«Дорогая Людмила, у меня замечательные новости…» Наташа раздраженно бросила ручку, писавшую все хуже и хуже. Она попыталась вдохнуть в нее жизнь, лизнув языком, но чернила кончились, а Петер предупреждал ее, что, вероятно, не сможет стащить в ближайшее время другую, так как в Сити-Холл снова начали учитывать канцелярские принадлежности.

Ручке пришел конец, и это обстоятельство повергло ее в уныние. Она закурила сигарету, что было запрещено, и вышла в крошечный садик, разбитый на крыше дома, где одинокая яблоня осыпала лепестками цветов красную черепицу цвета бычьей крови. Наташа была на третьем месяце беременности, но со стороны казалось, что по меньшей мере на шестом, так как она поглощала неимоверное количество вафельных трубочек со взбитыми сливками, которые считались сугубо пражским лакомством и по какой-то причине не исчезли из продажи.

Скоро вернется домой со смертельно скучной работы Петер, ее любящий муж, и взберется по лестнице в их двухкомнатную квартирку на последнем этаже. Им предложили ее — и это была невероятная удача — через год после свадьбы. Петер соглашался с Наташей, что, должно быть, Людмила каким-то образом сумела устроить это, тайно передав деньги одному из нечистых на руку членов жилищной комиссии, так как даже в Чехословакии Людмила под своим новым именем сделалась объектом национальной гордости.

Квартира находилась на Малой стороне, улице, проходившей сразу под Градчанами, резиденцией проклятого чешского правительства. Наташе очень хотелось бы подложить бомбу под стены крепости и полюбоваться, как она вместе с руководством партии, которая служила всего лишь прикрытием для настоящих правителей из Москвы, взлетит на воздух в клубах дыма и пламени.

Из-за них — Наташа всегда думала о правительстве «они» — у Петера не было надежды на успешную карьеру, поскольку сначала его лишили права на университетское образование, а потом связали по рукам и ногам нудной и бесперспективной работой, где он занимался чуть ли не наклеиванием марок. Все это произошло потому, что его отец один-два раза откровенно высказался и сидел в тюрьме за чтение строжайше запрещенного Кафки. Что ж, по крайней мере Петера не заставили работать мойщиком окон, как его двоюродного брата, который говорил на шести иностранных языках и имел научную степень по зарубежной литературе.

Когда профессор Юта попросил ее зайти до конца рабочего дня, Наташа тотчас подумала, что он хочет сказать ей, что Петера амнистировали, что он возвращается домой и жизнь, которая словно замерла на пятнадцать месяцев, две недели и полтора дня, начнется снова.

Пока она бежала вверх, преодолевая два лестничных пролета, к аскетическому кабинету профессора в ослепительно белой дерматологической клинике, где она заканчивала курс по косметическому уходу за кожей тела и головы, она напевала себе под нос: «Петер возвращается домой; папочка Кристины возвращается домой, Петер возвращается домой…»

В кабинете секретарши не было ни души. Наташа была слишком взволнована, чтобы сидеть. На столе лежал выпуск ежедневной газеты с новыми сообщениями о том, что намерен осуществить потрясающий Александр Дубчек. Они с матерью с трудом верили тому, что читали с тех пор, как отменили цензуру.

Теперь они могли прочесть в своих газетах, что говорила о них пресса за рубежом. Там называли это «пражской весной марксизма с человеческим лицом», но сейчас уже начало июня, лето! С момента вызывающего изумление назначения Дубчека на пост первого секретаря в январе планы его реформ становились все смелее, и наглядным свидетельством перемен было освобождение политических заключенных и свежее молоко в магазинах на прошлой неделе.

Однажды ужасным, очень холодным мартовским вечером год назад Петер не вернулся домой с работы. В одиннадцать часов ей сказали, что его перевели в Хомутов, один из самых загрязненных промышленных городов Чехословакии. С тех пор она потратила все их сбережения до последнего гроша и все свое свободное время, пытаясь выяснить, какое Петер совершил преступление и как добиться его освобождения. Все безрезультатно.

— Твое здоровье, Наташа.

Чарльз привык к ее молчанию: она говорила ему, что молчит главным образом потому, что ей не хватает английских слов, а не потому, что нечего сказать. Ему не нужно было ничего объяснять. Он уже знал, как и многие другие сотрудники фирмы, что Наташа привыкла иметь свое собственное мнение.

