Франция, 1798

Никогда еще Рид Харвуд так страстно не желал смерти. Впрочем, ему еще никогда не приходилось барахтаться в своих и чужих нечистотах в самой жуткой дыре, какую только можно себе представить. Избитый, изможденный, весь в лохмотьях, он проводил дни и недели в полной темноте – в мрачной, душной яме.

Рид совершенно перестал ориентироваться во времени. Он не мог определить, много ли воды утекло с тех пор, как агенты Наполеона схватили его, обвинили в шпионаже в пользу Англии и швырнули, без суда и следствия, в Замок дьявола, как неофициально называлась тюрьма, высившаяся на обдуваемом всеми ветрами утесе на французском побережье. Сколько он здесь? Полгода? Девять месяцев? Невозможно говорить о сроках, если один день ничем не отличается от другого.

Хотя избиения и прекратились неделю назад – по крайней мере, Рид считал, что руку ему сломали именно неделю назад, – его тело все еще представляло собой пульсирующий комок боли. Жестокие тюремщики ни в грош не ставили человеческое достоинство, не думали о страданиях, когда пускали в ход свои пыточные средства. Не единожды заявляли садисты-охранники, что он и его сокамерники так и сгниют в этой тюрьме. А потому – не все ли равно, раньше это случится или позже?

События происходили одно за другим, не давая опомниться. Рида схватили, обвинили в шпионаже в пользу Англии и заживо похоронили в этой дыре, где он сейчас и пребывал. Он не мог заявить о своей невиновности, поскольку и вправду был английским разведчиком, получившим задание от тайного отдела Министерства иностранных дел выведать секреты Наполеона. Выбор пал на него по той простой причине, что бабушка-француженка научила его прекрасно изъясняться на ее родном языке. Почти целый год он жил в Париже, успешно притворяясь местным, и собирал шпионские сведения для Англии.

Рид мало что воспринимал из происходившего в последующие дни. Он определял по запаху, когда Флер подходила к его постели. Но когда он пытался взбодриться, у него не получалось даже открыть глаза. Где-то в глубине его одурманенного мозга жило понимание того, что его держат на опии. Иногда он настолько приходил в себя, что даже глотал бульон, жидкую кашу или густое варево, напоминающее пудинг.

Рид всегда знал, когда его посещал врач, потому что во время этих визитов к нему возвращалась боль. Но дни шли за днями, сломанные кости начали срастаться, разум просветлел, и бульон с кашей перестали удовлетворять его желудок. В периоды просветления он решал, что откажется от опия, если ему снова предложат принять его. Ему было мало информации, предоставленной Флер, но он понимал, что пока не стоит нагружать свой затуманенный мозг.

Однажды утром, проснувшись, он увидел, что рядом с ним сидит слуга. После того как Гастон помог ему помыться и почистить зубы, Рид попросил принести ему поесть что-нибудь более существенное, чем обычно. Он высказал просьбу по-французски, так как обнаружил, что Гастон по-английски не говорит.

– Пойду позову госпожу графиню, – сказал Гастон, торопливо выходя из комнаты.

Оставшись один, Рид кое-как сел на постели, помогая себе здоровой рукой, и спустил ноги на пол. Когда Флер влетела в комнату, он поспешно прикрыл бедра покрывалом.