Самым странным в Уильямсе было как раз то, что его никто никогда не видел. В справочнике по факультету имелась лишь серая клетка с надписью «Фото отсутствует». На коллективных снимках в университетских ежегодниках запечатлелись только рука или плечо Уильямса, хотя на подписях к фотографиям значилось его имя. На веб-сайте колледжа располагалось краткое резюме Уильямса — и ни единой фотографии. К полудню в понедельник, первый день осеннего семестра в университете Винчестера, поиски Уильямса — по крайней мере для некоторых студентов — превратились едва ли не в навязчивую идею.

Как будто Уильямс намеренно скрывался от них, дразнил. Традиционно до начала учебного года студенты Винчестера отыскивали фото своих будущих преподавателей; в таких случаях все полагали, что можно будет узнать профессора, едва он войдет в аудиторию. Опередив таким образом своих наставников, студенты пытались лишить их одного из драгоценных преимуществ.

Именно по этой причине поиски Уильямса превратились в «реальную тему». Некоторые слушатели Курса логики и мышления 204 были настолько разгневаны исчезновением Уильямса, что уже не сомневались: их водят за нос. Один студент — молодой республиканец, который всегда приходил на занятия с портфелем, — извлек потертый и истрепанный «Кодекс поведения», и пока он просматривал алфавитный указатель в поисках таких понятий, как «обман» и «педагогическое нарушение», большинство присутствовавших столпились вокруг.

И тут в аудиторию вошел Уильямс собственной персоной. В выцветших синих джинсах он выглядел весьма необычно для преподавателя Винчестера. В руках у профессора не было ничего, что вызывало еще большие подозрения, чем его внешний вид. Ни бумаг, ни манильских конвертов, ни чашки кофе. Заправленная за пояс фланелевая рубашка. Джинсы без ремня. Кроссовки. Профессор был гладко выбрит — еще одна аномалия в среде преподавателей, — а его моложавое лицо (и это у человека, разменявшего шестой десяток) с левой стороны оказалось изрыто рубцами от прыщей, которые по форме и цвету напоминали рассыпанные по рельсам центовые монеты. Тем не менее было в Уильямсе нечто привлекательное, а двигался он настолько тихо и легко, что создавалось впечатление какой-то чрезвычайной мягкости. Иногда он протягивал вперед руки, как будто шел на ощупь в темноте.

Профессор Уильямс занял свое место за кафедрой на возвышении. Перед ним оказалось пятнадцать студентов. Восемь девушек и семеро юношей. Чернокожие отсутствовали, что в Винчестере скорее правило, чем исключение. Все сидели разодетые в яркие шмотки, купленные родителями нынешним летом. Предмет Уильямса являлся обязательным для поступления на семинары по философии и английскому языку на третьем курсе. Поскольку большинство специализировалось в философии и литературе, в аудитории царила атмосфера неопределенности. Эти молодые люди получили хорошее общее образование, но еще не решили, куда двигаться дальше. «Смышленые ребята», — заметил однажды, криво усмехнувшись, один из профессоров философии.

Девушку звали Мэри Батлер. Она училась на третьем курсе и специализировалась по английскому языку, как когда-то ее мать. Мэри жила в самом большом женском общежитии Винчестера под названием Браун-Холл, в одноместной комнате за самую высокую арендную плату. Она поселилась одна вовсе не потому, что не могла ужиться с соседками по комнате. Как раз наоборот: вместе с Саммер Маккой они прожили два года и крепко сдружились. Когда на втором курсе Саммер схватила воспаление гланд, именно Мэри ухаживала за ней и помогала выздороветь. Стоило Мэри порвать с Дэннисом Флаэрти, как Саммер стала проводить с подругой каждый вечер. Они баловались выпечкой и смотрели по видику фильмы по романам Агаты Кристи — обе считали, что в Пуаро есть нечто соблазнительное. Нет, Мэри жила одна лишь потому, что за последний год у нее возникла потребность увеличить жизненное пространство. Ей требовалось больше свободного места, чтобы поразмыслить; чтобы решить, куда идти дальше по жизни; чтобы успокоиться и не тревожить свои чувства. В конце концов, ее решение уединиться было вопросом «доверия» — это слово Мэри употребляла часто и без всяких преувеличений.

Хотя так было не всегда. Еще «до Дэнниса», как она называла то время, Мэри проявляла больше доверия к людям. Но «после Дэнниса» — после того как он ее бросил и связался с Саванной Клепперс — Мэри стала осторожнее в общении и начала подозревать, что «доверие» на самом деле совсем не то, чем казалось раньше.

Мэри всерьез влюбилась в Дэнниса. На первом курсе они встречались почти полгода. Их отношения были преисполнены вежливости и нежной неловкости. Дэннис приносил ей конфеты, открытки со стихами, цветы. Хотя в школе Мэри встречалась с одним парнем, все-таки она не имела достаточно опыта в амурных делах. Дэннис все понимал и оберегал ее точно драгоценность, как будто готовил Мэри к жизни во взрослом мире. Она такое отношение терпеть не могла и в то же время сильно нуждалась в нем, а спустя какое-то время — когда началась жизнь «после Дэнниса» — Мэри спрашивала себя: быть может, Дэннис с самого начала настраивал ее на измену? Ведь предать Мэри было так просто.

