В четверг утром ничто не предвещало никаких напастей. Когда Старик вызвал меня к себе, я, припоминаю, удивился — в отчете у меня и правда конь не валялся, но, по всем законам, предварительная взбучка полагалась Элиасу и, собирая бумаги, я на него выразительно посмотрел. Он только пожал роскошными культуристскими плечами. Что ж, значит, в этот раз мне первому на плаху.

Кабинет нашего Дедушки отделан в лучших традициях той дурацкой моды, которую почему-то именуют «благородной стариной». Ни одного сантиметра стены без красного дерева, ковер как из анекдота про газонокосилку, стол противотанковый, над столом в рамке фотография, где наш начальник в обнимку то ли с Роммелем, то ли с Монтгомери, то ли с самим Эйзенхауэром. Сам Старик величественно сив, в серой тройке, — нечто среднее между адвокатом и гробовщиком.

— Здравствуйте, Уолтер, — проскрипел он мне без всякой ласки в голосе. — Садитесь.

Когда начальство не в духе, лучше сразу переходить к делу. Я раскрыл папку и начал сыпать цифрами по последним контактам. Он сморщился так, что целая система морщин поделила его физиономию надвое (горизонтально), и мне сразу захотелось всунуть эти половинки поглубже одну в другую.

— Уолтер, все эти факты подождут, я вызвал вас не совсем за этим. Я должен сообщить вам... ммм... нечто. Вы первый в нашем отделении, кто это услышит. Приехал Келли.