Горячий порыв ветра обрушился на город Ахетатон — «Горизонт Атона». Он принес ко Дворцу царевен кисловатые запахи пивоварен и почти осязаемые ароматы пекарен. Жизнь продолжалась, а это значит, что будут еще нужны людям и хлеб, и пиво.

Зашелестели пальмы, и Великая Река покрылась рябью. На улицах новой столицы, которая осмеливалась соперничать со старой — Фивами, клубы пыли водили хороводы, дразня котов. На одной из террас Дворца царевен, находящегося недалеко от Царского, возле парапета стояла хрупкая фигурка — это была одиннадцатилетняя принцесса Анхесенпаатон. Ее изящный силуэт склонился над миром камней, людей и животных, над миром, который был закрыт для нее и который она видела только с высоты. Лишь с этой террасы она могла смотреть на владения своего отца.

Она рассматривала большую улицу, разделяющую дворцы, Великую Реку, которую много позже будут называть Нилом, еще один дворец напротив, Царский дом и немного севернее — ансамбль административных зданий. Ее губы, напоминающие фрукт кораллового цвета, разделенный на две половинки, приоткрылись от удивления. Такое скопление людей на набережной она впервые видела три дня назад, когда умер ее отец, фараон Эхнатон — «Действенный дух Атона». Но люди все прибывали: смерть фараона — большое потрясение для всех, особенно такого фараона, как Эхнатон. Это событие никого не оставило равнодушным: ни наместников в провинциях — номах — и их заместителей, ни чиновников, ни писарей всех рангов, ни землевладельцев, прибывших на кораблях, ни командиров гарнизонов, скакавших сюда во весь опор. Люди прибывали сюда со всех концов долины Великой Реки для воздания почестей останкам фараона. Ни в одной харчевне города не осталось свободного ложа; горожане сдавали даже крыши своих домов, а пивовары — зернохранилища.

Но были и такие, кто приехал с коварными планами. И, вне всякого сомнения, воры. Они спали под открытым небом, подстерегая подвыпивших завсегдатаев кабаков.

В срочном порядке предусмотрительными владельцами кабаков были приглашены танцовщицы из Хебену, Оксиринка и Гераклеополя. О том, что востребованы не только их артистические таланты, Анхесенпаатон не знала.

В это же самое время в Зале для приемов, который находился на другой стороне улицы, совсем рядом с Царским домом (даже жирный гусь мог преодолеть влет такое расстояние), шесть представителей делегации жрецов из Фив беседовали за кружкой пива. От десяти лампад исходил золотистый свет. Шесть человек сидели на коленях вокруг стола, накрытого к ужину, а шестеро слуг выстроились вдоль стены.

Тихо, капля за каплей, сочилась вода из бронзовой клепсидры, отмеряя уходящее время. Среди собравшихся были Хумос, верховный жрец культа Амон-Ра в Фивах, Карнаке, Луксоре и других провинциях, самый влиятельный жрец в долине Нила, и Нефертеп — верховный жрец культа Пта в Мемфисе. Они были представителями двух некогда самых влиятельных культов в царстве, утративших свою значимость в угоду единому богу Атону. Остальные четверо были их доверенными лицами.

Еще человек десять жрецов явились в Ахетатон якобы для того, чтобы выразить соболезнование семье умершего царя. В действительности они хотели разузнать, что творится в царстве после смерти их врага. Все эти люди остановились в Павильоне для посетителей и сейчас спали.

Чтобы дворцовые слуги не шпионили за ними, Хумос и Нефертеп взяли с собой своих слуг. Уверенные в том, что они одни и могут спокойно поговорить, жрецы оставили входную дверь приоткрытой, чтобы прохладный ночной воздух проникал в зал.

Они даже и не подозревали, что рядом, в маленькой каморке кто-то может прислушиваться к их разговору. Комната, имевшая четыре локтя в длину и столько же в ширину, служила для хранения белья и скатертей. Пасар, десятилетний сын смотрителя резиденции, превратил комнату в свое тайное убежище и частенько прятался от жары в пропахшей ладаном, прохладной комнатке. Это был тоненький, как тростник, и незаметный, словно ночная бабочка, мальчик. Никто не слышал, как он вошел через ведущую в сады дверь.

Мертвец — это не живой человек, лишенный жизни, это нечто совсем другое. Смерть думает, что хватает живое. Ха! Как только она заполучает его, у нее в руках оказывается не то, на что она рассчитывала.