Она призналась Дэннису в любви. Высказала все вслух. Мэри никогда не поступала так раньше. И ей казалось — не без сомнений, конечно, — что он тоже любит ее. Но позже, «после Дэнниса», Мэри поймала себя на одной мысли: «Впредь никому». Впредь она никому не позволит относиться к себе как к чему-то само собой разумеющемуся. Мэри все еще многим нравилась, все еще пользовалась популярностью, сестры из «Дельты» все так же называли ее «милой», но в глубине души она постоянно ждала подвоха. «Там совсем другой мир, — как-то сказала ей по телефону мать. — Тебя будут принимать такой, какой ты себя покажешь». Выбросить все это из головы не составляло труда, ведь мама выезжала из Кентукки всего дважды и оба раза в отпуск. Но была в ее словах и крупица истины: Винчестер и вправду оказался совсем другим местом. Здесь случалось так много разочарований и возникало так много едва уловимых связей между людьми, что определить, когда говорить, а когда промолчать, было непросто.

Тем не менее дела шли не так уж плохо. Мэри чувствовала себя вполне комфортно в отдельной комнате в Браун-Холле, в тишине и покое. Ее окна выходили во двор университета, который сквозь стекло напоминал четырехугольную диораму, и, глядя в окно, Мэри всегда могла отвлечься от здешней жизни. Ей нравились вечеринки, студенты и то притворство, которым приходилось пользоваться, общаясь с людьми «там, снаружи». Но «после Дэнниса» Мэри вдруг поняла, что больше не в силах постоянно так себя вести. Здесь, наверху, ей не нужно было играть роль. В любой момент она могла отстраниться от всего и пожалеть девчонок, которые с головой окунались в студенческую жизнь.

В среду Мэри заметила, что две или три девушки не пришли на лекцию. Ей стало любопытно: может, их напугала фотография казни? Интересно, станет кто-нибудь из них жаловаться на Уильямса и угодит ли профессор в неприятности за рассылку подобных снимков по электронной почте университета. Но больше всего Мэри размышляла о Полли, и ей не терпелось обсудить с преподавателем свои предположения. Почти всю ночь напролет она обдумывала различные теории, и, несмотря на то что утром у нее едва хватило сил пойти на лекцию по литературе доктора Кизли, к Мэри вновь вернулось то необычное возбуждение, которое она впервые ощутила в понедельник после занятий.

Когда Уильямс вошел в аудиторию (сегодня он был в тех же синих джинсах и фирменной футболке Винчестера), все заметили у него в руках маркер и несколько прозрачных листов для диапроектора. Лектор занял место на подиуме.

— Есть вопросы? — начал он без всяких приветствий.

Мэри попыталась сформулировать свою первую теорию, но не успела издать и звука, как позади нее заговорил Брайан Хаус:

— Мы хотим знать, что все это значит.

Территория Винчестера делится на две части: Нижний двор, где располагаются все учебные помещения и общежития младших курсов, и Верхний двор — там находятся дома студенческих братств и проживает большинство преподавателей. Легенда о великом сотворении университета восходит к пятидесятым годам, когда Нижний двор представлял собой женский колледж, а Верхний двор являлся малопосещаемым факультетом богословия. Именно на Нижнем дворе впервые в число студентов приняли представительницу национальных меньшинств, чернокожую девушку по имени Грейс Мерфи. Учащиеся с Верхнего двора не на шутку разгневались и даже восстали против «нижних». Ныне заклейменный позором полицейский Генри Родрам лично принимал участие в этих беспорядках. Говорят, дело было так: Родрам с несколькими студентами-богословами пронесли двадцать галлонов бензина на расстояние в полмили от Верхнего двора к Нижнему и разлили все вокруг фундамента Тригби-Холла, где жила Грейс Мерфи. Тригби-Холл и еще несколько близлежащих строений — Норрис, Флимонт и Грей-брик-билдинг — воспылали огнем. В ту ночь, 27 мая 1955 года, фактически сгорела большая часть зданий Нижнего двора. На следующий день Грейс Мерфи забрала документы, и лишь в середине шестидесятых (спустя год после того, как Винчестер стал гуманитарным колледжем с совместным обучением), «цветным» позволили поступать сюда.

Мелкая речушка, называемая Миллерс-Крик, делит территорию университета точно пополам, а виадук, соединяющий Верхний двор с Нижним, позволяет студентам переходить из одного полушария в другое. Именно здесь субботним вечером прогуливался Брайан Хаус. Виадук имел свою собственную историю: покушения на самоубийство, несчастные случаи, печально известная и совершенно неумелая попытка душевнобольного студента взорвать его в восьмидесятые. Во время войны во Вьетнаме учащиеся соорудили импровизированную баррикаду на одной стороне моста, чтобы преподаватели могли попасть на Нижний двор только по шоссе № 17, проходящему через самый центр Дилейна. Профессора были слишком гордые, чтобы совершать такой объезд, и поэтому на неделю все занятия либо отменились, либо проводились прямо на реке: лектор на одном берегу, а студенты, усевшись на грязную траву, — на другом. После шестидневной ничьей молодежь нехотя вернулась в аудитории.

