В следующем круге, — говорит Севан, — в следующем круге я буду птичкой! Я буду порхать с ветки на ветку, петь песни, клевать зернышки, и все! Никаких детей, мужей, родителей, ничего, только песни и зернышки.

Она расхаживает между монитором и реанимационной тележкой, чуть пританцовывая и дирижируя себе пустым 20 граммовым шприцем. Это же надо иметь такие ноги в сорок лет!

Сорок два, — говорит Севан, — уже полгода, как сорок два. Отделение открылось в июле, ровно двадцать лет назад, наш выпуск без конкурса шел, почти все — отличницы. Представь, престижное отделение, новая больница. Одни мониторы чего стоили! Даже мама гордилась и хвасталась соседям.

С мамой мне не слишком повезло. Хотя, конечно, нехорошо так говорить. Она у меня, кстати, из России, представляешь, вот только не помню, как город назывался. Мама требовала абсолютного послушания и очень любила порядок. Я один раз деньги потеряла, за танцевальный кружок. Конечно, это был совсем простенький кружок, уж какие у нас были танцы тридцать лет назад, но меня учительница очень хвалила. Всегда ставила первой, правда, может быть, и из–за роста. Я ведь и тогда самая длинная была. И вот я потеряла оплату за месяц. По теперешним ценам шекелей пятьдесят, не смертельно, но приличные деньги, конечно. А мама сказала: «Ну, что ж, раз потеряла, месяц ходить не будешь». Помню, еще соседка наш разговор слышала. Соседка у нас смешная была, толстая, как подушка, но добрая. Она мне эти деньги пыталась потихоньку в карман сунуть, но я не взяла, мамы побоялась. А на танцы больше так и не пошла, не знала, что учительнице сказать. А, невелика потеря. В моей то жизни!

Тем более, я вскоре влюбилась. Был у нас в классе мальчик, длинный — предлинный и носатый немножко, но мне очень симпатичным казался. И вот вижу, он на меня смотрит так задумчиво день, два, а потом и говорит: «Хочешь быть моей хаверой?». Наверное, потому меня и выбрал, что я сама длинная была, ему подстать. Домой я его, конечно, не приглашала, другие времена были, а ходили мы на берег моря, в старую беседку. И он все пытался меня обнимать, даже кофточку расстегнул раз, только, поверишь, ему это так же не нужно было, как и мне. Просто положено, раз хавера, наверное, мальчишки друг другу хвалились. Так и закончился наш роман, к облегчению для обеих сторон.

Хорошо бы мне похудеть, — говорит Шоши. — Конечно, семьдесят — это нереально, но хотя бы семьдесят пять. А то знаешь во мне сколько? — она смеется, щуря небольшие светлые глаза и сияя во всю ширину румяных щек, — все девяносто!

У Шоши белая косынка и белый халат туго обтягивает налитое тело, сверкают чистотой круглые локти и коленки. Так и хочется поставить рядом ведро с парным молоком. Но, берите выше, Шоши — первый в отделении специалист по нарушениям ритма. Очень мне учиться нравилось, — говорит Шоши, — ты же знаешь, у нас был лучший выпуск, почти все отличницы. А косынки я всегда ношу, у нас принято голову покрывать. Можно, конечно, и шляпу подобрать, и парик, но не люблю я лишней возни. Я косынку всегда под цвет юбки надеваю, синюю к синей, бордовую к бордовой, а кофту — контрастную, ничего, красиво получается. А косметику я совсем не люблю. Ты посмотри, у меня и так лицо вечно розовое, куда тут еще красить!

А если ты думаешь, что я от родов располнела, так нет, я детей очень аккуратно носила. Да и не так часто, через два года. Очень считать было удобно: двенадцать, десять, восемь, шесть, четыре и два. И главное, всего одна девочка. Нет, я не против мальчишек, ты знаешь, какие у меня сыновья хорошие, но просто интересно, может, судьба, думаю. А потом отдохнула пару лет и двух девочек подряд родила! Вот тебе и судьба. И главное, дети такие хорошие получились, уважительные, и здоровенькие, и учатся прекрасно. Я когда рожать ехала, всегда только об одном молилась, чтоб ребенок здоровый родился, а Амнон говорил: «Лишь бы ты была здорова». Вот сейчас наши разойдутся, я тебе карточку покажу. Видишь, это они специально по возрасту построились, красивые, правда? Особенно второй и четвертый. И невестка здесь, она всегда сразу за моим старшим пристраивается. А малыш, видишь какой смешной, на лягушонка похож!

Малыш уже позже появился, очень у меня с ним тяжелые роды были. И почему бы это, спрашивается, девятые роды, а такие тяжелые, вспомнить страшно. Зато малыш очень славный получился, всей семье развлечение. Ты представляешь, ему уже шесть! Я ему на день рождения торт придумала — травка зеленая из марципанов, солнышко и шесть бабочек летают. Я всем на день рождения торты пеку, люблю, когда весело. А маме моей, когда исполнилось восемьдесят два, я восемьдесят две конфеты по кругу выложила. А что там путать, я десятками выкладывала: красные, синие, зеленые… Дети потом целый вечер считали!

Мама у меня из Германии, еще в тридцатые годы приехала. Ее отец был раввин, мудрый человек, как только Гитлер появился, он сразу старших детей отправил в Палестину. А сам остался, бабушка отказалась ехать, она жары боялась. И младшие дети с ними остались, потом уж, конечно, поздно было. А наши совсем неплохо здесь прижились, хотя очень страдали, конечно, первое время. Мамина сестра вообще за миллионера замуж вышла! Он на строительстве разбогател, во времена Мандата. Так она еще успела двух братьев у немцев выкупить за какие–то страшные деньги. Идеология идеологией, но деньги немцы всегда считать умели.

Лучшая в мире страна — это Италия, — говорит Элиас. — Я когда диплом получил, еще год не уезжал, так жалко было расставаться.

Элиас, как известный полководец, делает сразу три дела: проверяет анализы, печатает историю болезни и разговаривает с сыном по телефону.

Да, дорогой! Ты сам набрал все цифры? Что ты говоришь, дорогой, я знал, какой ты умный мальчик. Ты был у дедушки? Молодец, дорогой. А как поживает твой брат? Ты его не обижал? Ты его совсем ни разу не стукнул? Я горжусь тобой, дорогой! Да, я сегодня обязательно приду домой. И мы пойдем с тобой гулять далеко- далеко по большой дороге.

Четыре года, — говорит Элиас, — а уже знает все цифры и буквы. И на иврите знает буквы, очень хорошо запоминает! Ты не волнуйся, я кровь взял во второй палате. Какая разница, все больные общие!

Мне еще мальчишкой хотелось в Италию поехать, мы ведь христиане, у нас и имена приняты похожие, одного моего брата Антуаном зовут. Нет, я не старший, я третий, а всего нас семеро детей, но отец сказал, что каждый, кто захочет, будет учиться. Денег у него, конечно, таких не было, но у нас же земля, еще от прадеда досталась. Я два года огурцы выращивал. И, честно признаться, ничего страшнее этих огурцов в моей жизни не было: и посадить, и полить, и от жуков сберечь. С утра до вечера на жаре, чуть не обуглился весь. Но заработал прилично, на три года учебы хватило, а там уже легче пошло, только летом подрабатывал.