(Отсчет не ведется)

Самолету наверху было одиноко. Такова судьба их, — одиночество дает безопасность, хотя и тяготит порой. Но когда самолеты в небе встречаются, это означает катастрофу.

Предчувствие катастрофы не оставляло Милова с самого начала полета. Оно возникло, едва лишь лайнер «Люфтганзы» оторвался от взлетной полосы и, оставляя внизу и позади аэропорт и весь город Франкфурт на Майне, набирал высоту, чтобы лечь на нужный курс и через несколько часов приземлиться — если ничего не произойдет — в аэропорту города Атланты, штат Джорджия, США.

(171 час до)

Самолет компании «Си-Эй-Ти», совершавший чартерный рейс из аэропорта Кеннеди в Бомбей с посадками в Рейкьявике и Москве, по неизвестной причине взорвался в воздухе в половине первого ночи. Пассажиров на борту потерпевшего аварию воздушного корабля было, по счастью, немного — главным образом группа, похоже, спортсменов во главе с тренером, летевшая в Россию, чтобы, судя по их разговорам, сыграть несколько товарищеских матчей с российскими профессионалами, а после соревнований провести еще день-другой в Москве. Деловые люди, направлявшиеся из Штатов в Москву или Дели, предпочитали другие, более быстрые рейсы. В Москве же самолет — судя, во всяком случае, по документации — должен был принять пассажиров, желавших лететь в Индию. Наверняка то должны были быть мелкие российские коммерсанты.

Взрыв произошел в хвостовой части самолета, и лишенная управления машина тут же перешла в беспорядочное падение. Еще не так давно подобная катастрофа означала бы безусловную гибель всех, кто находился на борту; однако к тому времени, о котором идет речь, наученные горьким опытом авиационные державы разработали достаточно эффективные способы спасения людей даже и в таких вот безнадежных случаях. И когда самолет устремился вниз, совершая, подобно падающему листу, непредсказуемые движения, летчикам даже не пришлось ничего предпринимать самим: исправно сработавший компьютер мгновенно привел в действие необходимые механизмы. Специально для такого случая предназначенные заряды, исполняя свою миссию, отстрелили все, что теперь оказалось лишним в обезжизненной машине: крылья вместе с топливными баками, и еще как-то державшиеся на полуоторванной хвостовой части моторы. Над фюзеляжем, внутри которого пассажиры успели уже надеть дыхательные маски, выскочившие из спинок кресел, как только давление в салонах начало падать, — над фюзеляжем взметнулись, словно узкие, длинные языки пламени, а потом и широко распахнулись, и тут же стали раздуваться, заполняясь гелием из имевшихся на борту баллонов, спасательные аэростаты, чьим первым назначением было — мягко опустить на землю все, что уже нельзя было назвать самолетом, но что еще оставалось средством передвижения. Опустить, где придется, чтобы спасти. Пригодились все-таки громадные оболочки, до этого хранившиеся в уложенном виде в тесном пространстве между обшивкой лайнера и потолком пассажирской кабины. Падение самолета замедлилось, отстреленные части его, обогнав, уже исчезли глубоко внизу, а командир корабля, едва только он убедился, что и главный, и оба вспомогательных аэростата раскрылись полностью, объявил по трансляции, что всякая опасность жизни и здоровью пассажиров, а также целости и сохранности их багажа миновала.

(164 часа до)

В последний, двадцать восьмой, день месяца Сетей, иными словами, в канун первой Недели Провозглашения, в двадцать два часа с минутами в Текнисе, на углу Шестой Юго-Восточной Спицы и Третьего Внутреннего Обода (в том месте, где он носит название Сквера Четырех Единиц), случилось необычное. На широком тротуаре, по которому двигалось еще довольно много прохожих (движение в столице иссякает обычно к двадцати трем), вдруг возникла какая-то сутолока. Шагавшая по своей стороне тротуара, среди многих других, техналь первого рабочего срока, чей вид не вызывал никаких сомнений относительно ее состояния, оказалась на деле неисправной; внезапно, ни с того ни с сего, она участила ритм дыхания, сбилась с нормального темпа движения, создавая тем самым неудобства для двигавшихся вслед за ней, несколько раз, уже совсем остановившись, переступила ногами — и медленно опустилась на тротуар; мгновение удержалась в сидячем положении, а затем и вовсе улеглась горизонтально — не то чтобы поперек тротуара, но наискось, так что приходилось переступать через нее, чтобы задержка движения не стала серьезной.