Брайан уже немного выпил и к утру собирался надраться как следует. Сгустились сумерки. Дул холодный сентябрьский ветер. Вверху, в Норрис-Холле, несколько окон в комнатах первокурсников были распахнуты, и оттуда доносились звуки трансляции баскетбольного матча, эхом разлетавшиеся среди зданий на берегах Миллерс-Крик. Брайан стоял на середине моста и по привычке смотрел вниз, внимательно вслушиваясь в звучный плеск реки. Каждый раз, когда он приходил, все здесь напоминало ему о детстве, о звонком журчании далекого ручейка в лесу, о тех временах, когда он с отцом и братом уходил на долгие пешие прогулки по горам Катскилл. В одном из таких походов они заблудились, и тогда отец сказал им с Марком: «Останемся здесь. Если заблудились, никогда не паникуйте. На этих тропах всегда кто-нибудь есть». Они прождали на одном месте три часа, но никто так и не появился. Стало темнеть. Брайан заметил, что отец напуган или попросту замерз — он весь трясся, словно его колотили палкой. В конце концов, едва разбирая дорогу во тьме, они пошли. Значительно позже, примерно около полуночи, услышали гул шоссе. Выйдя на дорогу, на попутке добрались до города. Три дня отец Брайана не мог даже взглянуть на сыновей.

Речушка убегала к фиолетовой кромке леса и, обогнув Верхний двор, исчезала неподалеку от «Экономического центра Гири», впадая в реку Тэч примерно в двух милях от университетского городка. Иногда Брайан представлял себе, как прыгнет в воду и затеряется в потоке, а через милю его труп, развернувшись лицом вверх, поплывет домой.

В лицо Брайану дул прохладный ветер. Розовая поверхность Миллерс-Крик подрагивала. Брайан попробовал сконцентрироваться на самой далекой точке, где река скрывалась в лесу. Там, под сенью деревьев, еще на первом курсе он похоронил Вещь. Вся семья называла этот предмет именно так — «Вещь». Они даже не могли подобрать подходящего слова. Просто Вещь, как будто назвать означало поверить в его существование. Смириться. Они хотели спрятать предмет, укрыть от своих мыслей. Так его и стали называть — Вещь. Теперь Вещь представляла собой всего лишь участок взрытой почвы на дне реки и отметину от ногтей в земле на берегу. Каждый вечер Брайан приходил сюда, чтобы удостовериться, что Вещь никто не потревожил. Нет, все осталось по-прежнему. Грязь…

Как же он ненавидел все эти мероприятия по сбору средств. Терпеть не мог. Все светила науки столпятся у стены и будут потягивать скотч, оставив жен танцевать со студентами. Сама ситуация напоминала некое подобие феодализма: господа в отдалении ведут беседы о деньгах, а слуги занимаются хозяйством. Дэннис Флаэрти стоял в углу, периодически отпивая имбирное пиво из пластикового стаканчика, и думал о… том, о чем только и мог думать последнее время.

О ней. Элизабет Орман, жене ректора.

Дэннис познакомился с ней в библиотеке, названной в честь ее мужа. Сперва он решил, что Элизабет там работает, потому что она была старой — «старше», как она его обычно поправляла, когда они шутили на эту тему, — и, казалось, знала там все. Дэннис писал курсовую об Альфреде Адлере, и когда полюбопытствовал, где можно найти книгу «Постижение человеческой природы», Элизабет спросила, что именно его интересует.

Она оказалась докторантом и знала немало об Адлере. После беседы с ней Дэннису даже не потребовалось заглядывать в книгу. Они сидели подле окна с восточной стороны, и он записывал за Элизабет. «Вы знали, — говорила она, — что прежде чем стать социологом, Адлер изучал неврологию? Он интересовался тем, как функционируют глаза, как мы видим мир с их помощью. Все свои выводы о человеческом зрении Адлер позже использовал в теории о комплексе неполноценности. Только в этой гипотезе речь шла о том, как мы видим себя, а не других. О зрении, обращенном внутрь, о духовном оке».

И так далее, и тому подобное. Элизабет рассказывала, а Дэннис записывал. До самого вечера. Неделю спустя он случайно встретил ее там же, и они снова разговорились, но на сей раз беседовали об обычных вещах: о политике, музыке (как оказалось, ей очень нравился Мингус). Во время второй встречи Дэннис впервые увидел в Элизабет женщину. Несомненно, она была старой — «старше», поправил он себя. Ей, должно быть, уже под сорок. Но после их первой встречи в ней что-то изменилось. Как будто она готовилась к свиданию, подумал Дэннис. Элизабет расстегнула верхнюю пуговицу кофточки и зачесала рыжие волосы набок, открыв лицо. Вид потрепанной докторантки пропал совершенно. Ей явно было не все равно.

— Логика подсказывает вам, — вещал профессор Уильямс в понедельник, — что Майк и похитил Полли. По наведенным справкам, его несколько раз арестовывали. Вождение в нетрезвом виде. Пребывание в состоянии опьянения в общественном месте. Хранение марихуаны. И прочие невинные забавы. Но есть в нем что-то угрожающее. Нечто темное и непостижимое. Нечто потаенное. Вы уже видели фото человека, который согласился сняться для моего эксперимента. Я выбрал именно этого актера, потому что в повседневной жизни он задумчив, нередко погружен в собственные мысли. Как вам кажется, он похож на думающего человека?

С минуту группа молчала, затем двое или трое студентов пробормотали: «Да».

