В этом сборнике нет рассказов о генералах.
Это истории о «пушечном мясе», простых людях, которые сумели остаться людьми даже на войне.
И не важно, какой именно была их война: человек против нелюди, мечи против колдовства или винтовка Мосина против карабина системы «Маузер». Война – всегда война.
В этой Войне могут принимать участие красноармейцы и эльфы, белые генералы и красные комиссары из несбывшихся реальностей, пугачевские повстанцы и швейцарские оккупанты, пришельцы и солдаты Вермахта.
Каждый из них верит в свою победу, они готовы сражаться и умереть за нее.
И за ценой стоять не придется.
Вадим Шарапов
В первый пар
Веник был хорош.
Степан еще раз вдохнул березовый дух, примерился, взмахнул вязанкой прутьев, точно саблей.
– Эх, благодать! – сказал громко и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, покрутил головой от удовольствия.
– Товарищ старшина, баня готова! – раздалось издалека. Скрипнула калитка, из огорода степенно вышел сержант Файзулла Якупов. Достал трубочку, закурил, заулыбался белозубо, приглаживая щетку черных усиков и сощурив узкие глаза.
– Чего смеешься, Татарин? – Степан Нефедов перебросил веник из руки в руку, качнулся влево-вправо, будто в ножевом поединке, неуловимо быстро перетек вплотную к Якупову.
Олег Дивов
Вундервафля
Капает водичка из триплекса, холодненькая, и прямо на штаны, – а говорили, мы герметичные. Если заскучала, майне кляйне, заходи в гости, пиши адрес: Франция, самый большой пруд с самыми жирными лягушками, выплыть на середину, постучать веслом три раза, спросить Васю. Ты не думай, я через границу махнул не просто так искупаться, мой экипаж тонет в этом болоте вполне официально, по просьбе генерала Де Голля, коленвал ему в дупло. Если верить замполиту, мы выполняем интернациональный долг. Вот поди теперь пойми, кто кому больше должен.
Лучше б я в эту ихнюю Сорбонну впаялся, честное слово.
Ты найдешь нас по антенне, она пока на поверхности, хотя мы медленно погружаемся, ничего удивительного, почти тридцать тонн, чай не субмарина на грунте. Еще жив аккумулятор, и эфир доносит до меня сочные эпитеты, какими всегда сопровождается марш советских войск в глубь чужой территории. Если перевести с русского на русский, можно представить общую картину: сколько мирных домиков снес бронированный кулак, сколько милых ситроенчиков раскатало в блины пуленепробиваемое колесо, да как нас всех за это отымеют, когда долг будет выполнен, и в беспокойном хозяйстве Де Голля вновь устаканится конституционный порядок. Не мало влепят мне суток ареста, если, конечно, сумеют отсюда выковырять, а сумеют часа через два, не раньше, ибо я не один такой акробат, много наших полегло по обочинам трассы Е60, кто на боку, кто на ушах, а кто вообще в навозной яме.
Иди по нашим следам, майне кляйне, через развалины фермы, точнее руины, обломки и ошметки, да и наплевать. Мы тут, пока тонули, сначала мучились совестью, а потом решили: какого черта, считайте этот акт вандализма нашей скромной личной местью за то, что Наполеон сжег Москву. Если у пруда увидишь хозяев здешнего лягушачьего рая, орущих над мутными водами «ферфлюхтер руссиш швайн!!!», хотя какой руссиш швайн, они французы, но смысл будет тот же – тогда совсем хорошо, значит, мы никого не задавили.
Ну ошиблись чуток: бортмеханик, который на марше за штурмана, пропустил строчку в легенде и вместо «левый два опасный» ляпнул: «Топи, Василий!» Я честно втопил, укладывая стрелку на ограничитель, и в итоге нас утопил. Бесславно и бездарно свинтило под откос гроссе руссише вундерваффе. Стремительным доннерветтером ТГР слетел с трассы, забодал домик, раздавил сарайчик, разметал амбарчик, грузовичок какой-то разъял на запчасти – и стремительным домкратом ухнул в пруд. Нет слов описать, до чего нам всем тут стыдно, темно, холодно, сыро, а главное, душно. Одна радость, у бортача, по чьей милости мы прозябаем и загибаемся, морда всмятку. Пристегнулся небрежно и сам себя наказал, злодей, иначе пришлось бы мне его бить, а я ведь добрый очень, ты знаешь.