Это осознавали шесть принцесс, пришедшие вместе с матерью, величественной как никогда, оказать почести отцу, перед тем как его тело будет перенесено в Царский дом. Там в течение семидесяти дней бальзамировщики будут работать в поте лица над его сохранением.

Тело покоилось на торжественно украшенном ложе, обтянутом вышитой тканью и снабженном позолоченной талью для переноски. Ноги отца казались крупнее и более плоскими, чем при жизни, а живот вздулся из-за начавшегося брожения. Заостренное лисье лицо. Челюсти сжаты ремнем, к которому крепилась заплетенная фальшивая борода. Мертвенно-бледная кожа.

Эта жуткая оболочка была тем не менее вместилищем власти — тиранической власти, навязавшей всей стране культ Солнечного Диска.

Царевны оцепенели, слезы навернулись на их глаза. Это был их отец. Царь. И вот что осталось от него!

Сменхкара и те, кто отныне являлись его подданными — ведь обладая титулом регента, он по закону наследовал трон умершего фараона, — решили отправиться в Царский дом. Они обошли высокий фасад здания, вздымающийся над всей улицей, чтобы пройти через сады. В последующие семьдесят дней, пока не завершится бальзамирование, вход в большой зал частных аудиенций будет запрещен. Помимо личного писаря регента сопровождали Первый придворный Тхуту, Панезий, Первый слуга Атона, их собственные писари и носильщики вееров — всего около тридцати человек.

— Где Пентью? — спросил Сменхкара.

Никто его не видел.

— А Майя?

Этот тоже исчез.

День был ясным, как распустившийся лотос. Позавтракав, как и другие боги, соком звезд и булочками из луны, лучезарный Атон, казалось, и не ведал о том, что оспаривалась его абсолютная власть. Поэтому он предался своему излюбленному времяпрепровождению — стал наблюдать за людьми.

Учителя пришли давать уроки царевнам. Их было двое: один для трех старших сестер, а другой — для трех младших. Но вместо того чтобы обучать языку, письму и чтению, они принялись восхвалять достоинства двух богов: Анубиса, главы божественного пантеона, проводника мертвых в другой мир, и Маат, дочери бога Ра, богини Справедливости, которая взвешивает поступки мертвых, когда они попадают в загробный мир. Учителя описали чудесную встречу, которая произошла четыре земных дня назад, когда божественный царь отправился в Царство мертвых, в обитель этих грозных богов. Их речи были настолько захватывающими, что слушательницам самим захотелось туда попасть.

И тут Маат отложила весы и улыбнулась, раздался ее нежный голосок. Она сказала, что чаша для плохих поступков пуста и весы не нужны.

Учителя также попытались сымитировать глухой голос Анубиса.

— Живой бог, живи отныне вечно среди других богов!

После десятого траурного дня прошло уже две недели, но настроение у всех в двух дворцах оставалось все таким же мрачным, атмосфера была напряженной.

Пребывая в Царском доме, Сменхкара никак не мог избавиться от подозрения, что строительство Зала коронации и храма Атона в Мемфисе были ловушками, подстроенными Тхуту, чтобы возбудить гнев священнослужителей и привести к свержению Сменхкары или к его убийству. Аа-Седхем мог успокоить его только в ночное время. Кроме того он опасался, что Панезий потерпит поражение в переговорах со священнослужителями, когда те прибудут в Ахетатон. В таком случае он будет вынужден короноваться во дворце, и тогда он окажется в изоляции, как и его умерший брат в свое время. А ведь он стремился положить конец распрям, чтобы упрочить трон, обезопасить его от бунтов священнослужителей и военных.

Во Дворце царевен Меритатон, уверенная в том, что ей придется отправиться в Фивы, и холодеющая при мысли, что больше не увидит Неферхеру, пребывала в мерзком расположении духа, и это отражалось на ее сестрах. Даже Анхесенпаатон стала неуживчивой: она устроила небольшой скандал, требуя приготовить рыбу, так как Пасар ее ел. Меритатон удалось убедить сестру в том, что от употребления рыбы руки и ноги становятся толстыми, что совершенно недопустимо для царевны.

В провинциях тоже было неспокойно. А чего еще можно было ожидать? Одни из священнослужителей опасались ловушки, других раздирало желание увидеть Ахетатон, столицу царя-еретика. Они верили, что этот город был создан самим Апопом до того, как его пронзило копье Сета, и что в нем царят порок и сумасшествие. Но они боялись нарушить обязательства перед народом. То ли набравшись смелости, то ли не в силах превозмочь любопытство, жрецы наконец стали собираться в путь с торжественной медлительностью, как и требовали обстоятельства. Почти все священнослужители отправились на кораблях с писарями. И пока они собирались, прошел целый месяц.