— Да? — оживился Уильямс. Впервые он вышел из-за подиума мягкой походкой, выставив вперед руки и осторожно ступая по направлению к слушателям. — Конечно, логика проводит четкую линию от Полли к Майку и брошенной машине на Стрибблинг-роуд. И ваш разум — ваша интуиция — указывает направление событий. Интуиция заполняет пробелы. Если что-то непременно должно соответствовать некой модели, то мозг восстанавливает неизвестное, и у вас возникнет стойкое предубеждение относительно других возможных вариантов.

Профессор написал на доске два слова: «непреодолимое невежество».

— Существует порочный круг заблуждений высшего порядка, — сказал он, вернув маркер обратно в лоток. — Икс не может быть Игреком, потому что Икс,

несомненно,

является Зетом. Мозг выдает вам жесткие, весьма жесткие карты действительности, и прочие мнения вы уже не воспринимаете. В быту это явление также называют «ограниченностью». В данном случае оно вас погубит.

Дэннис Флаэрти не очень-то жалел о том, что совершил. Как раз наоборот — ему хотелось все повторить. Весь день он хотел ее, жаждал, как будто этой женщиной можно было насытиться. Единственной передышкой стала мрачная лекция профессора Уильямса, но теперь, вернувшись в свою комнату в доме «Тау», Дэннис вновь ощутил голод.

Элизабет. Почему-то ее имя притягивало сильнее, чем ее тело, которое он целый день рассматривал в уединенной каюте на яхте ректора. Старик спал на верхней палубе, внизу что-то шептала река, а Элизабет учила Дэнниса вещам, о которых он даже не мечтал.

На следующий день после приема она позвонила Дэннису, чтобы узнать, не хочет ли он покататься вместе с ней и ее мужем по реке Тэч. Элизабет говорила ровным, почти деловым тоном, но за ним явно что-то скрывалось.

— Конечно, — сказал он. А затем добавил: — К чему все это, Элизабет?

Но она уже повесила трубку. Решено. Пути назад нет.

Мэри не знала, что делать с новой информацией, равно как и с тем фактом, что в уравнении появилась новая переменная: взрослый покровитель, Свин. Мэри попыталась представить его. Толстяк с переменчивым настроением, который, когда хотел, мог быть мягким, но при необходимости свирепел. Что же он сказал Майку тогда у бассейна? Что убьет его, если тот еще раз тронет Полли? Может, Свин был тайно влюблен в Полли? Ответила ли она ему взаимностью, или у них даже начался роман? Не потому ли Майк, узнав обо всем, ударил Полли, и ей пришлось вызвать полицию?

Кроме все еще непрочитанных глав «Стеклянного города», к завтрашней лекции Мэри должна была прочесть еще несколько, но никак не могла сосредоточиться на книге. Герой Остера, Квинн, записывал все факты, наблюдения, предположения, эмоции и переживания в красный блокнот. Мэри повезло не так сильно: на данном этапе записывать было почти нечего. Она видела фотографию Полли, однако необъяснимым образом уже забыла, как выглядит эта девушка, и теперь Полли убьет Майк, или Свин, или, не дай Бог, собственный отец. Что бы сказал Леонард Уильямс о ее забывчивости?

Неожиданно Мэри уснула. Ей приснилось, как Уильямс входит в тускло освещенную комнату. В центре стоит диапроектор. Профессор включает его. На первом снимке ничего, только желтый квадрат стены. На втором тоже пусто. Уильямс вставляет листы один за другим. Лишенные всякого изображения, они кажутся бессодержательными желтыми прямоугольниками на голой стене. Профессор очень рассержен. Его лицо краснеет, искажается, на шее вздуваются вены. Вдруг Мэри оказывается в той же комнате: она сидит на стуле перед диапроектором. Она празднично одета, как будто для какой-то презентации или торжества. Пока Уильямс просматривает листы, Мэри прячет лицо в ладони. Затем чувствует на себе острый, проницательный взгляд профессора. Теперь Мэри в его власти. Уильямс стал ее полноправным господином и повелителем. Он что-то говорит, но голос заглушен, словно его вырезали. Слова, хоть и беззвучные, причиняют боль. Внезапно Уильямс направляется к ней, пересекая свет диапроектора. Он так рассержен, так озлоблен…

Мэри очнулась в сером свете раннего утра. Безмолвный Браун-Холл тонул в безбрежной тишине, царившей вокруг. По цвету штор Мэри определила, что вставать еще не время. Но снова уснуть не могла. Встав с постели, Мэри почувствовала, что все тело затекло. Пол был холодный. На улице стояла осенняя погода, и скоро, чтобы принять душ, придется включать отопление.

Мэри была настолько потрясена, увидев Саммер на фотографии Уильямса, что на следующий день едва нашла в себе силы отправиться на лекцию. Тем не менее ей не терпелось спросить профессора, что все это значит. Мэри вдруг пришло в голову, что, возможно, Уильямс и вовсе не слал никаких снимков. Но на сообщении значился его адрес. Может, он пытался передать какие-то сведения о Майке? Или просто хотел подсказать ей что-то?

Из последних сил Мэри вышла из комнаты, но уже на улице обрадовалась тому, что все-таки решила пойти на учебу. На удивление прохладное утро мало-помалу превратилось в самый приятный день месяца: белое солнце стояло высоко, а редкие облака казались легкой дымкой. На расстоянии ярда перед Браун-Холлом загорали несколько девушек. Все лежали на животах с раскрытыми учебниками перед носом и готовились к первой серии контрольных, которая должна была состояться на следующей неделе.

