Рабочий день в кабинете полковника Киллиана, начальника Управления военных операций Бирманского гарнизона Британской армии, был в самом разгаре. Эдгар Дрейк сидел на стуле возле двух потемневших от времени и дребезжащих отопительных труб и смотрел в окно на дождевые струи. С другой стороны кабинета размещался сам полковник, плотный загорелый мужчина с копной рыжих волос и густыми пушистыми усами, оттенявшими пронзительные зеленые глаза. Позади него на стене красовались копье африканских воинов банту и расписной щит, сохранивший следы ударов вражеского оружия. Полковник был облачен в пурпурный форменный мундир, обшитый черным шерстяным галуном. Это запомнилось Эдгару, потому что галун напоминал полоски на шкуре тигра, а пурпурный цвет делал зеленые глаза еще зеленее.

Прошло несколько минут с того момента, как полковник вошел в кабинет. Придвинув кресло к полированному столу красного дерева, он начал перебирать стопку бумаг. Наконец он поднял глаза и заговорил густым баритоном.

— Извините, что заставил вас ждать, мистер Дрейк. Мне необходимо было прояснить один вопрос.

Настройщик повернулся лицом к полковнику.

— Конечно, полковник. — Он коснулся пальцами шляпы, лежащей на коленях. — Если не возражаете, приступим прямо к делу. — Полковник подался вперед. — Прежде всего добро пожаловать в Военное министерство. Я полагаю, это ваш первый визит к нам. — Не дав настройщику времени ответить, он продолжал: — Лично от себя и от моих сослуживцев благодарю вас за внимание, которое вы уделили вопросу, имеющему для нас огромное значение. Мы подготовили для вас необходимые материалы о подоплеке этого дела. Если не возражаете, вначале я сообщу вам самую суть. Когда вы лучше познакомитесь с деталями, мы сможем обсудить любые возникшие у вас вопросы. — Он положил ладонь на стопку бумаг.

Эдгар вышел из министерства, когда над Лэлл-Мэлл висел густой туман. Он пошел за двумя мальчиками-факельщиками. Туманная пелена была настолько непроницаема, что у детских фигур, плотно закутанных в отрепья, в двух шагах не видно было ничего, кроме рук, держащих пляшущие огоньки.

— Хотите кэб, сэр? — спросил один из мальчишек.

— Да, до Фитцрой-сквер, пожалуйста, — сказал он, но потом передумал. — Нет, лучше проводите меня на набережную.

Они пробрались через толпу, миновали строгие, отделанные под мрамор галереи Уайтхолла и снова вышли на тротуар, перегороженный стоящими экипажами с пассажирами в черных смокингах и цилиндрах. То там, то здесь слышалась аристократическая речь и вился дымок дорогих сигар.

— Сегодня обед в одном из клубов, сэр, — пояснил один из мальчиков, и Эдгар кивнул. В высоких окнах окружавших их зданий были видны стены, сплошь увешанные живописными полотнами, оттуда лился свет роскошных люстр. Он бывал в некоторых клубах, три года назад настраивал «Плейель» в клубе «Будлс» и «Эрард» в «Бруксе», замечательный инструмент с инкрустацией парижского производства.

Он отправил письмо в Александрии, воспользовавшись короткой стоянкой. Здесь пароход взял на борт новых пассажиров — мужчин в просторных одеждах, говорящих на языке, который, казалось, зарождался у них глубоко в гортани. Пароход простоял в порту несколько часов, этого времени хватило лишь на краткую экскурсию, от которой в памяти остались запах сушеных осьминогов и аромат от мешочков с пряностями, которые предлагали торговцы. Вскоре они уже плыли дальше, направляясь через Суэцкий канал в другие моря.

Пароход пыхтя, медленно двигался по водам Красного моря. Эдгару не спалось. Сначала он попытался читать документы, предоставленные ему Военным министерством, но яркие описания кампаний периода Третьей англо-бирманской войны быстро ему наскучили. В каюте было душно: маленький иллюминатор практически не пропускал воздух внутрь. В конце концов он оделся и направился по длинному коридору к трапу, ведущему на палубу.

Снаружи было прохладно, на ясном небе сияла полная луна. Много времени спустя, познакомившись с восточными мифами, он поймет, почему это было тогда так важно. Англичане тонкий, слабый светящийся серпик зовут «новой луной», но это лишь один из возможных вариантов понимания. Спросите любого ребенка из народа шан или ва, или па-о, и он ответит вам, что новая луна — это полная луна, потому что она свежа и сияет, подобно солнцу, а тонкий месяц — старый и слабый, он вот-вот готов умереть. Поэтому именно полная луна обозначает отправную точку всех дальнейших событий, время, в которое зарождаются перемены. Человек в период полнолуния должен обращать особо пристальное внимание на знамения.