Уадх Менех, тайно надлежащим образом проинструктированный Сменхкарой, выбрал из священнослужителей тех, кто будет поселен в Зале для посетителей, всего их было двенадцать человек. Остальные тридцать были размещены с согласия Панезия в комнатах писарей при храмовом комплексе Атона. Панезий сиял от удовольствия, так как он выступал в роли великого устроителя национального примирения.

Совещание жрецов закончилось раньше, чем ожидалось: на четвертый день, ближе к вечеру они назначили трех делегатов для представления своих решений августейшему принцу Сменхкаре: это были Хумос, Нефертеп и Панезий. Их решения были сформулированы в трех пунктах петиции, которые были торжественно озвучены Панезием в царском кабинете в присутствии Тхуту, Майи, Нахтмина, Аа-Седхема и Уадха Менеха. Хоремхеба найти не смогли.

Из первого пункта следовало, что великие жрецы искренне рады восшествию принца на трон его брата, молились и совершали жертвенные возлияния богам за процветание царствования Эхнеферура, возлюбленного Неферхеперура, выбор божественного имени которого являлся счастливым предзнаменованием.

Во втором пункте выражались их пожелания, чтобы церемонии царского бракосочетания и коронации состоялись в столице царства — Фивах, согласно древней традиции.

Третий пункт касался доли жрецов от военной добычи. Почтенные священнослужители хотели, чтобы их часть составляла Десятую долю от общей добычи.

Кроме того, не могло быть и речи о строительстве храма Атона в Мемфисе и храма Амона в Ахетатоне.

Пасар заснул поздно, после того как верховные жрецы отправились спать и слуги убрали столы и подмели зал. Он мало что слышал — много людей говорили одновременно. Уже в конце ужина он кое-что разобрал. Чей-то голос в Зале для посетителей произнес:

— В любом случае, он не доживет до старости, и у него нет сил противостоять ни этому крокодилу Аю, ни бегемоту Хоремхебу.

Послышался шум.

— Ай мне поклялся, что сдерет с него кожу…

Комнатка для белья была потаенным местом. Пасар жестоко страдал, не имея возможности увидеться с Анхесенпаатон. Он был занят тем, что шпионил за могущественными людьми, представлявшими злые силы, которые угрожали его хрупкому счастью. Пасар вспомнил, как Анхесенпаатон говорила, что уедет в Фивы, чтобы «понравиться верховным жрецам». Не будет больше прогулок на лодке. Вечное одиночество!

Как только Сменхкара возвратился во дворец, разразилась гроза.

Он созвал всех: Тхуту, Аа-Седхема, Майю, Уадха Менеха, Пентью. Хоремхеб и его жена вернулись в свой дом в Ахетатоне.

Тутанхатон, Меритатон и Макетатон тоже явились на собрание. Другие царевны, в том числе и крайне расстроенная Анхесенпаатон, отправились во дворец, потому что было уже поздно. Собравшимся пришлось ощутить на себе вспышку царского гнева.

— Возможно ли, — воскликнул Сменхкара, — чтобы никто из вас ничего не знал об этом безумном и бессмысленном заговоре? Возможно ли, что мастера совершали эту мистификацию в течение многих недель, и никто из вас не замечал этого?

— Это возможно, мой царь, — ответил советник Тхуту, — и твои слова справедливы. Речь действительно идет о заговоре. Позавчера вместе с Аа-Седхемом я ходил в Северный дворец, чтобы узнать о ходе работ, но мог видеть только два первых саркофага. На них не было изображений ни грифа, ни кобры. В руках не было ни цепа, ни скипетра. На их месте были изображения лотоса и ростков пшеницы. И не было бороды. Что касается третьего саркофага, служитель Ка сказал мне, что мастера задержались с выполнением работ и что он будет готов вечером. Знаки царской власти, таким образом, были нанесены после нашего ухода, а может, в последнюю минуту. Мы даже представить не могли, какой перед нами разыграется спектакль. Мы потрясены этим.

— Мне не терпится уехать в Фивы, — заявила Меритатон в кабинете Сменхкары через несколько минут после того, как объявили о ее приходе.

Как только вошла будущая супруга, Сменхкара отпустил Майю, Аа-Седхема и писарей, так как, лишь увидев выражение лица Меритатон, он интуитивно понял, какие бурные чувства ее одолевают.

— Мне не терпится, чтобы тебя поскорее короновали, — тут же добавила она.

Он был ошеломлен происходящим.

— Сядь. Что случилось?