В книгу одного из родоначальников советского морского флота легендарного капитана Д.А. Лухманова (1867-1946) вошли художественные произведения, написанные им более чем за шестьдесят лет службы на флоте.
Легендарный капитан
Дмитрий Афанасьевич Лухманов (1867—1946) в первые годы Советской власти стал легендарной личностью. В длинной черной пелерине с золотыми застежками, изображавшими львиные головы, в фуражке с суконным козырьком, шитым золотыми листьями, капитан дальнего плавания Лухманов, нахмурив густые брови, строго глядя перед собой, часто ходил мимо судов, стоявших у невских причалов. Его, начальника Ленинградского морского техникума, многие узнавали, когда он бывал на набережной Васильевского острова, возле памятника адмиралу Крузенштерну, у борта парусного корабля «Товарищ». Разные поколения мореходов с большим уважением относились к нему, знали его как широко образованного человека, коммуниста, капитана-парусника, конструктора и писателя. Из восьми десятков прожитых лет 64 года он посвятил беззаветному служению русскому и советскому морскому торговому флоту, Родине.
Он родился в Петербурге. Его мать мечтала, что сын будет юристом, а отчим надеялся, что он станет офицером. Поэтому в 1877 году, после переезда семьи в Москву, его определили в третью военную гимназию, где он проучился четыре года. Лухманов был любознательным гимназистом, много читал, особенно его увлекали книги о морских путешествиях («Фрегат „Паллада“» И.А. Гончарова, «Ченслер» Ж. Верна, «Красный корсар» Ф. Купера…). Эти и другие произведения художественной литературы растревожили его, вызвали интерес к морской профессии. Юноша стал мечтать о плавании на море. Сильное впечатление оставили в душе подростка экспонаты Петербургского морского музея (ныне Центральный военно-морской музей) и экскурсия на русские военные корабли в Кронштадте.
Страсть к морским приключениям, желание помочь матери заставили его, пятнадцатилетнего паренька, отправиться в Крым и поступить в Керченские мореходные классы.
Весной 1884 года на греческом пароходе «Николаос Вальяно» ученик Керченских мореходных классов Дмитрий Лухманов ушел в далекое заграничное плавание. На этом судне он прошел через Босфор и Дарданеллы, Гибралтарский пролив и Английский канал. Побывал в Германии. Но юного морехода не устраивало плавание на паровом судне. Он мечтал о парусниках. В Италии ему удалось попасть на бриг «Озама».
Два года он был матросом иностранных парусных судов. Многому научился, многое познал. Тяжелый матросский труд, работа вручную с просмоленными канатами и парусами приносили не только радость.
Соленый ветер
Я буду моряком!
Мой отчим хотел сделать из меня офицера, а моя мать — образованного человека.
Желание матери более или менее исполнилось, хотя и не совсем обычным для русского интеллигента способом.
Первые рейсы
Орест Платонович Крестьянов, отставной штурманский капитан из кантонистов, оказался добрейшим и милейшим человеком.
В ежовые рукавицы меня он не взял, очень посочувствовал моей страсти к морю и очень смеялся, когда я откровенно рассказал ему, каким образом я освободился от ненавистной мне военной гимназии.
Благодаря хорошей теоретической подготовке я был принят сразу во второй класс и жадно принялся за милую моему сердцу науку.
Поселился я вместе с несколькими иногородними учениками в небольшом флигеле при доме Крестьянова. Жило нас там семь человек: Шепель, Лавров, Зеленский, Соляник-Краса, Снежницкий, Подлевский и я.
Кроме Шепеля, Лаврова и Зеленского, с которыми судьба вновь сталкивала меня после многочисленных шатаний по свету, я ярче всего помню рыжего кудлатого певуна Снежницкого.
С лошадьми на борту
В Таганроге «Астрахань» нагрузили пшеницей насыпью, а на палубу мы приняли двадцать четыре лошади.
Лошади эти были куплены какими-то важными турками на воронежской ярмарке и назначались для султанской конюшни. Их сопровождали проводники из русских татар под начальством турецкого офицера.
Для лошадей были устроены на палубе особые стойла с кормушками. Лошади стояли мордами к борту, а хвостами — к середине парохода, причем хвосты — краса и гордость русских рысаков — были забинтованы парусиной, чтобы не вытирались в качку о задние брусья стойл.
Погода была отличная.
Штилями, без малейшей качки, прошли мы весь путь и на рассвете четвертого дня плавания подходили к Константинопольскому проливу
[6]
.
Черноморская каторга
Остаться без места матросу в старой России во время навигации было делом не из приятных.
Судов дальнего плавания, меняющих команду порейсно, у нас почти не было.
Матросских домов или морских контор для найма, как за границей, тоже не было. Не было тогда и никаких профессиональных организаций.
Съехал я на берег с девятью рублями.
Хорошо, что все это случилось не в Таганроге, а в Севастополе, куда «Астрахань» зашла в док РОПИТ после константинопольской посадки.
Шхуна «Святой Николай»
Я знал в Керчи на набережной трактирчик, любимое пристанище местных каботажников, и отправился прямо туда. Там я разыскал знакомого полового, рассказал ему про свои беды и просил рекомендовать кому-либо из завсегдатаев заведения.
Спать в Керчи на бульваре мне было неудобно: могли опознать и отправить к Крестьянову. С деньгами тоже надо было быть экономным до крайности, тем более что у меня очень обострился вопрос со штанами: имевшаяся на мне пара едва держалась и была вся заплатана, а новые молескиновые или камлотовые стоили на базаре около трех рублей. Поэтому я предпочел, при помощи того же знакомого полового, пристроиться временно в трактирной кухне.
Я мыл посуду, чистил ножи и вилки, щипал кур, скоблил чешую с рыбы и за это получал обед, чай в неограниченном количестве и право спать на одной из кухонных лавок.
Это давало мне возможность быть всегда под рукой и не прозевать место.
На третий или четвертый день пребывания на кухне мой приятель вызвал меня неожиданно в зал и представил почтенному бородатому человеку, одетому в вышитую украинскую сорочку, люстриновый черный пиджак и полосатые брюки.
