Совершенно секретное дело о ките

Мифтахутдинов Альберт Валеевич

В книгу включены повести и рассказы, ранее изданные в Магадане и Москве. Все они посвящены Чукотке, ее труженикам.

Повести

Воспоминание о Крабовой реке

«Действительно, кто? И почему они все на золотом крыльце сидели? Странно… За что… И откуда эти голоса? Почему детские голоса?»

Медучин вышел из забытья. Ему было холодно. Второй раз его преследуют детские голоса, эта странная считалка.

В щель палатки он видел, как шел снег. Снег был давно, крыша палатки провисла под его тяжестью, да и Верный, он лежал у входа, покрыт снегом, как ватой, пес не шевелится, видно, спит.

Медучин попробовал приподняться, но опять закружилась голова, и он рухнул.

Совершенно секретное дело о ките

…Вот и обед близится к концу.

На второе нерпичья печень. Мурману порция побольше, не скоро ему доведется ее попробовать, пусть потешится, чтоб не забывал.

За столом кают-компании все пятеро. Начальник маяка Иванов, радист Мурман, повар Анастасия — жена Иванова, электромеханик Слава Чиж и старик Пакин — старший механик маяка.

— Ну что же, в последний раз мы вот так все в сборе, — поднял стакан Иванов, — хорошей тебе погоды, счастливо долететь, пиши… извини, если что не так, на базу я дал радио, чтоб тебя отметили в приказе, глядишь, и премию получишь, работал ты, хорошо, Ну, да чего там, поехали… с печеночкой очень хорошо пойдет.

Перегон лошадей к устью реки Убиенки

Вчера на основную базу полевой партии наконец вернулись все — два отряда поисковиков и два отряда промывальщиков, всего девять человек. Завхоз и два каюра, давно ожидавшие на базе, постарались от души — приготовили баню, брагу, отменный ужин.

Сегодня, разомлевшие от обильного обеда и неожиданно появившегося солнышка, полевики лежали возле палатки-столовой, предавались неге, вожделенному ничегонеделанию, курили и мечтали вслух об окончании сезона.

Начальник партии появился из-за палатки, ведя за уздечку белого с огромными вздутыми боками коня. Казалось, внутри коня спрятана бочка.

— Интеллигенты, шаг вперед! — скомандовал начальник.

Время Игры в Эскимосский Мяч

Если бы в ту новогоднюю ночь удалось посмотреть на поселок со стороны Северного полюса, то можно было бы увидеть всего несколько десятков огоньков — светились маленькие окна маленьких домишек, уличные лампочки над каждым крыльцом, два прожектора над полярной станцией, один прожектор над сараем гидробазы и изредка вспыхивающие на короткое время огни фальшфейеров, которыми веселые люди заменяли на улице новогоднюю иллюминацию, да еще прочерки разноцветных ракет, то и дело с шипением взлетающих в небо в разных концах поселка.

Накануне сторож гидробазовского имущества Антоша Машкин рисовал елку. А до этой злополучной елки весь год лоцмейстерско-гидрографический отряд базы и его промерная партия, в составе которой работал инженер Машкин, обследовали акваторию острова, вели топогеодезические и водомерные наблюдения, промеры глубин со льда с помощью бурстанка, установленного на вездеходе, вносили соответствующие коррективы в крупномасштабную карту шельфа и выполняли много других работ, связанных с навигацией в этом труднодоступном районе Арктики.

Работы закончились. Гидрографические суда ушли на юг. Партия сворачивалась. Все двенадцать человек ее собирались на материк. Кому-то одному надо было остаться на всю долгую полярную зиму, чтобы следить за имуществом и другим сложным хозяйством экспедиции.

Конечно, никто на Острове не похитил бы вездеход, трактор, домик мехмастерской, два балка, электростанцию, крохотную столовую на шесть посадочных мест, где обедали в две смены, баню и склад ГСМ, но порядок есть порядок, и инструкция в морских ведомствах всегда соблюдается до последней буквы.

