С Новым 1995 Годом вас, дорогие читатели «Сверхновой»!

С новым, как водится, счастьем. И нам тоже хочется начать заново. С чистого белого листа. Год у нас, в северном полушарии планеты Земля, начинается всегда с чистой белизны снежного покрова, из-под которого потом природа как неистощимый фокусник вынимает свои новые чудеса.

А в январском номере «Сверхновой», журнала новинок фантастики, герои рассказов «По направлению к Глори» Лусиуса Шепарда и «Грехоед с Кау-ривер» Брэдли Дентона, уже известного тем, кто видел наш четвертый номер 1994 года, испытывают удивительные преображения, перерождаются — к добру ли, к худу, — но превращаются в существа, живущие более полнокровной жизнью, нежели их прежние воплощения. Мальчику из «Тронутого» Д. Бейли это до конца сделать не удается — слишком враждебен застывший в холодном безразличии мир вокруг, слишком успел исказить он даже душу наделенного даром божьим ребенка.

Из прошлого года в новый переходят две наши продолжающиеся публикации — романа англичанина Колина Уилсона «Паразиты сознания» и глав книги французского аристократа Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», проникнутой удивительным даром предвидения тех проблем, на которых сейчас зациклился мир.

В библиографическом разделе на этот раз — список произведений англоязычных фантастов, опубликованных в 1993 году в авторских сборниках и коллективных антологиях, что, мы надеемся, поможет локализовать некоторые рассказы и повести, о которых известно, что где-то было, а вот теперь будем знать — где.

На рассвете мы приземлились в Ле-Бурже. Конечно, можно было выбрать и более удобный плавучий аэродром на Елисейских Полях, но для этого пришлось бы запрашивать разрешения на посадку по радио, а это привлекло бы внимание журналистов. Вместо этого мы взяли в Ле-Бурже геликэб и через двадцать минут были в центре Парижа.

И вот нас пятеро, и мы почти неуязвимы, даже если кто-то опознает нас. Впятером мы можем воздвигнуть своеобразную стену вокруг себя и отразить внимание любого, кто нас увидит. Окружающие могли смотреть, но не могли

видеть.

Способность осознавать увиденное находится за пределами чувственного восприятия (вы могли это заметить, и не раз: например, вы читаете, а ваши мысли рассеянно бродят где-то еще). Человек не фиксирует многие объекты из тех, что видит, если они не заслуживают его внимания. Так и нам приходилось «уворачиваться» от внимания зевак, чтобы не подпускать их к себе — это напоминает принцип намордника, который не позволяет собаке кусать прохожих. Можно считать, мы шли по Парижу словно невидимки.

Главную ставку мы делали на внезапность. Если паразиты следят за нами, то они могли предупредить Жоржа Рибо еще несколько часов назад, и тогда нам его ввек не найти. С другой стороны, они вчера понесли приличные потери и сегодня должны быть не слишком бдительными. На это-то мы и расчитывали.

Чтобы выяснить, где сейчас Рибо, достаточно было просто заглянуть в газету — как-никак, он нынче знаменитость. Из номера «Пари Суар», оставленного кем-то, мы узнали, что Рибо с каким-то нервным расстройством помещен в клинику Кюрель на бульваре Гауссмана. Уж мы-то знали, что это за расстройство.

Дальнейшее требовало применения силы, хотя эта идея и была нам не по душе. Клиника оказалась чересчур мала, чтобы проникнуть в нее незамеченными. Однако в столь ранний час — пять утра вряд ли возле нее можно встретить много народу. Полусонный портье выглянул возмущенно из-за своей конторки и тут же попал в цепкие психокинетические объятия пятерых человек — мы зажали его так, как не удалось бы сделать руками. Ничего не понимая, он оторопело смотрел на нас. Флейшман вежливо спросил:

Мы с Трейси сели в поезд в Белом Орле. Это была предпоследняя станция перед началом Дурной Полосы. Билеты взяли прямо до Глори, где у меня оставалось еще несколько друзей, доверяющих мне настолько (по крайней мере, в это хотелось верить), чтобы одолжить немного денег. Мои дела в Белом Орле шли так плохо, что я последнее время балансировал между крахом всех начинаний и откровенным мошенничеством. Кроме того, я знал, что Трейси опротивела ее теперешняя жизнь и что она жаждет перемен. Думаю, что именно это и побудило меня предпринять путешествие в Глори. Я к тому, что опасность потерять единственную опору в жизни заставляет многих мужиков совершать совершенно безрассудные поступки. Самое смешное, что у Трейси были, безусловно, такие же мрачные мысли относительно дальнейших жизненных перспектив, как и у меня, иначе бы она со мной ни за что не поехала. Главное, я никак не мог понять, хорошо это или плохо, что мы друг для друга оказались последней надеждой и опорой.

