Поезд подходил к Одессе после полуночи, и Андрей был рад этому: он не хотел попадаться на глаза людям, хотя едва ли кто и узнал бы сейчас в нем, небритом, усталом, прихрамывающем, некогда бравого моряка.

Восемь суток тащился от Киева товарно-пассажирский состав, и все эти восемь суток Андрей почти не вылезал из теплушки: ноющая боль — в правом бедре открылась рана — вынуждала его сидеть на дощатых нарах и пить воду из чайников соседей.

В вагоне было тесно, душно и грязно. Едкий смешанный запах табака, пота и карболки — в Киеве санитары опрыскали всю теплушку — не мог выветриться, несмотря на то, что днем во время движения поезда дверь держали открытой.

На остановках теплушка превращалась в осажденную крепость: желающие попасть в вагон тщетно барабанили в дверь. «Сами на головах друг у друга едем!» — кричали им в ответ.

Андрей проснулся в самом отличном настроении. Потянувшись, он почувствовал приятную бодрость во всем теле. Даже рана перестала ныть.

В окно было видно ярко-синее солнечное небо. «Да, здесь, у моря, и небо не такое, как где-нибудь под Касторной!..»

— Вставай, вставай, сухопутный моряк! — раздался голос отца.

Роман Денисович пришел с дежурства часа два назад и, поев холодного борща, не лег, как обычно, отдыхать, а решил дождаться, пока проснется сын.

Тусклое красное пламя фонаря «летучая мышь» едва теплилось и готово было вот-вот погаснуть, до того спертым был воздух. Фонарь стоял на большом камне и призрачно освещал низкую тесную пещеру, высеченную в толще желтого ракушечника. В углах пещеры темнели отверстия узких тоннелей. Вокруг царила такая тишина, что звук капающей с потолка воды отдавался в ушах громким звоном.

Пещера находилась глубоко под землей, в северной части лабиринта одесских катакомб, о происхождении которых рассказывались самые разноречивые истории. Любители таинственных легенд уверяли, что подземные ходы, протянувшиеся на десятки километров под всем городом и его окрестностями, вырыты лет полтораста назад контрабандистами, устраивавшими здесь потайные склады.

На самом же деле возникновение подземных пещер, переулков и целых улиц было связано с ростом самой Одессы. Все городские здания строились из легкого пористого ракушечника, и, чтобы не возить камень издалека, его добывали тут же, в подземных каменоломнях, которые со временем были заброшены. Добыча велась без всякого плана. В течение многих десятилетий тысячи различных хозяйчиков и подрядчиков на свой страх и риск рыли шахты и штольни, не считаясь ни с правилами технической безопасности, ни с экономической целесообразностью, лишь бы поменьше затратить средств и побольше получить барыша. Тоннели катакомб шли в самых различных направлениях, порой в несколько этажей, петляя, скрещиваясь, то горизонтально, то круто спускаясь вниз, то высокими просторными штольнями, то тесными низкими и узкими щелями.

В результате получился такой запутанный лабиринт, что понадобились бы долгие месяцы для составления хотя бы схематического плана его.

По случаю предстоящего выхода «Валюты» в море старик Ермаков созвал гостей: шутка ли, сын открывает в Одессе навигацию!

Андрей привел с собой Павла Ивановича Ливанова. Ковальчук остался дежурить на шхуне. Репьев от приглашения отказался: «Мне надо сходить в Губчека».

Мать усадила сына между собой и Катюшей Поповой.

Андрей несказанно обрадовался ее приходу. Он никак не ожидал, что после первой неприятной встречи она согласится прийти к ним.

В середине ноября в Одессе сгорел хлебный элеватор — несколько тысяч пудов пшеницы. Пожарные не могли помешать быстрому распространению огня: водопроводные краны оказались поврежденными.

Следующая ночь ознаменовалась взрывом адской машины на электростанции. Взрыв вывел из строя только что отремонтированный генератор, и город опять остался без света.

Тревожно было в Одессе в эти осенние дождливые дни.

А на Греческом базаре и у Привоза прижимистые торгаши вздували цены. У ларьков и лавочек, в кабаке Печесского и еще невесть где рождались провокационные слухи, будто Тютюнник собрал за Днестром новую несметную армию и готовится к походу на Советскую республику, будто из Москвы пришел приказ закрыть все церкви и синагоги, будто Губчека со дня на день начнет отбирать у всех граждан без разбора теплую одежду и обручальные кольца, будто электростанцию поломали сами большевики — не хватает угля, не умеют без старых инженеров обращаться с оборудованием, а приписали все вредительству, будто... «Новости», одна другой чудовищнее и нелепее, расползались по городу тяжелым липким туманом.

Под воскресенье шхуна Антоса Одноглазого нахально вильнула кормой и снова, в третий уже раз, скрылась от пограничников.

— Свистать всех наверх! — приказал Ермаков боцману. Заложив за спину руки, он быстро шагал по качающейся палубе от борта к борту.

Когда все одиннадцать человек команды выстроились на баке, Ермаков остановился перед ними и прищурил глаза.

— Антос Одноглазый поздравил нас с наступающим праздником и пожелал нам побыстрее перебирать шкоты и фалы. У меня все! Можете разойтись!

В больницу Ермаков попал только после похорон отца.

— Вы к кому, товарищ командир? — спросила дежурная сестра, подавая ему халат.

— Я к Поповой. Как ее здоровье?

— Врачи скажут, — уклончиво ответила сестра. — Попова на третьем, в хирургической палате.

Проводив Ермакова и Репьева, Никитин выслушал доклад транспортного отдела и вместе с секретарем губернской комиссии по борьбе с детской беспризорностью и представителем губкома комсомола обсудил, как организовать трудовую коммуну для малолетних правонарушителей, где достать для них посуду, белье, токарные станки, продукты и прочее.

С наступлением холодов беспризорники устремились из центральных районов республики на юг, и Феликс Эдмундович Дзержинский строго-настрого приказал всех их собрать и приучить к трудовой жизни.

Оставшись, наконец, один, Никитин долго ходил по кабинету. Привычка мерить шагами пол выработалась у него еще в тюрьме. Когда ходишь, как-то лучше думается, да и нельзя же целый день сидеть сиднем, надо хоть немного размяться.

Была уже глубокая ночь. В окно хлестал дождь, в трубе камина назойливо выл ветер, и где-то в нижнем этаже приглушенно стрекотала пишущая машинка.