Не успела Мэри войти в учебный корпус, как из бокового входа показалась девушка, сидевшая рядом с ней на курсах Уильямса.

— Лекция отменяется, — сказала она. — Там на двери записка.

Мэри заглянула в тускло освещенное фойе Восточного зала. В другой день она бы радовалась тому, что весь остаток дня у нее свободен — ей предстояло прочесть еще пять глав «Стеклянного города», — но сегодня Мэри очень хотелось поговорить с Уильямсом о снимках и странном телефонном звонке. В это время корпус был пуст — до начала занятий в 16.00 оставалось еще много времени, а последняя лекция закончилась всего пятнадцать минут назад.

Брайан Хаус хотел нажраться. Как говорится, НДПП — нажраться до потери пульса. Он хотел отрубиться и на следующий день очнуться в чужой ванне. Сейчас Брайан стоял на балконе в доме братства «Дека» и пил «мохито». В комнате какая-то девушка по имени Бренда хозяйничала за импровизированной барной стойкой, которая на самом деле была старой дверью, установленной на два бетонных блока. Брайан уже ощутил знакомый отдаленный гул, щелчки от столкновения всех молекул Вселенной. С каждым глотком он все больше настраивался на нужную волну. Само чувство напоминало выдувание стекла или занятие сексом: все вокруг делалось мягким, темнело и прорывалось наружу, словно долго задерживаемый вдох.

— Эй! — произнес кто-то у Брайана за спиной. Позади стояла та девушка — Тэнни, Бонни или как там ее. У нее было не слишком привлекательное лицо, но довольно заманчивое тело, и шла она прямо к нему. Девушка казалась какой-то странной. Ее речь, походка, жесты — все выглядело несколько наигранным. Но время было позднее, и на ближайшее будущее других кандидатур Брайан не видел.

Они вошли в комнату, где физически ощутимо пульсировала музыка, и стали танцевать. По какой-то причине девушка прятала лицо. Из страха? Брайан попытался разглядеть ее, но несколько порций «мохито» застилали глаза пеленой. Песня иссякла, и за ней началась другая: медленная баллада с жесткими риффами стил-гитары и поэтическим текстом. Девушка наклонилась к Брайану, и он ощутил ее горячее дыхание у себя на груди. Она что-то сказала — точнее, промямлила, — но из-за колышущейся музыки Брайан ничего не расслышал.

Они снова оказались снаружи. На балконе.

— Давай, кайфани, — вымолвил кто-то, протягивая Брайану некий предмет. Кислоту. Он уже пробовал однажды, всего один раз. Брайан положил марку на язык и закрыл глаза.

— Итак, — начал Уильямс.

Сегодня он сидел перед аудиторией на крутящемся стуле. Профессор спустился с подиума и задрал ноги на первую парту. Он извинился за свое отсутствие на прошлой неделе, сказав, что его сын подхватил грипп и его пришлось вести к педиатру. Маленький сын, подумала Мэри. Но ни единой фотографии в кабинете.

— Есть какие-нибудь теории?

— Прозвище Свин, — сказал Дэннис Флаэрти.

— Так? — отозвался Уильямс.

В следующий раз, чтобы избавиться от старика, они поехали в отель «Кингсли», расположенный в центре Дилейна. Элизабет заблаговременно забронировала номер по телефону, предупредив девушку-портье, что к ректору Орману приезжают гости.

— Они прекрасно знают, что это за «гости», — объяснила она Дэннису. — Сановники, профессора, бывшие выпускники. В этом городке не составляет особого труда сохранить что-либо в секрете. Нужно только произнести заветное слово «гости», и все организуют в лучшем виде.

Номер оказался внушительным. Модерн, освещающая каждый уголок кованая люстра, мягкая мебель викторианской обивки и непостижимо огромная жидкокристаллическая панель на стене. Впечатляющая копия Моне на противоположной стене, прямо над спинкой кровати. Это был лучший отель, в котором Дэннису доводилось бывать, но, к сожалению, номер оставался в их распоряжении всего три часа. Ровно в 20.30 Дэннис должен был явиться в дом «Тау» на семинар.

Элизабет двигалась методично, почти профессионально. Оставаясь сверху, она повернулась спиной к Дэннису, и они смотрели на себя в зеркало-псише, стоявшее у края кровати. Секс становился более выверенным, исчезла суета, и впервые Дэннис почувствовал, как его разум погрузился в размышления. Он почему-то подумал о Полли, об этой несуществующей девушке, которую убьют, если он ее не отыщет. Каково было бы с ней? Эта девушка казалась дикаркой. Дэннис помнил, что у нее все тело покрыто пирсингом. А может быть, она была бы податливой, слабой. Беззащитной.

Думая о Полли, Дэннис судорожно кончил.

Мэри вспомнила зубы Уильямса. Они были желтые, кривые и очень маленькие. Она не обратила на них внимания, когда оказалась совсем рядом с ним, точнее, не хотела признать, что заметила их, но теперь только об этом и думала. О том, как профессор ей улыбнулся.

Останься.

Не столько просьба, сколько приказ. Его изумленный и в то же время проницательный взгляд. Испытующий взгляд.

