Проклятая загадочная книга! Я держу ее в руках, но что она собой представляет и кто ее автор – мне неведомо. Неторопливо листаю, рассматриваю цветные, во всю страницу, рисунки. В основном это какие-то пейзажи. Я скольжу по ним рассеянным, невнимательным взглядом.

И вдруг в самом конце книги, потрясенный, – замечаю невиданный рисунок. Это глаз – косой, с нависшей седой бровью, – он мигает, движется, как любой живой глаз.

По его надменному, несколько ироничному выражению, по морщинистым векам я могу судить, что глаз принадлежит мужчине среднего возраста, многое видевшему и многое пережившему, но что самое непостижимое – глаз определенно знает меня!

Кусок лба и часть щеки, запечатленные на рисунке, не дают полного представления о лице человека, которому мог принадлежать глаз. И потому он сам остается для меня неузнанным и столь же таинственным, как и вся книга.

Таких диковинных иллюстраций мне еще не приходилось видеть. Глаз пленяет меня и обезоруживает, копается в моей оголенной душе, допрашивает и осуждает – холодно и неумолимо. Чей это глаз? Какому хмурому незнакомцу он принадлежит? Почему он возник передо мной, словно ворон Эдгара По, готовый крикнуть в ответ на любое мое желание, на любую робкую надежду страшное

никогда

, по чьей воле вмешался он в мою судьбу, и без того запутанную, и по какому праву, в конце концов? Кто он, этот мрачный незнакомец с всевидящим оком?

Виничер – так называют в народе сентябрь, месяц винограда – был на удивление своенравным. Обычно он радует голубым прозрачным небом, а землю окрашивает в нежную желтизну. Всегда ясный и щедрый, с полными карманами орехов, баюкающий в ладонях виноградные гроздья, которые насыщают его жилы свежим соком, в ту осень 1940 года он был почти шальным: то звенел в полях и на виноградниках тоненьким холодным ветром, то стелился инеем и расползался туманами. Виничер был похож на подвыпившего гуляку, который бродит в лихо сдвинутой набекрень шапке и озорничает от избытка сил.

Несколько дней тому назад я узнал, что Адриан болеет и отлеживается на мельнице Гейдриха. Я даже испугался: не стряслось ли с ним какой беды.

Мельница давно не действовала, ее постройки одиноко и молчаливо высились среди вросших в землю хибарок Рарешоая. Хозяин жил где-то в городе и свою мельницу, нагло бодавшую лазурь неба, видел только издалека.

В большом дворе стояло продолговатое строение, когда-то оно предназначалось для хранения зерна, а теперь служило чем-то вроде общежития. Общежитие возникло стихийно, там ночевали те, у кого не было над головой крыши. Двор был полон грузовыми машинами, повсюду сновали солдаты. Как и почему попал Адриан на эту мельницу, я узнал позже. Состояние его было серьезным, уже несколько дней он лежал пригвожденный к койке, его лихорадило, весь он обливался потом, временами бредил. Я навещал Адриана уже несколько дней, состояние его не улучшалось. И только к концу недели, когда я прибежал к нему сырым и холодным утром с твердым намерением забрать его с мельницы, в болезни Адриана наметился перелом к лучшему.

– Уснул, – прошептала мне Магда Никоарэ, которая ни днем ни ночью не отходила от постели больного. – Всю ночь бредил, страху я с ним натерпелась под самую завязку. Только не разбуди, он недавно уснул, перед утром.