Но до прибытия Эдгара Дрейка в Бирму оставалось еще много дней, и он ничего не знал о пророчествах шан. Не знал о четырех категориях авгурий, к которым относились предсказания по небесам, по полету птиц, по кормящимся курам и по движениям четвероногих животных. Не знал смысла появления комет, кругов вокруг солнца, метеоритных дождей, не знал о том, что в направлении полета журавля также скрыт знак, пророчество, что авгурии можно обнаружить и в куриных яйцах, и в роении пчел, а если на человека падает ящерица, крыса или паук, особо важно то, на какую часть тела попало животное. Тогда еще он не знал, что, если вода в пруду или реке становится красной, значит, страну ждет гибель в опустошительной войне — такое знамение предшествовало разрушению Айютайи, древней столицы Сиама. А если человек берет в руки предмет, который вдруг ломается без всякой видимой причины, или если у него с головы сам по себе падает тюрбан, то вскоре он неминуемо умрет.

Эдгар пока не нуждался в явлении этих авгурий. Он не носил тюрбана, у него редко рвались струны во время настройки или ремонта инструмента. Сейчас он стоял на палубе, а в синем зеркале моря дрожал серебряный диск луны.

Еще можно было различить на горизонте очертания побережья и даже далекий отсвет маяка. Ясное небо было усыпано тысячами звезд. Он глядел вдаль, где волны вспыхивали, отражая звездный свет.

Теперь путешествие не казалось таким долгим, а движение столь медленным. Через два дня начал постепенно вырисовываться новый берег, давая о себе знать маленькими, поросшими лесом островами, которые пунктиром очерчивали все побережье и походили на отбитые от него кусочки. В сумрачном лесу невозможно было что-либо разглядеть сквозь густую листву, и Эдгар размышлял, живет ли здесь кто-нибудь. Он спросил об этом одного из попутчиков, бывшего чиновника, и тот рассказал ему, что на одном из этих островов находится храм под названием Элефанта, где индусы поклоняются многорукому слону.

— Это странные места, пропитанные суевериями, — сказал мужчина, но Эдгар ничего не ответил ему. Когда-то, вспомнил он, в Лондоне, он настраивал «Эрард» богатому индийскому банкиру, сыну махараджи, и тот показал ему алтарь, стоящий на полке над роялем. Он был посвящен многорукому слону и походил на миниатюрную часовенку. «Он слушает песни», — сказал тогда индус. И Эдгару понравилась такая религия, где боги наслаждаются музыкой, а фортепиано может быть использовано для молитвы.

Казалось, пароход двигался еще быстрее. Сотни маленьких рыбацких лодчонок, долбленок, плотов, джонок, одномачтовых арабских корабликов толпились в устье Бомбейской гавани, расступаясь перед нависающим над ними корпусом корабля. Вот он медленно вползает в порт и подходит к причалу, втискиваясь между двумя торговыми кораблями поменьше. Пассажиры сходят на берег, где их уже ждут экипажи, принадлежащие пароходству, которые должны отвезти их на железнодорожную станцию. На прогулку по городу времени нет. Одетый в форму представитель пароходства говорит: «Поезд ждет, ваш пароход опоздал на сутки». Дул сильный ветер. Пассажиры проходили через задние ворота станции. Эдгар ждал, пока разгрузят и снова погрузят его чемоданы. Он внимательно следил за ними: если пропадут его инструменты, найти здесь другие будет невозможно. На дальнем конце станции, где обычно находятся вагоны третьего класса, он увидел массу тел, заполоняющую платформу. Кто-то взял его за руку, проводил до поезда и показал его место. Вскоре снова пустились в путь.

Еще быстрее, чем двигался поезд, казалось, проплывали платформы, и Эдгар разглядывал толпу, подобно которой не видел нигде, даже на беднейших улицах Лондона. Поезд набирал скорость, несся мимо трущоб, прилепившихся к самой железнодорожной насыпи, дети врассыпную убегали от паровоза. Эдгар прижался лицом к стеклу, чтобы лучше рассмотреть построенные без всякой системы лачуги, облезлые бараки со стенами, побелевшими от плесени, но крылечками, украшенными вьющимися растениями. Каждый переулок был заполнен людьми, все куда-то торопились, но обязательно останавливались, когда видели проезжающий мимо поезд, и провожали его взглядом.