По ходу сюжета «Стеклянного города» Квинн сидел неподалеку от отеля, наблюдая и выжидая, пока выйдет Стиллман. Его одержимость только начала зарождаться. Квинн был на грани безумия, как сказал им на прошлой неделе профессор Кизли. Скоро Квинн уже не будет владеть собой.

А как насчет Мэри? В каком она состоянии? Ей, конечно, еще далеко до безумия, но… ей нехорошо. Из-за своего ненасытного желания разрешить загадку, понять Уильямса и его методы Мэри позволила себе стать… как тогда сказал профессор о том ученом, Милгрэме? В присутствии всей группы она потеряла над собой контроль. Куда бы Мэри ни шла, она пыталась вспомнить, не забыла ли что-нибудь. Что бы ни делала, она не могла не думать об Уильямсе. Теперь он мог творить все, что угодно, менять условия игры по своему усмотрению, и Мэри придется играть по его правилам.

Наконец стремление к риску, жажда приключений, которых ей так не хватало, стали надоедать Мэри. Она знала, что нужно найти способ уменьшить напряжение, снять стресс, остыть, как любила повторять ее мать. Иначе…

Что иначе? Иначе она закончит, как Квинн в романе Пола Остера? Или она полностью поддастся воли Уильямса и уже не сможет делать ничего другого, кроме как искать решение его головоломки? Потому что именно в этом все и дело, верно? Необходимость раскрыть тайну, отыскать выход. Отвлечься.

Во вторник Дэннис пытался увидеться с Элизабет, но она не подходила к телефону. Когда на звонки отвечал старик, Дэннис быстро вешал трубку.

Он прогулялся по территории университета, немного пробежался, а затем рванул, словно спринтер, по Монтгомери-стрит. Дэннис надел штаны цвета хаки и спортивную куртку. Его очки постоянно соскальзывали, а волосы спадали на лоб. Добежав до конца улицы, Дэннис остановился, наклонившись вперед, уперся руками в колени и плотно закрыл глаза. Мышцы ног обдавало жаром. Сердце колотилось в груди. «Измучай себя, Дэннис, — думал он. — Давай же». На светофоре зажегся другой свет, и как только Дэннис стал пересекать Прайд-стрит, он услышал позади голос:

— Я работала.

Дэннис повернулся к ней. Элизабет была в длинном бежевом плаще и держала на плече связку книг. Она и вправду работала: ее глаза, окруженные сеткой лопнувших капилляров, выглядели уставшими. Дэннис потянулся к ее руке, но Элизабет отстранилась.

— Слишком многое происходит вокруг, — объяснила она.

В понедельник гостем на лекции оказался полицейский, которого представили как детектива Турмана. Турман с трясущимися руками стоял на подиуме и обращался к аудитории. Уильямс занял место среди студентов и вместе со всеми что-то быстро записывал, время от времени обдумывая слова Турмана и смеясь над его грубыми шутками. У детектива были внушительных размеров живот и осипший голос курильщика. На гладко выбритом раздраженном лице остались только усы, за долгие годы пожелтевшие от никотина и стресса. Большие пухлые руки полицейского сплошь покрывали царапины — как предположила Мэри, от ежедневной работы в саду. Турман принес Уильямсу большой бумажный мешок овощей. «Томаты» — гласила небрежная надпись на свертке.

— Все не так, как вам кажется, — рассказывал детектив. — Расследование преступлений — не самое легкое дело на свете. Я знаю, что вы все умные. То есть я знаю, что Винчестер — это почти как Йель или Гарвард. — После такого замечания некоторые студенты рассмеялись. — И все-таки требуется более проницательный ум, чтобы заниматься расследованием. Ведь преступления похожи на замки. Подбираешь отмычку к первой защелке и чувствуешь, как что-то стало на место. Это одна версия. Но есть еще и другие. Отмычка проникает глубже, ко второй защелке, и ее тоже нужно открыть. А за ней — третья, в самом сердце механизма, и ее почти не достать. Подозреваемый имеется? Хорошо. У него есть алиби? Нет. Хорошо. Какой у него мотив? Мотив веский? Хорошо. Можно найти улики, которые позволят обвинить его в суде? Перед вами целый набор защелок, которые необходимо вскрыть, а когда последняя становится на место, замок раскрывается, и можно проникнуть в суть дела и во всем разобраться. Многие думают, что наступает такой чудесный момент, когда все становится ясно. Это не совсем так. Точнее, вообще не так.

Турман замолчал и принялся шуршать учетными карточками, постукивая пухлыми костяшками пальцев по кафедре.

— Ну что ж, — продолжил он, — как я понимаю, вы должны раскрыть какое-то преступление. Мистер Уильямс просил меня не говорить о вашем задании. Видите ли, в этом случае я мог бы подсказать кому-нибудь из вас.

Детектив рассмеялся, коротко, но пронзительно хрюкнув одной ноздрей.

«Как будто она боялась, что ее узнают».

Вечером того же дня Брайан сидел в стеклодувной мастерской, со всех сторон обдаваемый жаром. Он думал о словах детектива, о сходстве девушки из рассказа Турмана и той, что он встретил на вечеринке. Думал о Полли. Брайан не знал, что́ все это значит, но в одном не сомневался: на лекции Уильямса он больше не явится. Может быть, его хотели сломать? Свести с ума? Или сбить с толку? Да пошли они все. Назад он не вернется.