Каким-то образом мы сумели убедить сами себя, что наше путешествие — это редчайшая удача, но как только мы глянули на мрачные рожи наших попутчиков, к нам опять вернулось ощущение, что в такое предприятие можно было пуститься только с очень большой голодухи. Никто из нас, понятно, не хотел показывать, какие чувства его переполняют, и поэтому делал вид, что жизнь в нем бьет ключом. Первое время это было даже нетрудно. Солнце стояло высоко, прямехонько над расщелиной между двух скал. Его лучи золотили снежные вершины гор, а те отбрасывали ровные синеватые тени и наполняли весь этот уходящий день редкой волшебной красотой и покоем, и у нас была пропасть времени на то, чтобы расслабиться, пока поезд еще не вошел в Полосу и не начались изменения.

Сразу же за кондуктором, проверившим билеты, в вагон вошел Рой Коул. Коул был обязательным атрибутом маршрута. Сухощавый человек, лет под пятьдесят с очень мрачным выражением обветренного, морщинистого лица. Мрачность его подчеркивал шрам, начинавшийся от угла рта и пересекавший щеку. Одет он был в джинсы и свободную черную куртку, а в руках держал двустволку, украшенную серебряной инкрустацией. Медленно проходя по вагону, он вглядывался в лицо каждому. Вид у него был такой, как будто он искал у нас во взглядах подтверждения нашей безусловной виновности. В какой-то степени так оно и было. Поезд отправлялся только в том случае, если Коула все устраивало, а поскольку он знал лучше всех, какие должны происходить изменения и на какие признаки надо обращать внимание, никто и никогда не возражал против досмотра. Если с тобой должны произойти изменения, то шанс выжить есть только под защитой Коула. Я понимал это не хуже других, но когда он посмотрел мне в глаза и я увидел его жуткие зрачки, похожие по форме на шахматные фигурки, мне захотелось выпрыгнуть из собственной шкуры и рвануть к двери. Мне очень нужно было его спросить, произойдут ли со мной изменения, но к тому времени, когда я собрался с духом, чтобы открыть рот, он уже прошел и теперь изучал другого пассажира.

Весь первый час путешествия не происходило ровным счетом ничего. Над западными вершинами гор догорал оранжевый закат, а в небе начинали просвечивать звезды. Снежные хрусталики вспыхивали и метались за окном как мириады маленьких живых драгоценностей. Закат освещал слегка растрепанные черные волосы Трейси и придавал ее лицу какое-то особое очарование. А ее лицо и при обычном освещении было достойно того, чтобы им любоваться. Милыми чертами и грустными глазами оно было похоже на лик уставшего ангела. Когда мы пересекли горы и въехали в долину, я почувствовал, что все дурное осталось позади и нас ждут новые прекрасные времена. Мы немного поговорили о наших планах, но потом довольно быстро переключились на воспоминания о жизни в Белом Орле, и если бы вы видели, как мы сидим, обнявшись, и заливаемся смехом, вы бы скорее всего приняли нас за молодоженов. Во всяком случае не за людей, потерявших в этой жизни все и бегущих от судьбы.

О, мама, вырывается снова. О, мама.

В груди ноет тупая, непрекращающаяся боль, но стонешь потихоньку — вдруг мать заметит. Мама хочет, чтобы ты умер.

Она общается в основном с Кейдом, когда он дома. Ну и, конечно, с отцом, а иногда даже с бабушкой.

Бабушка раскачивается в кресле-качалке возле печки, приговаривая:

— Он дурачок. Тронутый.

Памела почувствовала, что бродяга смотрит на нее, сразу как только вошла в фойе Городской Публичной библиотеки, и невольно обернулась. Он сидел, сгорбившись, на диванчике около стены, баюкая пластиковый пакет для мусора. Грязная голубая вельветовая кепка с опущенными наушниками, выцветшая клетчатая рубаха, поверх нее — коричневый пиджак из полиэстера. Белесые, бывшие некогда зелеными, брюки и заскорузлые башмаки довершали наряд.

Глаза цвета мокрого снега, покрывавшего мостовую, уставились на нее с обветренного морщинистого лица — человеку с таким лицом с одинаковым успехом могло быть и сорок, и сорок тысяч лет.

Памела поспешно отвернулась, ругая себя за то, что взглянула на него, и направилась к стойке. Осталось выполнить поручение Дональда — и можно идти домой, сменить деловой костюм секретарши на пижаму и провести остаток вечера в ожидании звонка Дона.

Последняя мысль вызвала раздражение. Ей уже двадцать семь, а она все еще должна сидеть у телефона. С другой стороны — лучше ждать звонка, чем выжидать, пока освободится ванная. Она таила надежду, что последняя встреча Дональда в Канзас-Сити прошла неудачно, — ведь предложи они ему эту работу, он, чего доброго, стал бы просить Памелу, чтоб она переехала к нему, на новое место.

Тощая библиотекарша даже не подняла глаз от своего журнала, пока Памела выкладывала на стойку книги. Затем, нахмурясь, заметила: