Остросюжетная психологическая драма. Писатель Борис Минаев продолжает рассказ о жизни Лёвы Левина, героя двух его предыдущих книг – «Детство Левы» и «Гений дзюдо». Детский психолог Левин внезапно переходит грань, за которой кончаются отношения психолога и пациента, и оказывается в ситуации, близкой к человеческой катастрофе. Любовь вначале служит мощным катализатором депрессии и отчаяния героя, но в результате помогает ему выжить и выстоять, хотя против него все обстоятельства: и тяжелый клинический случай, и политика, и церковь, и моральные табу. Герой вспоминает свою прошлую жизнь и пытается построить новую.
глава первая
ДЕНЬ ЛЕВЫ
Рано утром 6 августа в квартире Левы Левина раздался нехороший звонок.
О содержании звонка узнаете позже, об этом потом, а пока немного поговорим о погоде: по радио обещали 29 градусов. Без дождей. Жара в Москве – вещь вообще невыносимая, даже с кондиционером. А уж без него…
О кондиционерах тоже потом, а пока поговорим об окнах. У Левы в квартире не было ни стеклопакетов, ни кондиционера, зато был тюль на окне. Этот старомодный тюль очень радовал Леву по утрам, когда он смотрел, как колышутся от ветра занавески. В этом плавном движении прозрачной ткани он всегда находил что-то удивительно нежное, глубокое, как походка девушек на улице.
О походке девушек на улице тоже поговорим потом, а пока поговорим о трусах.
Лева встал и обнаружил, что чистых трусов у него нет. Придется натягивать брюки на голое тело. Ничего в этом нет ни эротичного, ни гигиеничного, но в принципе, и страшного тоже ничего. Лева принял душ. Пошлепал босыми ногами по квартире. Сварил кофе. Послушал радио.
глава вторая
ЛЮБОВЬ ЛЕВЫ
Иногда ему казалось, что если бы Нина Коваленко вернулась сейчас в его жизнь из шестой детской психиатрической больницы, то это и была бы Марина.
Можно было сформулировать эту мысль и по-другому – Марина на самом деле была Ниной, только изменившей имя, внешность, голос, выросшей и избавившейся от детского заболевания трихотилломанией (выщипывала брови и ресницы). На самом деле непонятно, тогда ведь это была девичья мода, и Нина могла зайти слишком далеко с этой модой, не заметила, как спровоцировала возвращение детской мании, которая проявляется обычно у очень маленьких, от двух лет.
Нину он, конечно, помнил неважно, плохо помнил, смутно, но
ощущение
было – и оно совпадало. А вот какое ощущение? – пытался понять Лева.
Как психолог он бы сформулировал это как полную размытость личностных границ. Как мужчину его увлекала именно эта головокружительная неопределенность.
Как полуеврею ему казалось, что это именно русская, чисто русская женская особенность (а Нина в его представлении была таким вот ярко выраженным русским типом – светлые соломенные волосы, синие глаза, широкое лицо, статная фигура, просто типаж, ну и выщипанные брови каким-то странным образом тоже туда ложились, такая вот средневековая красота).
