— Здравствуйте, господин ангел!

— Ерунда, — какой из меня ангел?

— Но ведь вы совершенно призрачный…, извините, прозрачный.

— Радуйся, что вообще что-то видишь. А прозрачный-непрозрачный — дело привычки.

— Кто же вы?

— А что на складе?

— По слухам, условия хуже. Впрочем, не думай об этом. Наше дело — разобраться, подготовить и подать. Ведь кому-то положено, а кому-то — нет. Или положено, но что-то другое. Просьбы без ответа оставлять нельзя — люди надеются. Хотя, между нами, разве это просьбы? Это даже не молитвы. Чаще всего — требования или прямой шантаж. Например: «Дай, а то удавлюсь». Это еще пристойный пример. Бывает и так: «Не дашь — всех удавлю». Взяток, сам понимаешь, не берем — полное обеспечение. Протекционизм — случается: смотришь, просьба от родственника или дружка — трудно удержаться, тем более — как бы весточка, тут лучше всего передать коллеге на рассмотрение. Или наоборот: есть ходатайство, а клиент тебе знаком: с получки занял и не вернул, или бабу отбил, или еще что-то… Какова реакция? Точно: «Попался, сволочь». Ан нет. Это ты попался. Засекут — и на склад. Вот и думай, рассуждай… Видишь, как я откровенен? А ведь двадцать лет в адвокатуре прослужил. Правильно, ты меня насквозь видишь, хоть и не видишь ничего. Такая уж субстанция, то есть — никакой. Это поначалу. Пообвыкнешь — взгляд замылится. Я сейчас бодрячок лет сорока, костюм-тройка бежевый финский. Это мне по статусу подходит — среднее начальство. Тебе бы — возраст тридцатилетний, костюм синий неброский. Хотя, как знаешь — четких правил нет. Разве что малолеткой на работу не приходи — с этим я борюсь. Дай нашим дамам волю — разведут здесь детский сад. Женщина приличная, до девяноста двух доскрипела, вдруг является пятнадцатилетней, в дореволюционной еще школьной форме. «В шестнадцать, — говорит, — я уже растолстела, не хочу». Хочу — не хочу… Не солидно! Секретарь отдела, девять языков знает… Другой-то и не скажешь ничего: в девятнадцать уже выглядела, как прости-господи, а в двадцать и вовсе того…, от известной болезни. Старший советник по вопросам любви. Этой разрешаю, ничего не поделаешь, да и то — не моложе шестнадцати. Понял для начала? Кадры нужны. Раньше что там было? Адам да Ева. А теперь? САМ-то на всех языках разговаривает. А мы, простые смертные, то есть посмертные, действуем в силу знаний, опыта и таланта. Приходит новый сотрудник — спец экстра-класса, а говорит лишь на родном и с ошибками, и словарем пользоваться не обучен. А что клиент? Русские иностранных языков не знают, англичане — знать не хотят, израильтяне, например, матерятся по-английски и по-русски, но не ведают что говорят. Иногда клиент просит, а что — объяснить не может: «Господи, сделай так, чтобы то и это, но без этого и при этом точно так, как я попросил. Заранее благодарен, подполовник водолазных войск в отправке, кавалер значков и медалей (перечисление), гениальный детектор местного мероприятия, почтенный производитель культурного общества, господин-товарищ-брат Мейд Ионович Холливуд». Что такому нужно? Специалистка по любви разобралась. Благо, что она еще и лингвист — три курса пединститута. Чаю хочешь? Ах, забыл. Для тебя еще и чай — не чай. Но ничего, пообвыкнешь — и чай будет чаем, и водка — водкой — в какой-то мере…, и креветка креветкой, и женщина женщиной окажется, или покажется, что, собственно, почти что все равно. А сейчас, пойдем знакомиться с коллективом. Готов?

— Готов, — отвечаю.

Мне-то, в самом деле, все равно — у меня, наверное, шок. Глаза закрываю: вижу рыло гнусное тупое микроавтобуса, визг тормозов и визг собачий — пса до ужаса жалко… Бедный Жорик. А открываю глаза, вижу контур — знакомый уже — моего собеседника. Хотя — нет, заполняется контур: в полукресле сидит бодрячок лет сорока в костюме-тройке бежевом финском.

Так в моем пересказе начиналась новая загробная жизнь Дениса Карповича, звавшегося когда-то Дионисом. Имя он сменил, поступив на службу в контору, поскольку Дионис в древнегреческой мифологии — бог вина и веселья, иначе, Бахус — звучит несолидно для ответственного сотрудника.

