…

Я понял, что проиграл, как только они вошли в зал. Мне не доводилась знать Басту лично, но я слышал о ней достаточно, что бы понять, кто сейчас стоит передо мной. Ее лицо не выражало эмоций, но вот глаза… Я предпочитал смотреть на тетушку.

— Надеюсь, пояснять ничего не нужно? — спросила Смерть.

— Не нужно. Я понял.

— Тогда остается констатировать: шах и мат. Ты проиграл, ангелочек.

— Не согласен. Это обман. Ты сжульничала.