На небольшой поляне среди зарослей, вплотную подступивших к самому берегу, работали двое. Это была странная, ничем не схожая пара. Более крупный мужчина мерно стучал топором, подрубая ствол молодой сосны. Весь наряд его состоял из одних драных брюк, подпоясанных куском старой, истрепанной веревки. На розовато-серой коже не росло ни единого волоска, а невыразительное, круглое, как сыр, лицо выглядело почти уродливым. Лезвие топора почернело от пламени, топорище сгорело, и теперь его заменила толстая ветка сосны, которую очистили от коры и насадили на нее топор, закрепив тщательно выструганными клиньями. Его напарник обрубал сучья с поваленной сосны, неумело орудуя кинжалом с изящной рукояткой из слоновой кости. Невысокий, хрупкий, с прилизанными волосами, он был похож на потерпевшего кораблекрушение щеголя: грязные, изношенные ботинки, черные брюки, рваная белая рубаха с вышитым воротом. Двойная кожаная бечевка с висящим на ней керамическим диском обвивала длинную гибкую шею, а высоко на запястье болтался оберег — сплетенный из шерсти нутрии браслет, украшенный мелкими черными жемчужинками. Работая, он то и дело поглядывал на ярко-синее небо над поросшим деревьями берегом.

Эти двое уже построили плот, который лежал сейчас у самой воды. Нехитрое сооружение состояло всего из полудюжины стволов голубой сосны, скрепленных несколькими поперечинами и полосками шкуры болотной антилопы. Сверху плот устилали наваленные кучей охапки камыша. Теперь двое мужчин готовили погребальный костер. Он был наполовину готов и располагался в центре поляны. Слой стволов сосен и камедных деревьев укладывался крест-накрест на предыдущий; все щели забивались сухим камышом и смолистой сосновой хвоей. Неподалеку лежал труп третьего человека. Его укрывали свежесрубленные пушистые ветки, и все же тучи черных и бронзовых мух уже нашли к нему дорогу. Чуть дальше горел небольшой костер из мелких сучьев и щепок, и дым от него белым ароматным столбом поднимался к безоблачному небу. Над огнем коптились длинные, узкие полосы мяса; высыхая, они скручивались в причудливые спирали.

Эту сцену окружала картина страшных разрушений. Непонятная сила пригнула болотные кедры, камедные деревья, голубые сосны. Все они накренились в одну сторону. Несколько крупных деревьев рухнуло, выворотив корявыми корнями пласты глинистой почвы. От прекрасных голубых сосен, окутывавших своими кронами гребень острова, остался лишь пепел и дымящие головешки. За поляной, где работали эти двое, расползалось глянцевое пятно оплавленного грунта с широкой, но неглубокой впадиной посередине; от усыпанной черными хлопьями воды поднимался столб горячего пара.

Один только звон топора нарушал знойную тишину берега; казалось, природа оцепенела от совершенного здесь злодеяния. По одну сторону, позади центрального гребня и заболоченной бухточки, пролегали невысокие черные утесы старой береговой линии, а вдоль края мира тянулась узкая полоса сухого кустарника; по другую, за мелководьем уснувшего залива, раскинулись до самого берега Великой Реки топкие заросли пожелтевшей осоки. Стояла полуденная жара.

Худенький юноша обрубил последний сучок с соснового ствола, устало распрямил спину и снова взглянул на небо.

Доктор Дисмас без церемоний вошел в большую белую комнату. Широким жестом распахнув двойную дверь, он направился к Йаме, на ходу отгоняя летающие на разных уровнях машины. Дюжина слуг в ярких ливреях хвостом тянулась за доктором.

Йама выполнял упражнения, которым его обучил сержант Роден. Увидев доктора Дисмаса, он вскочил. Голый до пояса и босой, он был одет лишь в одни шелковые штаны, да грудь его перетягивала широкая двойная повязка в том месте, где он получил ожоги. С тех пор, как Йама попал в плен, он всей душой стремился к единственной цели: захватить управление хотя бы одной машиной и направить ее прямо в глаз доктору Дисмасу, чтобы дотла выжечь мозг злодея. Однако пока что все его отчаянные попытки подчинить своей воле летающие в воздухе машины оказывались тщетными. Йама лишился способностей, которыми овладевал с такими мучительными усилиями. И совершила это преображение выросшая в нем машина; доктор Дисмас ухитрился внести в организм Йамы ее семя еще в самом начале приключений юноши из провинциального города Эолиса. С тех пор Йаму мучили черно-красные вспышки в глазах, во сне ему являлись странные и чудовищные картины. Просыпаясь, он все забывал, но ощущение ужаса и отвращения накапливалось в душе липким осадком.

Доктор Дисмас заговорил не сразу. Поглядывая на Йаму и выстукивая жесткими ладонями какой-то сложный ритм, он шагал по комнате и, казалось, пытался привести в порядок мечущиеся мысли. Слуги шеренгой выстроились за его спиной. Все они были аборигенами, и все подверглись хирургическому воздействию. Йама почти не смотрел на них. Он, как загипнотизированная змеей мышь, не сводил глаз с облаченной в черное сутулой фигуры аптекаря.

— Так ты не спишь? Прекрасно, прекрасно! И как ты себя чувствуешь, Йамаманама? Головные боли? Цветные пятна и вспышки перед глазами? Вижу, твои ожоги чудесно заживают. Ну, почему ты так на меня смотришь? Ведь я твой спаситель.

— Дисмас, ты сам заразил меня этой болезнью. Ты беспокоишься, что она недостаточно быстро прогрессирует?