— Знаю, что тебя заинтересовала эта комната, хотя правильней было бы начать с секретарской. Фраза «Чтоб ты сдох» удобна, но в нашем случае не точна. Это не просьба, а, скорее, проклятие. Проклятиями занимается другой отдел. Мы по службе с ними почти не пересекаемся, делимся, разве что, информацией, но не всей. В личной жизни — пожалуйста, общайся, заводи друзей в свободное безвременье, но на работе — каждому свое. В наших же случаях, фигурирует: «Чтоб он сдох», или: «Чтоб они сдохли», или: «Чтоб все сдохли» — эти выражения все же можно трактовать как просьбы или пожелания. Правомерность обращений такого рода проверяем с особой тщательностью, но всегда рекомендуем отказать. Есть тут маленький нюанс — то есть распоряжение свыше — велено отказывать, но не велено не рассматривать. Собранный материал передаем наверх. Что с ним дальше происходит, не ведаем. Но! Был довольно интересный случай в моей практике: оформлял я пожелание одного бедолаги по поводу переезда трамваем некоего министра. Материал мне предоставили серьезный, я — на месте нашего клиента — лично удавил бы данного протеже, не будь министр настоящим громилой, и была бы возможность к нему подступиться. Но мои эмоции не в счет, кроме того — тот самый нюанс-распоряжение… Рекомендую: «Отказать». А теперь, не прошло и полгода, тот самый министр сидит в этой самой комнате в должности инструктора — большой дока оказался в вопросах «чтоб ты сдох». Правда, трамваем его не переехало — не гуляют министры в районе трамвайных путей — анчоусом подавился, даже недолго мучился. Кстати, анчоусы уважает по-прежнему — жрет и теперь уж не давится. А возраст свой, не меняет. У них у министров, чем старше, тем уважаемей — получаса не желает сбросить с последней своей минуты — выглядит, как баклажан.

С последними словами мой новоявленный шеф (так он себя и предложил величать: «Называй меня просто — Шеф»), открыл, наконец-то дверь вышеозначенной комнаты.

— Привет, бойцы!

«Почему, бойцы?» — подумал я, глядя на двух молодых женщин и неопределенных лет великана с синим отекшим лицом и выпученными глазами.

Шеф, как бы услышав мои мысли, или, в самом деле, их услышав, объяснил:

В коридоре ничего не изменилось, только свет из окон сочился дневной — нормальный. Смотрю, за окном перекресток, на тротуаре толпа собралась, скорая, полиция. Микроавтобус тот самый стоит — бампер весь покорежен, а себя не вижу, и Жорика нигде нет. Быстро нас прибрали.

— Где же я, — спрашиваю, — где Жорик?

— Ты себя видеть не можешь, не положено, — говорит шеф, — незачем душу травмировать. Что за чушь у тебя в голове? Время и пространство — все твое, смотри — не хочу, а про этот незначительный эпизод забудь, скоро сам обхохочешься, вспоминая о своей неуклюжести.

Мы вошли в секретарскую.

Чаю хочется — выздоравливаю.

— Зря она так, — говорит Шеф. — Ведь мое мнение учитывается. То есть, не то что бы кто-то спрашивал, но я-то знаю — чувствую. Зинка — грамотный специалист, хотя незаменимых нет. Всех меняют рано или поздно. Зато, какой стиль! Какой класс! Не было в мои годы таких баб. Я, по долгу службы, всяких повидал: и авантюристок, и проституток, и ответственных работников…

— Почему, — спрашиваю, — так много женщин в отделе?

— Существует мнение, что душевнее они, жалостливее, а главное, и в мужских проблемах разумеют, и в женских. Женщина — кто? Загадка! Но нас с тобой насквозь видит, в самом что ни на есть переносном смысле. А что там видеть? Их спроси — все мы одинаковы. Вот и получилось абсолютное большинство — в козла забить не с кем. Мы иногда собираемся, играем в женский преферанс. Впрочем, здесь и мужиков достаточно, но каких-то недоделанных. Знаешь, что такое — чужак? Тот который не такой, как все и со всеми не пьет. А что такое — оригинал? Тоже не такой, как все, но пьет со всеми. Тут своих — раз, два, три — и обчелся. Я, как тебя увидел, сразу понял: наш парень — столько лет в системе — не подведет. Живой… то есть, пардон, настоящий человек — ничего ему не чуждо, о таком не только повесть, роман-трилогию можно писать…