Несколько шедших позади нее технетов и техналей так и сделали, и это было вполне обычно и естественно, потому что никто из них не принадлежал к Службе исправности. Однако шедший в нескольких метрах за ними технет неожиданно и неоправданно увеличил скорость и опасно устремился вперед, для чего ему пришлось войти в соприкосновение с передними; они еще не успели отреагировать на его действия, как он уже поравнялся с упавшей техналью, резко остановился, опустился на колени, обнял ее за плечи и начал приподнимать с тротуара — хотя ничто в его облике, начиная с цвета комбинезона, не говорило о принадлежности ни к Службе исправности, ни к Системе порядка. Да, именно опустился на колени рядом с нею, окончательно прервав движение по тротуару, обнял и начал поднимать, не имея на то никакого права.

(140 часов до)

Технет, привозивший на рынок свинью для продажи, на своем пикапе подбросил Милова до удобного места и взял за услугу самую мелочь. От перекрестка, на котором он высадил Милова, до станции Сандра оставалось пройти не так уж много. Можно было попробовать пробраться лесом, однако Милов рассудил, что безопаснее будет идти по дороге: вблизи закрытого района в этот час суток, уже слишком поздний для грибников, человек, пробирающийся лесом вызовет больше подозрений, чем просто и открыто шагающий по дороге. Конечно, если в нем заподозрили просто психически больного, — странности его поведения, о которых сообщила властям Леста, можно было ведь объяснить и таким образом, — то большой тревоги поднимать не станут: не больно-то он им и нужен. Но если у сипо возникли более опасные для него предположения… В любом случае рисковать не следовало.

В лес он углубился лишь тогда, когда от уже знакомой ему станции его отделяло совсем немного. Оставшееся до вечера время — часа четыре — он использовал для того, чтобы, отдыхая неподалеку от заложенного им тайника, где была спрятана! сумка со снаряжением, примерно представить, что же он может здесь найти и каким образом это найденное использовать.

(130 часов до)

Наверное, еще можно было что-то сделать. Рискнуть. Поставить все на карту. Но Милов, и не скашивая глаз, видел: и справа, и слева надвигаются темные силуэты — со всех сторон, и их достаточно много, чтобы схватить и задержать одного лишь. Готовых ко всяким неожиданностям. Если даже удалось бы прорваться, пусть они и не станут стрелять — все равно, бегают они быстрее, ничего не поделаешь, да и места знакомы им досконально, ходы и выходы. Нет, поздно. Уже ничего не успеть. И они это понимают. Так что задержание его выйдет совершенно естественным: ничто не говорит о том, что человек на самом деле просто-напросто сдается. Ну, придется, конечно, сделать несколько выразительных телодвижений — но не переусердствовать, а то ведь запросто могут попортить здоровье.

— Вы задержаны. Следуйте с нами.

(91 час до)

Только что закончилась вторая в году неделя Возвращений, и начался месяц Добрых Традиций; гладкое летнее солнце снижалось за спинами — там, откуда шла дорога, так что глядеть назад было трудно, и сидевшие в кузове грузовика — прямо на дне и лицом назад, тут такая была мода при этапировании, отличная от изжитой, людской, — невольно косились в стороны, хотя время от времени монотонно и уныло раздавался возглас старшего проводника: «Глаза прямо!.. Не пялься по сторонам!.. Останешься без заправки… Ну, чего ты там не видал? Насмотришься еще, надоест. Кому говорю!»

Смотреть и в самом деле было не на что. Взрытая земля тянулась по обе стороны дороги, торчали пни, в ямах стыла черная вода. «Н-да, — думал Милов, стискивая зубы, чтобы не прикусить язык при толчках, — а ведь, помнится, когда-то, сколько-то лет назад, я проезжал в этом же направлении; ну, по другой дороге, наверное, но путь шел на восток, как и сейчас. Что здесь тогда было? Веселые леса, кудрявые, помню, все время хотелось остановиться, прогуляться по лесу, по тогдашнему октябрьскому холодку, ощутить под ногами проминающийся мох или пружинистую опавшую листву, полюбоваться теплыми красками — от золотистого до ярко-красного оттенка. Здесь и были они, те леса; что осталось? Мерзость запустения. Чего ради? Неужели не жалко было? И кому понадобилось? Или все дело не в пейзаже, а в моем собственном состоянии — тогда я был свободен, волен в желаниях и поступках, а сейчас… Да, полезно тебе почувствовать и на своей шкуре, как воспринимает мир арестант на этапе. И все равно — даже и вольному, мне этот вид сейчас не пришелся бы по сердцу…

(72 часа до)