Рассказы

Крестовый поход на блондинок

С тех пор, как он помнит себя, он помнит снег. И белый цвет в его ранней памяти — это не белая грудь матери, не белое ее лицо, не белые ее теплые руки, а снег. Все его воспоминания начинались со снега.

Как знать, может быть, он и родился в снегу, но об этом отец с матерью ему никогда не говорили, и знал он только одно, что родился на безымянном острове в западном секторе Арктики, на крошечной метеостанции, куда не летали самолеты, а суда приходили раз в год.

Разные берега его детства омывало Баренцево море, отец с семьей кочевал и наконец осел в глубине России. Андрей Матвеев закончил университет и попросился на север, домой, но ему предложили крайний северо-восток, за тысячи километров от западной границы, и он согласился — лишь бы север, лишь бы снегу побольше, там жить можно.

Вот так и живет до сих пор на Чукотке, сменяя периодически побережье на тундру, все ему тут знакомо, везде на полуострове он бывал, где проездом, где с экспедицией, а где и живал подолгу — несколько зим.

Запах мимозы

Он стоял у окна, смотрел на веселые огни вечернего города и думал о том, что сейчас зазвонит телефон.

Сколько же лет не был Николай в этом городе? Он пытался вспомнить, когда был здесь последний раз, но его раздражал сладкий, приторный запах мимозы.

Так уж повелось: всегда, когда он останавливался в гостинице, он покупал цветы, дарил букетик дежурной по этажу, а остальное расставлял в номере — во всю свободную посуду, какая там была. Просто он любил цветы…

Его непроизвольный жест по отношению к дежурной гарантировал ему спокойствие на весь срок пребывания, а букеты, расставленные в комнате для себя, радовали глаз и постоянно напоминали о том, что он на материке, что скоро это пройдет, что опять надо возвращаться на север где у него были друзья, любимая работа, сын и любимая женщина.

Инфаркт

«Каждое утро солнце встает над планетой, его добрые лучи гладят лицо моего друга, гладят его морщины — их у него становится все больше с каждым новым днем…

Ну и что ж. Если солнце не стареет, то и друг мой тоже, несмотря на морщины. Ведь его морщины — они мои: я в его лицо смотрю, как в зеркало, а мне так не хочется стареть…

И он так же смотрит в свое зеркало — мое лицо. И друг для друга мы не меняемся, А если мы остались — мы будем.

Сейчас я войду в его избушку, мы обнимемся, два немолодых уже мужчины.

Нам хорошо будет, мы вспомним обо всем, что успели сделать. На Чукотке. И вообще.

Звонок в Копенгаген

Вот так и ходишь, летаешь, ездишь на собаках и на такси, всю жизнь в пути, и все время чего-то ждешь, доброго, как прикосновение женской ладони, все время ждешь чего-то, не жизнь, а сплошной зал ожидания. В тот год я окончил университет и возвращался домой, на Чукотку. Я сидел во Внуково и ждал погоды. Порт был закрыт, он не принимал самолеты и не выпускал их уже второй день. И вдруг по радио объявили, что совершил посадку самолет из Копенгагена.

Я не был встречающим и никуда не пошел. Был какой-то серенький день, дождь и хмурость.

— Вот видишь, а из Копенгагена самолеты принимают, — сказала мне Валерия. Она провожала меня.

— Хорошо, — сказал я, — в следующий раз я прилечу к тебе из Копенгагена, чтобы ты не ждала меня здесь так долго.

А про себя подумал, что хорошо бы слетать на Кубу, или в Гонконг, или пожить на Гавайях. Если всю жизнь прожил на севере, всегда тянет на юг. А я и родился на севере. Мой отец — эскимос, мать — чукчанка. Когда Валерия узнала, что я эскимос, она прозвала меня Эски.