Эдгар Дрейк последовал за носильщиком. Они шли по короткой тропинке, мимо караульного, сквозь густой кустарник. Где-то впереди за редкими деревьями плясали огоньки. Тропа была узкой, и кусты царапали ему руки. «Непросто, должно быть, провести здесь отряд солдат», — подумал он. Словно в ответ на его мысли доктор Кэррол проговорил сзади громко и уверенно, с акцентом, которого Эдгар не мог определить:

— Простите, что тропа такая неудобная. Это наш первый рубеж обороны со стороны реки — с такими кустами нет необходимости сооружать заградительные валы. Вы, наверное, можете догадаться, что это была за дьявольская работа — тащить здесь «Эрард».

— Лондонские улицы бывают не намного удобнее.

— Могу себе представить. К тому же кустарник красив. На прошлой неделе у нас тут прошел дождик — это такая редкость в нынешнюю засуху и все сразу ожило и зацвело. Утром вы сможете увидеть цветы.

Эдгар остановился, чтобы приглядеться повнимательнее, но, заметив, что носильщик уже ушел далеко вперед, поспешил за ним и больше не поднимал головы, пока кустарник не кончился. И они вышли на поляну.

На следующее утро Эдгар успел проснуться до прихода детей и спустился к реке. Он ожидал найти там доктора за завтраком или, может быть, встретить Кхин Мио, но берег был пуст. Волны Салуина плескались о песок. Он взглянул на ту сторону в поисках птиц. Кто-то вспорхнул. «Еще один королевский зимородок, — подумал он и улыбнулся про себя. — Я уже начинаю учиться». Эдгар вернулся на поляну. Навстречу ему от домиков спускался Нок Лек.

— Доброе утро, мистер Дрейк, — проговорил юноша.

— Доброе утро. Я искал доктора. Ты не знаешь, где он?

— Раз в неделю доктор бывает в своей... как это говорится?

— Доктор в своей приемной?

Солнце уже поднялось высоко над горой, и было жарко, несмотря на свежий ветерок, дувший от реки. Все еще слегка возбужденный, Эдгар вернулся в свою комнату, чтобы взять инструменты, и доктор повел его по узкой дорожке к тропе, проходившей между строениями и склоном горы. Он сам удивлялся, почему так серьезно воспринял шутку Кэррола. Мысль о том, что он наконец увидит «Эрард», поднимала ему настроение. С момента прибытия он пытался угадать, где же стоит инструмент, и, гуляя по территории форта, все заглядывал в открытые помещения. Сейчас они остановились у двери, закрытой на тяжелый металлический замок. Кэррол достал из кармана небольшой ключ и вставил его в замочную скважину.

В помещении было темно. Доктор пересек комнату и распахнул окна. Отсюда открывался вид на лагерь и на темно-бурые воды Салуина, текущие где-то внизу. Рояль был накрыт покрывалом из разноцветной полосатой материи, точно такой же, из какой были сшиты одежды многих шанских женщин. Доктор с торжествующим видом снял его.

— Вот он, мистер Дрейк.

«Эрард» наполовину был освещен солнечными лучами, падавшими из окна, его полированная поверхность казалась не твердой, а жидкой, отчего инструмент казался таинственным на фоне безыскусной обстановки комнаты.

Эдгар подошел и положил ладонь на крышку рояля. Некоторое время он просто молча стоял и смотрел, потом начал качать головой.

Доктор Кэррол не вернулся ни на следующий день, как планировалось, ни через день. Лагерь казался опустевшим: Эдгар не видел ни Нок Лека, ни Кхин Мио. Он сам удивился, что подумал о ней только теперь, настолько его захватило возбуждение от общения с инструментом. С момента их приезда Эдгар видел ее лишь однажды. Кхин Мио прошла мимо, когда он стоял с Кэрролом, она вежливо кивнула и остановилась, чтобы прошептать что-то доктору на ухо по-бирмански. Она стояла совсем близко к Кэрролу, и бросила взгляд на Эдгара, который быстро отвел глаза и поглядел на реку. Ему хотелось увидеть, было ли что-нибудь особенное в их разговоре, — прикосновение или взаимная улыбка, но она лишь слегка поклонилась и грациозно пошла дальше по тропинке.