Не важно, хватало ей запаса английских слов или нет, но она сумела дать понять, что находит уровень подготовки косметологов в Соединенных Штатах очень низким по сравнению с квалификацией, которую дают даже сейчас в нищей Дерматологической клинике в Праге, что в Чехословакии профессия косметолога считается престижной, чтобы получить ее, учатся несколько лет, и потому к ней относятся с гораздо большим уважением, чем, как оказалось, в Соединенных Штатах. От Луизы Чарльз узнал, что то же самое, по мнению Наташи, касается и персонала «Луизы Тауэрс», хотя она была достаточно тактична, чтобы не делать подобных заявлений публично.

— Извини, Чарли.

Ему нравился акцент, с каким Наташа произносила его имя. Когда-то и Луиза называла его «Шарли», но занятия с преподавателем, ставившим произношение, в течение нескольких лет сыграли свою роль. Наташе предстояло пройти еще долгий путь, но лично он все-таки надеялся, что ее речь сохранит следы иностранного акцента. Это служило на пользу делу. Покупатели, похоже, знали или по крайней мере верили, что большинство восточноевропейских косметологов, которым удалось перебраться в Штаты, великолепно подготовлены, и Наташа не является исключением.

Прошедший год был самым неудачным для бизнеса из всех, что Бенедикт мог припомнить. Кажется, ни дня не проходило без новых проблем, очередных судебных разбирательств, еще одного назойливого представителя того или иного правительственного подкомитета, совавшего свой обычно дилетантский нос в дела «Тауэрс», и последнее, но отнюдь не менее важное, усиленное давление со стороны банков, направленное на сокращение их расходных счетов.

«Горькая пилюля убытков для крупного производителя медикаментов», — кричал в конце года заголовок «Уолл-стрит джорнал», предварявший статью, где перечислялись с излишней скрупулезностью бедствия «Тауэрс» в общем и целом.

Два сильнейших конкурента в области фармацевтики, наконец, пробили себе дорогу в косметический бизнес. Конечно, ему это не нравилось. Это значило ужесточение борьбы за то, чтобы удержать или найти нескольких воистину талантливых людей в безумном косметическом производстве, и усиление промышленного шпионажа, чтобы выяснить, чем именно занимаются, если занимаются, в лабораториях соперников, над чем еще не работали в исследовательском отделе «Луизы Тауэрс».

Что больше всего раздражало Бенедикта, так это неослабевающий, исключительный успех АК-3, лекарства от кожной сыпи и угрей фирмы «К. Эвери»; это средство теперь продавалось в аптеках по рецепту, и благодаря ему стоимость акций «Эвери» взлетела до небес. То обстоятельство, что он сам вложил в это деньги после ночной встречи с Одри Уолсон задолго до того, как Комиссия по контролю за качеством одобрила результаты клинических испытаний «Эвери», нисколько не улучшало настроения. На означенном капиталовложении он заработал уже несколько сотен тысяч долларов, но это ничего не значило.

Существовало два человека, которых он с наслаждением стер бы с лица земли, мрачно размышлял Бенедикт, когда, вернувшись после коротких новогодних каникул, проведенных на Моут Кей, он приехал в офис в первый рабочий день 1972 года. Одним из них был Ральф Нейдер, так называемый борец за права потребителей, которого многие его коллеги, руководившие другими отраслями промышленности, с той же радостью уничтожили бы. Вторым был Ян Фейнер.

На высоком стуле, который принес ухмыляющийся и в то же время явно испытывающий почтение служащий магазина, важно восседал юный джентльмен, приходившийся по странному сочетанию одновременно и приемным сыном, и внуком по мужу самой важной почетной гостье, мадам Луизе Тауэрс. По бесстрастному выражению лица Кика — а это был он — было непонятно, одобряет или не одобряет юноша церемонию открытия, что с точки зрения японских сановников отвечало правилам этикета.

Владельцы колоссального универсального магазина «Такашимайя» с такими же ничего не выражавшими лицами и их жены в изысканных кимоно, стоявшие на шаг позади мужей, негромко зааплодировали, когда Луиза перерезала белую шелковую ленту, опоясывавшую первый «Институт красоты Луизы Тауэрс» и отдел магазина в Японии.