На мгновение Милову показалось, что пронесло. Цепь прочесывавшйх миновала его, так и не заметив, и теперь удалялась — все так же неторопливо, приминая бутсами палую хвою и валежник. Со спины даже заметно было, что гулять здесь с автоматами наизготовку технетским солдатам вовсе не так уж нравилось: хотя бы потому, что в такой обстановке всегда есть возможность схлопотать пулю. «Да, они все-таки совсем как люди, — мелькнуло в голове, — если не знать, то и не скажешь, что роботы, технеты. Теперь выждем, пока они не скроются из виду, и двинемся помаленьку дальше… Ничего себе кашу заварили ребята, шум на всю епархию, и по ту сторону границы наверняка уже внимательно вглядываются и вслушиваются. Только одному, отдельно взятому, мне от этого сию минуту не легче…»

Он позволил себе чуть-чуть расслабиться, перевести дыхание и даже заметить, что погода сегодня на диво хороша, солнце пробивается сквозь кроны сосен, земля источает тепло, и пахнет лесом — сильно, сладко, жизнеутверждающе. «Да, по меньшей мере нелепо было бы сейчас лежать тут пристреленным в спину. Пусть лучше согревают ее летние лучи. Конечно, если быть честным, то ты не предусмотрел такого варианта — что придется пробираться на брюхе, и вернее всего, совершенно зря: конечно же, ничего не осталось на старых позициях. Но — снявши голову, ходят без шляпы, ничего не поделаешь. Ничего, и не из таких переделок выкручивались. Все-таки они прошли, не заметив».

(60 часов до)

— Восемь-восемь-шесть-сто двадцать пять!

Технет с обычным для любого из них угрюмым выражением неподвижного лица сделал шаг вперед.

(50 часов до)

Милов пробудился в назначенное им самим время — в разгар ночи. Вышел из барака, не скрываясь, в одном белье, шел согнувшись, придерживая руками живот, так что со стороны можно было подумать, что у него схватило живот (явление в Лесном поселении вовсе не редкое), и он спешит в место облегчения. На самом же деле руки его прижимали к животу укрытую под майкой рацию с подсохшими батарейками; Милов надеялся, что хоть ближняя связь у него состоится. Легкой рысцой он проследовал в направлении общественного места, забежал в него, — там оказалось пусто, — протрусил до второго входа, в противоположном конце длинного, многоместного храма задумчивости, там осторожно выглянул и выскользнул наружу. Сразу же обогнул сооружение, все еще морщась от тамошней атмосферы. Тут же начинался лес, и он запетлял среди деревьев, пока не нашел в неверном лунном свете местечко, показавшееся ему подходящим. Залег за муравейником, — сейчас это было безопасным, шестиногие труженики мирно спали, — и включил аппарат.

Батарейки, конечно, не восстановились так, как ему хотелось бы, однако худо-бедно дышали. С ними и думать было нечего — докричаться до своих, он на это и не рассчитывал. Но Леста, быть может, все-таки откликнется?

(20 часов до)

Дорога была нехорошей: ухабистая, извилистая — одни виражи, узкая и — в низких местах — сырая, того и гляди — забуксуешь. Все силы и все старание Милов прилагал к тому, чтобы сохранять дистанцию от шедшей впереди машины и не подставляться следовавшей позади; в колонне он шел предпоследним. Включенные на ближний свет фары озаряли только небольшую часть дороги, так что приготовиться к возможным неожиданностям не оставалось времени, тем более, что передние трейлеры шли прытко — вероятно, трасса эта была их водителям достаточно хорошо знакома. Трудно было еще и потому, что Милов уже и не помнил, когда в последний раз садился за руль грузовика; во всяком случае, давно это было, очень давно. Однако показывать себя слабым он не собирался. Хотя сию минуту его с машины уже вряд ли сняли бы, даже и заподозрив в недостаточной квалификации.

Ночной лес из машины казался совсем другим, чем тогда, когда Милов пробирался по нему, даже не очень далеко отсюда, стремясь увернуться от предстоящего прочесывания. Сейчас казалось, что было это если не годы, то, во всяком случае, месяцы назад; и даже не здесь, а в каких-то совсем других местах — Милов из окна кабины тут, даже когда удавалось оглядеться по сторонам, не мог заметить ничего такого, что говорило бы ему о происходивших здесь событиях, связанных со стрельбой, с опасностью для жизни, с умиравшим в глубокой заброшенной шахте человеком. Все тут казалось растворенным в ночном покое, и нужно было постоянно напоминать себе, что — по крайней мере, для него — это оставалось лишь видимостью, а совсем близко, за какой-то невидимой гранью, поджидала настоящая опасность.