Утро он провел, занимаясь мелкой достройкой «Эрарда», — подкручивая некоторые струны, подмазывая те участки деки, на которых было недостаточно смолы. Но вскоре работа утомила его. Инструмент был настроен хорошо. Возможно, это была не самая исключительная его работа, потому что у него не было полного набора необходимых инструментов, но тем не менее. И однако оставались еще некоторые возможности для улучшения настройки, принимая во внимание обстоятельства.

После полудня он оставил «Эрард» и спустился к Салуину. У реки, на неровных камнях, выступающих из воды, несколько мужчин забрасывали сети и садились на эти камни в ожидании улова. Он расстелил одеяло и тоже уселся под ивой, и смотрел, как две женщины отбивают о камни белье. Они были обнажены, не считая подвернутых и стыдливо завязанных вокруг груди тхамейн. Он задумался, насколько это обычно для шанов, или, может быть, здесь влияние английской культуры?

Его мысли бесцельно блуждали, от реки и гор летя дальше, к Мандалаю, и еще дальше. Он подумал, интересно, что военные думают по поводу его исчезновения. Может быть, его никто и не заметил, потому что Кхин Мио тоже уехала, а капитан Нэш-Бернэм в Рангуне. И еще он подумал: «Сколько же дней прошло уже, как я уехал из Мандалая?» Эдгар надеялся, что они ничего не сообщили Кэтрин, она наверняка стала бы волноваться, и успокаивал себя лишь тем, что жена очень далеко, а новости идут медленно. Он попытался сосчитать, сколько же прошло с тех пор, как он покинул дом, но удивился, обнаружив, что не помнит даже в точности, сколько дней он провел в Маэ Луин. Путешествие через плато Шан, казалось, вообще выпало из счета времени — оно представлялось мгновением, калейдоскопом серебряных храмов и темных джунглей, илистых рек и быстро скачущих пони.

«Выпавший из времени», — подумал Эдгар о себе и еще подумал о том мире, который словно ждал его где-то вовне: «Кажется, я покинул Лондон только этим утром». Ему понравилась эта мысль. «Может быть, так оно и есть. На самом деле, мои часы остановились в Рангуне, Кэтрин в Англии только что вернулась домой из порта. Наша постель еще сохранила тепло двух тел. Может быть, она все еще будет теплой, когда я вернусь». И его мысли полетели вперед: «Однажды я выберусь из долины Салуина и пойду обратно через горы в Мандалай. И я еще одну ночь проведу, созерцая йоктхе пве. И история на этот раз будет другой, история возвращения. И я поплыву на пароходе обратно вниз по реке. И там я встречу солдат, пьющих джин, и добавлю свои истории к их рассказам. На этот раз путешествие будет быстрее, потому что нас будет нести по течению. А в Рангуне я снова пойду в Шведагон и увижу, как вырос ребенок женщины, окрашенной куркумой. Я сяду на другой пароход, и мои чемоданы станут тяжелее, потому что я повезу в подарок серебряные ожерелья, расшитые ткани и музыкальные инструменты для новой коллекции. На пароходе я буду смотреть на те же горы, которые я видел, когда плыл сюда, только на этот раз я буду стоять на правом борту. Поезд помчится через Индию. Как и раньше, он будет подниматься вверх от Ганга, сопровождаемый молитвами паломников. Солнце будет всходить не за нашей спиной, а подниматься впереди, и мы будем догонять его. Может быть, где-нибудь, на каком-нибудь пустынном полустанке я услышу окончание истории бродячего поэта. На Красном море я встречу старика и расскажу ему, что тоже слышал песни, но иные, чем он. Воздух над Красным морем будет сухим, влага испарится с моих часов, невидимым туманом поднимаясь в воздух, и они снова будут тикать. И будет столько же времени, как в час моего отбытия».

До рассвета его продолжало лихорадить. Это было уже третье утро, как он заболел. Эдгар проснулся — рядом никого не было. На полу у постели стояла пустая миска из-под воды, на краю миски лежало два полотенца.

Голова болела. Прошедшая ночь казалась лихорадочным бредом, он пытался вспомнить, что же было на самом деле. В памяти появились какие-то образы, но они были странными и неприятно волновали. Эдгар повернулся на бок. Простыни были влажными и холодными. Он снова заснул.

Эдгар проснулся, когда его окликнули по имени, — это был мужской голос. Он повернулся. Рядом с ним сидел доктор Кэррол.

— Мистер Дрейк, сегодня вы выглядите получше.