Несмотря на то, что Кик признавал, как очаровательно выглядела Лулу в светло-бирюзовом шелковом костюме, туфлях в цвет костюму и маленькой шляпке с вуалью, в глубине души его воротило от лицемерия всего происходящего. Для поездки дед лично составил для него отдельный план, дабы внук мог лучше познакомиться с Луизой Тауэрс. Выполняя один из пунктов этого расписания, ему пришлось встать ни свет ни заря, чтобы встретиться с Даги Фасеффом, шефом отдела творческих композиций компании, и выяснить, все ли сделано для успешного проведения церемонии.

Теперь он знал — как будто его это волновало, — почему кожа Лулу источает почти мертвенно-бледный, лунный свет, когда она поворачивается лицом к аудитории; Даги сказал ему, что японские женщины страстно мечтают сделать свою кожу безупречно белой и готовы выложить за это сколько угодно йен. Кик также знал, почему на бирюзовом костюме Лулу не появилось ни единой морщинки, хотя она в нем уже намного больше часа. Это чудо стало возможным благодаря свету двух вольфрамовых прожекторов, на установку которых ушла целая вечность, начиная примерно с восьми часов утра. Сейчас их свет, проходивший сквозь специальный задник из совершенно белой, невидимой бумаги, создавал тот самый, необходимый драматический эффект, отбрасывая тени на две колонны, специально воздвигнутые к церемонии открытия, чтобы натянуть белую шелковую ленту перед «Институтом». И еще, как объяснил Даги, прожектора «очаровательно подчеркивали линии скул мадам Тауэрс». «Очаровательный» было одним из любимых словечек Даги.

Кик попытался взглянуть на часы так, чтобы никто не заметил. Он положил левую руку на колено. Пропади ты пропадом! Рукав закрывал циферблат. Если бы он догадался посмотреть, когда вставал, чтобы присоединиться к аплодисментам, но он этого не сделал, а дед слишком хорошо вдолбил ему свою лекцию о том, как важен в Японии язык жестов и правильный контакт глаз, чтобы он сейчас забыл об осторожности.

Из-за кулис сцены бального зала отеля «Хилтон» Наташа обозревала помещение, заполненное до предела людьми, которых она называла «наши солдаты».

Через несколько минут она выступит перед ними, открывая самое большое собрание продавцов за всю историю существования компании. Она будет поздравлять их и вручать памятные часы с гравировкой тем, кого именовала «нашими героями» в недавно учрежденной газете компании для внутреннего пользования. Здесь собрались продавцы и продавщицы года, которые, проявляя исключительное мужество, ловкость и упорство, «запродавали» по всей стране продукцию фирмы «Наташа» (они убрали из названия компании неуклюжее слово «Эстетик») владельцам мелких магазинов розничной торговли и аптек-закусочных — людям скупым, с большим самомнением, распоряжавшимся около их косметических прилавков, словно могущественные властелины.

Наташа нервно сосчитала на пальцах, какие еще группы она должна поприветствовать за их успешную работу. Хотя после горячих обсуждений с Чарльзом было решено, что армия продавцов пойдет первым номером программы, поскольку, по мнению Наташи, настоящий успех в бизнесе начинался и заканчивался продавщицами косметики, — она настаивала, чтобы их называли косметологами фирмы «Наташа». Но были также и руководители подготовительных курсов, и региональные менеджеры, в обязанности которых входило вдохновлять продавцов продолжать убеждать и уговаривать покупателей магазинов, использовать свои замечательные способности, чтобы помочь распродать товар клиентам. Как Наташа поняла в первые дни работы в компании «Луиза Тауэрс», самой сложной частью косметического бизнеса, как и в издательском деле, являлось то, что мало было запродать. Если продукция не распродавалась, ее возвращали.

В течение трех лет, с тех пор, как компания «К.Эвери» начала выкладывать деньги на их рекламу, презентации, распродажи и подготовку кадров, изделия фирмы «Наташа» начали распродаваться в огромных количествах. Именно по этой причине большой босс, Ян Фейнер, согласился профинансировать не только сегодняшнее высокое собрание в первом квартале года, но и исключительно дорогостоящую — и революционную — рекламную кампанию в прессе и на телевидении, которую они были готовы открыть. Наташа была убеждена, что эта рекламная кампания произведет радикальный переворот в общественном мнении относительно дешевой косметики, продающейся в любом мелком магазинчике.