«Как будто она боялась…»

Нет.

«…что ее узнают».

В тот вечер Мэри вновь принялась за «Стеклянный город». Квинн расшифровывал перемещения Стиллмана по карте местности, и получившиеся буквы складывались в надпись «Вавилонская башня». Наконец-то роман захватил Мэри. Остер ее заинтриговал, и она уже начала беспокоиться за рассудок Квинна — девушке стало интересно, как он собирался жить со своей привязанностью к Стиллману, со своей одержимостью не ради решения загадки, а ради самой загадки.

Все это было так знакомо Мэри. Хотя теперь она знала, что взломать шифр Уильямса — действительно взломать, разгадать полностью — будет невозможно, потому что он содержал так много различных подвохов и уловок, несоответствий и ложных версий, что придется выбрать какую-нибудь одну теорию и следовать ей. Бежать за ней очертя голову. По-другому успокоить свой разум она не могла. Два года назад Мэри убеждала себя, что Дэннис попросту изменился («Парням свойственно меняться, Мэри», — сказала ей тогда Саммер Маккой). В конце концов ей стало немного спокойней.

Сейчас Мэри предстояло выработать план и придерживаться его. Черт с ними, с последствиями, если она ошиблась. Нужно браться за дело, использовать все свои умственные способности, чтобы выполнить задание и отыскать Полли. К тому же на поиски осталось всего две недели.

«Записка самому себе? — размышлял Квинн в книге. — Послание?»

Раздался телефонный звонок.

В воскресенье Мэри появилась в доме профессора рано. Ночь выдалась теплая, и она пошла пешком через Большой луг, что напротив библиотеки Ормана, и срезала в сторону Прайд-стрит. Оставалось пройти всего один квартал. Много раз, прогуливаясь по территории университета, Мэри проходила мимо его дома. Непритязательное жилище, ничего особенного, только темный кирпич и посыпанный гравием подъезд с припаркованным пикапом. Пес на заднем дворе, с лаем бегающий вдоль бельевой веревки. Все выглядело заурядным, даже старомодным — Мэри ожидала увидеть нечто совсем другое.

Дэннис позвонил и попросил встретиться с ним на месте. Он сказал, что переговорил с Уильямсом и что на вечеринке будут сюрпризы. Мэри решила, что это станет дополнительным поощрением, своего рода помощью остальным учащимся группы. Как рассказал Дэннис, профессор беспокоился, что никто не придет, и потому решил устроить захватывающий вечер, посвященный Полли.

О да, Мэри боролась с желанием. Сопротивлялась изо всех сил. Она думала о Брайане Хаусе, о том, каким обезумевшим он казался по телефону, и о том, как он произнес слово «опасно». Шагая в тот вечер через луг, Мэри не сомневалась, что Брайан прав, а она — нет. Мэри походила на девчонку из ужастика, которая открывала дверь заброшенного дома. Точь-в-точь как та девчонка. Тем не менее она шла на вечеринку, утопая каблуками во влажной траве, а над ее головой шумела и опадала листва.

Дэннис встретил Мэри у двери и взял ее куртку. Один этот жест подсказал ей, что Дэннис уже успел переговорить с Уильямсом. Как еще можно было объяснить его непринужденность в доме профессора? Факт налицо. Дэннис отнес одежду в глубь дома, в какую-то темную спальню. Вокруг несколько человек болтали, потягивая пиво из пластиковых стаканов. Нескольких Мэри узнала по учебе, другие были ей незнакомы. С одной из девушек из ее группы разговаривал Трой и, заметив Мэри, кивнул. В ответ она махнула рукой. На кухне, прислонившись к бару и потягивая вино, стояла женщина постарше. Жена Уильямса, догадалась Мэри. С пронзительным визгом по комнате пробежал маленький мальчик лет пяти, шапка волос соломенного цвета подпрыгивала на его голове, будто шлем.

Снаружи, во внутреннем дворике, Мэри заметила Уильямса. Он с кем-то беседовал и курил. Оба смеялись, задрав голову, как ни в чем не бывало.

Актеры.

Их и отправился разыскивать Брайан Хаус в понедельник после обеда. Когда Джейсон Неттлз рассказал ему о Кейле, он тут же подумал: «Именно так я смогу найти девчонку с вечеринки». Но чем больше он об этом размышлял, тем сильнее ему казалось, что поездка в Кейл поможет разоблачить всю шайку. Детектива Турмана, Полли, которую встретил Брайан. А может, и самого Уильямса. Теперь Брайан не сомневался: его одурачили. Их всех одурачили. Профессор стер грань между Курсом логики и мышления 204 и реальным миром. Брайан поймал себя на том, что уже начал сомневаться в истинности всего вокруг: других преподавателей, людей на вечеринке, даже соседа по комнате. Везде, куда бы он ни приходил, Брайан чувствовал тревогу и боялся, что мир обрушивается на него и выворачивается наизнанку, а его внутренний механизм торчит наружу, как острые пружины старого матраса сквозь поролон.

