Из слухов рождаются сплетни, а уж песни — тем более. Свидетелями чему — мы, летописцы и поэты-песенники нашей зоны: не успели еще стороны, избранные свыше для заключения идеального брака, сообразить, что несет им последний Приказ Надзирающих, как по всей нашей Зоне Три, вплоть до самых ее окраин, уже появились и распространились посвященные этому событию песни. Уверен, что и в Зоне Четыре происходило то же самое.

Это слова новой детской считалки. Уже через день после того, как нам стал известен новый Приказ, я видел из окна своей комнаты, как дети скачут по двору, громко распевая эту считалку. Потом на улице ко мне подбежал какой-то малыш и загадал «загадку», явно слышанную от родителей: «Если поженить лебедушку и гуся, кто на ком поедет верхом?»

А уж что говорилось в бараках и военных лагерях Зоны Четыре, лучше не цитировать. Не думайте, что мы боимся откровенности. Просто у каждой летописи — свой стиль.

Разве я хоть что-нибудь сказал о взаимном презрении? Разумеется, никто не имеет права активно критиковать Приказы Надзирающих, но позвольте мне напомнить о том, чего мы, в Зоне Три, никогда не забывали — о чем нам настойчиво напоминали распеваемые в те дни нескладные вирши:

Бен Ата проснулся, как всегда, в настороженном состоянии. Приведя все свои чувства в боевую готовность, попытался сориентироваться в окружающем пространстве, прикинуть, нет ли потенциальной опасности, прислушиваясь, не слышно ли каких-то подозрительных звуков вроде шепота. Клапан палатки почему-то оказался распахнут… но отверстие было почему-то выше, чем положено: уж не разорвал ли ветер его палатку, или, может, это сделали враги? Шумит бегущая вода… наверняка каналы переполнены, не зальет ли его? Уже готовый оказаться по щиколотку в плескающейся холодной воде — результат пагубного наводнения, он спустил ноги с постели — и оказался на сухом полу, сделал несколько шагов вперед, подзывая дневального хриплым напряженным голосом, какой бывает в страшных снах, и вдруг понял свою ошибку: то, что он принял за входное отверстие палатки, оказалось высоким сводом, где центральная колонна смыкалась с потолком. И тут же вспомнил все, что было вчера. Обернулся в темноте, предполагая, что эта женщина, Эл-Ит, смеется над ним. Но было очень темно, даже тахту не видно. Больше всего ему хотелось в этот миг просто уйти отсюда — шевелить ногами, двигаться как можно быстрее и больше не возвращаться. Когда Бен Ата понял, что принял за наводнение шум водяных струй в фонтанах, его охватила паника: а вдруг он лишился разума? Его тайком сглазили, у него отняли мужество и выставили трусом. Его охватила обида, даже во рту пересохло. Он был просто в смятении —

из-за нее,

из-за нелепости ситуации, из-за своего собственного поведения. Ну, хорошо, пусть он ничего не понимает, но законопослушность-то ему свойственна. В этом роскошном, предназначенном для изнеженных людей павильоне он оказался согласно полученному им приказу, и долг призывает его опять возлечь на эту тахту. Не сомневаясь, что

она

не спит и наблюдает за ним, Бен Ата осторожно, стараясь не шуметь, пробрался во тьме к тахте, бедрами ощутив мягкость постели. Осторожно присел с краю и начал водить руками по тахте — искал, где там ее руки-ноги. Потом ощупал уже всю тахту — но женщины там не оказалось. Сбежала! Вот радость-то! Это не он виноват, это все она! Ему самому и делать не надо ничего! Но сразу же эти мысли сменились негодованием и приступом похоти. Как это сбежала? Надо найти! Недавние смущение и нерешительность сменил прилив энергии. Бен Ата настолько оживился, что начал насвистывать — но вдруг подумал: а что, если она где-то тут, в комнате? Исподтишка следит за ним, ну, допустим, из-за колонны. И смеется над ним. Бен Ата мигом обернулся и побежал за колонну, пощупал ее руками — никого. Он снова был готов возвысить голос и позвать дневального, но вспомнил, что сегодня тут нет даже слуг. Вообще-то слуг этот странный король не любил: для него лучшим временем были военные походы, когда он мог ощущать себя солдатом среди таких же солдат, ничем от них не отличающимся, разве что обязанностью принимать решения. Но сейчас Бен Ата не хотелось оставаться наедине с ней, так что сгодились бы и слуги. Надо же, он заперт с женщиной. С этой женщиной. С ведьмой, которая может запросто торчать где-то тут в комнате, причем видит то, чего не видит он. От гнева Бен Ата проявил решительность. Завернулся в свой армейский плащ и зашагал к двери, выходящей к фонтанам.

Он не мог определить, который теперь час, потому что проснулся в темноте. В лагерях охране был дан приказ — каждые полчаса останавливаться возле его палатки и объявлять время — не орать, а просто сообщать. Когда Бен Ата бодрствовал в чужих странах, ему надо было знать, где он находится. Конечно, это не доставляло ему удовольствия: он, по сути дела, никому не доверял. Он любил приклонить голову сразу после вечернего приема пищи и спать до первого света и не знать ничего, что там происходит в этом промежутке времени, — но уж если почему-либо просыпался, то так и лежал без сна в ожидании низкого успокаивающего голоса стражника.

А теперь Бен Ата стоял, выпрямившись, под аркой, позади него — темная комната, и, выглядывая за арки портиков, он сразу понял, что до зари осталось около часа, хотя на небе не было ни луны, ни звезд и мимо стремительно летели низкие облака. Видневшаяся вдали полоска обозначала длинный прямоугольный пруд, на котором играли струи воды. Его раздражение не прошло, периодически Бен Ата ощущал его приступы. Этот павильон, эти анфилады комнат в нем, подходы к нему, галереи, парк, обилие прудов и фонтанов, прогулочные дорожки со ступеньками на разных уровнях — и все чертовски точно вымерено, описано, измерено, и не просто так, — а половинами и четвертями и долями, с неожиданными нарушениями стандарта. Их архитекторы, которые все как один до сих пор годами строили исключительно форты, башни и бараки, могли бы взбунтоваться. Вот, например, в этом очень длинном и узком пруду, — какая-то канава, как проворчал он, увидев план-чертеж, — было запроектировано возвести семь струй. Не пять, не десять, не двадцать, — именно семь. А в длинном, находящемся сразу за ним овальном пруду, — три, и все разной высоты…

По одну сторону прудов росла рощица из девяти лавров, и под ними Бен Ата с тревогой увидел какой-то призрак. Это не может быть женщина — слишком уж велика фигура. Тем не менее до него донеслись какие-то звуки. И он тут же понял, что это конь — ее чертов конь! Затем Бен Ата увидел и Эл-Ит — в конце длинного пруда, между ним и овальным прудом: она неподвижно сидела на высокой каменной террасе, имеющей форму круга, радиусом точно в семь с половиной футов. Каменщики, строившие эту террасу, еще шутили, что из нее может выйти неплохая лежанка. Ох уж эти шуточки, его уже тошнило от них, до смерти тошнило от всей этой истории… Интересно, видит ли она его? Но почему бы и нет? Ведь он-то ее видит, почему бы ей не видеть его.

И что тут смешного? Бен Ата принял вполне нормальную позу: ноги расставлены, руки скрещены на груди, все точно так, как принято у солдат.