Внизу, под микрофонами в центре сцены, стоял стол президиума, за которым сидел Чарльз, и, Наташа видела, в самом веселом расположении духа оживленно разговаривал, окруженный самым цветом служащих женского пола и косметологов, работавших в магазинах розничной торговли.

«Братья Фейнеры», как уважительно именовала пресса Яна и Виктора, президент «К.Эвери» и первый вице-президент отдела научных исследований и новых разработок, решительным шагом направлялись на ежегодную конференцию, проводившуюся в Академии наук в Вашингтоне.

Они пришли на несколько минут раньше, но лекторий уже был до отказа заполнен участниками — выдающимися учеными, профессорами, докторами, дерматологами, журналистами из медицинских журналов и их редакторами — большинство из них Фейнеры знали в лицо. К ярости Виктора, когда они садились на отведенные им места в первом ряду, Ян тихо сказал, не глядя на него:

— Жаль, что сегодня здесь нет Луизы.

Виктор едва поверил своим ушам. Луиза! В такой день! Как мог его брат вообще думать об этой шлюхе, аморальной, подлой бабе, которая сделала все возможное, чтобы уничтожить его? Виктор настолько разозлился, что на глазах у него выступили слезы жалости к самому себе. Упомянув ее проклятое имя, Ян испортил ему день. Он помрачнел и был готов проклясть на веки вечные гнусную женщину, когда свет потух и засветился киноэкран.

Братья быстро переглянулись. Виктор предупреждал Яна, что на этой традиционной и весьма серьезной научной конференции, вполне возможно, попытаются использовать дешевые зрелищные трюки. Ян тогда посоветовал ему не фантазировать. Когда на экране появился слайд с изображением известного живописного полотна, Виктор почувствовал себя отомщенным. Прославленный профессор дерматологии, выступление которого они все пришли послушать, задумал очередной из своих оригинальных фокусов.

— Если быть до конца откровенной — я никогда не любила своего мужа.

Пенелопа Дэвидсон задохнулась от изумления. Неужели она своими ушами слышала, как Луиза Тауэрс сказала это? Понимает ли Луиза, что именно она сказала? Пенелопа не смела шевельнуться, чтобы невзначай не перебить Луизу. Какое несчастье, что весь этот потрясающий материал будет похоронен в архиве ее отдела некрологов.

Хотя она в течение трех месяцев записывала рассказ Луизы на магнитную пленку, Пенелопа сейчас благоговела перед ней так же, как и всегда, возможно, даже больше. Луиза была ее крестной матерью, лучшей подругой ее родной бабушки; они вместе проводили каникулы; Пенни принадлежала к очень небольшому числу людей в мире, кому доводилось видеть Луизу Тауэрс без косметики — и тем не менее она выглядела изумительной красавицей! И все-таки, несмотря на то, что она давно знала Луизу, каждый раз, когда они садились вместе за работу, Пенни охватывало смешанное чувство застенчивости и благоговения, что начисто лишало ее дара речи.

— Речь идет о любви иного рода, той, что зиждется на уважении, восхищении. Он научил меня всему…

Ничего удивительного, подумала Пенни, что признавшись, будто она по-настоящему не любила своего покойного мужа Бенедикта Тауэрса, Луиза теперь осыпает его комплиментами, чтобы смягчить резкость слов.

Мир наполняла тишина, тишина, какая бывает после сильного урагана, когда люди ходят на цыпочках и двигаются медленно, опасаясь, что любое резкое движение вызовет новый порыв ветра. Мои веки были тяжелыми, и тогда я подумала, что долго плакала. Я надеялась, что глаза не покраснели.

Когда я осмелилась осторожно открыть их, то была вознаграждена самым божественным зрелищем, походившим на мираж — меня окружала моя семья. Скорее всего, это и был мираж, так как среди других находилась моя мать с щеками, мокрыми от слез, как обычно. А рядом с ней? Петер. Я узнала Петера Малера с дочерью Кристиной и… Наташей! Мне снова захотелось плакать, но слез не осталось.

— Наташа… — Я знала, что произношу ее имя громко и уверенно, желая показать, что всегда хотела быть ей сестрой, но мой голос звучал слабо, как еле слышный шепот.

— Людмила! Людмила! Слава тебе, Боже, тетушка Людмила, Луиза, Луиза.

Мои мама, сестра и племянница говорили по-чешски, но одно и то же.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.