Уже не в первый раз Брайан хотел знать, чувствовал ли Марк то же самое. За день до самоубийства брата Брайан позвонил ему из Винчестера. «Чувствую себя прекрасно», — сказал тогда Марк. Но за этими словами что-то скрывалось, что-то завуалированное и трепещущее. Брайан до сих пор слышал ту интонацию в голосе брата. «Завтра будет еще одно прослушивание», — сказал Марк. Снимался рекламный ролик автомобильного страхования, и гонорара должно было хватить на оплату его студии в Бруклине. Произошел обычный телефонный разговор между двумя братьями, который должен был придать им надежды, но Брайан повесил трубку, предчувствуя опасность. Марк притворялся.

А сейчас, два года спустя, Брайан пытается раскрыть еще одну тайну. Он никак не мог избавиться от ощущения, что обе загадки как-то связаны, что над ним жестоко пошутили. Мир вокруг был

умышленно

прозрачен, просматривался насквозь. Марк дал ему несколько подсказок: прислал коробки со своей старой одеждой; говорил — словно одержимый — о мостах; а два года назад по дороге из Кингстона в Покипси они остановились на шоссе № 9 на краю моста через Гудзон, а позже, вернувшись в машину, Марк спросил: «Как думаешь, какой он высоты?» И последний телефонный звонок, такой откровенно обманчивый, оказался его попыткой сообщить брату о том, что должно случиться.

Тогда Брайан, конечно, этого не понял. Через пару часов он даже не думал об их разговоре, благополучно выпивая на квартире у одной девчонки по имени Кара Брайт за пределами университета. Утром его разбудил звонок матери.

На этот раз Уильямс разослал следующую подсказку раньше обычного, в понедельник после обеда, за два часа до лекции по Курсу логики и мышления 204.

Мэри щелкнула по второму сообщению, озаглавленному «Что насчет звонка?». В письме содержался звуковой файл. Когда Мэри нажала на ссылку, из колонок раздался женский голос:

— Я… здесь.

Далекий голос. Полли. Мэри оттянула ползунок проигрывателя назад и вновь запустила запись.

— Давайте поговорим о Полли, — сказал профессор в понедельник после полудня.

— Вы первый, — отреагировал Дэннис Флаэрти. Пошутил.

Засмеялись все, кроме Мэри. Весь день после вечеринки — где женщина, исполнявшая роль Дэллы Уильямс, вручила ей записку — Мэри была встревожена. Она никак не могла избавиться от жуткого ощущения, что все вокруг — актеры. Двигаясь по проходу в столовой, Мэри чувствовала на себе взгляды официантов. Слушая, как студенты в ее группе по литературе обсуждают Остера и Квинна, подумала, не входил ли «Стеклянный город» в план Уильямса. Ей казалось, будто игра скоро достигнет критической точки, кульминации. До конца семестра оставалось полторы недели, а она еще не нашла ни единого веского доказательства. По многим признакам Мэри догадывалась, что так же далека от разгадки, как и в первую неделю занятий.

— Хорошо, — согласился Уильямс. — Как вы думаете, что чувствует Полли в данный момент? Представьте ее. Закройте глаза и представьте.

Все сидели и думали о вымышленной девушке и ее возможном эмоциональном состоянии.

В библиотеке Ормана сообщили, что «Исчезновение» находится на руках. Брайан знал, что это значит: кто-то из группы опередил его. Но надежда еще оставалась. Он поискал по электронному каталогу и обнаружил, что в публичной библиотеке есть копия книги. Брайан поехал туда. В приемнике Джонни Кэш завывал «Ring of Fire». В лобовое стекло колошматил дождь.

По дороге Брайан думал о Дианне Уорд. А еще он думал о ее двойнике, девушке из трейлера в Белл-сити.

«Их сходство поразило нас всех, — рассказывал человек, исполнявший роль детектива Турмана. — Они были похожи, как две капли воды, вот только найденная девушка казалась какой-то… другой».

К полудню понедельника, когда остальные студенты сидели на лекции в Восточном зале и Мэри разгадала головоломку Уильямса, Брайан выдувал в Убойной очередную вазу для матери. Он пытался отвлечься от размышлений о Полли.

Но к ночи Брайан вновь задумался над книгой, о которой днем рассказала ему Бетани Кавендиш. Мысль о ней напоминала приступ голода. Как ни пытался, он не мог отбросить ее. Брайан вернулся в Убойную и начал новую вазу, но не успел взять стеклодувную трубку, как вновь стал думать о произведении Уильямса.

Мэри спала, когда к ней постучался Брайан. Был уже двенадцатый час ночи, а возможно, и того больше. Мэри вскочила, ударившись головой о перекладину под верхней кроватью. Она спала на нижнем ярусе, потому что правила внутреннего распорядка предписывали устанавливать в комнатах общежития двухъярусные кровати. «На всякий случай, — сказал ей один из преподавателей. — Вдруг что-нибудь произойдет, и вам придется подселить соседку».

Брайан нервно расхаживал в коридоре.

— Стряслось тут кое-что, — сказал он, когда девушка открыла дверь.

Уже в комнате Мэри приготовила Брайану чашку дешевого «Липтона». Но к чаю он так и не притронулся. Внимание Брайана блуждало где-то далеко. Он был не в силах усидеть на месте, хотя Мэри выдвинула для него стул. Брайан мог лишь ходить из угла в угол, меряя шагами комнату, и трясти головой, словно пытаясь избавиться от нежеланных мыслей.

— Во-первых, — сказал он, — Уильямс написал книгу о девушке, про которую рассказывал детектив. О Дианне.