Нашу российскую жизнь можно уложить в слова песни Геннадия Балахнина:

Но «Русский Дух», о котором много говорят, — есть. Жить в Духе трудно, но интересно. Эта книга о странных людях, живущих в «РУССКОМ ДУХЕ»!

Лил унылый осенний дождь. Порывы ветра срывали с деревьев жёлтые листья. Под бесконечными струями дождя они стремительно падали на землю, придавая непролазной российской грязи опрятный вид.

Крупенский [1] стоял под аркой городского кладбища и смотрел в беспросветное, серое небо. Уже неделю он ежедневно приходил сюда, не понимая для чего. Влекомый внутренней силой, он заходил под эту арку и подолгу стоял, не решаясь зайти на само кладбище.

Вид надгробных крестов успокаивал его. Но сегодня тоска не отпускала. Он раскрыл зонт, решив пройти через кладбище на другую улицу. Кладбище было интернациональным. Кресты «уживались» с полумесяцами, шести — и пятиконечными звёздами.

Крупенский вспомнил своего умирающего друга. Его друг много сделал для того, чтобы революция в России состоялась, но потом не признал новую власть и был изгнан. На смертном одре его революционность каким–то странным образом перешла в доброе чувство юмора, и он просил его, Крупенского, установить на его надгробии обелиск с крестом, а не с пятиконечной звездой, как другим, так как звёзды ему светили при жизни, а там, куда он удаляется, наверное, с крестом надёжнее.

Вдруг взгляд Крупенского привлёк точно такой же обелиск, который он поставил своему другу в далёкой Праге. Он подошёл к нему и изумлённо вслух прочитал:

Климатические условия земного бытия менялись так быстро, что люди перестали бояться Севера, Сибири и вечной мерзлоты. Изменения происходили не только в природе, но и в самом человеческом существовании. Целые народы привыкли к терроризму, эпидемиям, катастрофам и аморальным политикам. Привыкли настолько, что перестали чувствовать боль и радость, любовь и ненависть, народы стали уставать от своего существования на Земле, от охватившего их хаоса и хотели хоть какого — то порядка или конца.

Народы больше не приносили жертвы Богам. Настоящие, кровавые, очищающие жертвы, когда одна ветвь власти начисто уничтожает другую, или люди одной веры остервенело режут людей другой веры.

Человеческое управление перестало носить сакральный характер, оно вырождалось. Произошла подмена понятия «жертва во имя» на понятие «суд для» или «трибунал над». Не стало гильотины и сильной Франции, не осталось следа от сибирских холодов, Гулага и Великой России, даже германский дух с падением Берлинской стены весь ушёл в футбол и пиво.

Редкие происки «непуганых» американцев на мировую власть и господство над народами ещё взбадривали старушку Европу, но и в Европе, и в Азии уже не осталось людей, которым бы не была видна эта американская «пустышка», стоящая только на деньгах, как когда — то Великая Россия стояла на «глиняных ногах».

Даже от евреев, вновь и вновь втягивающих народы в междоусобные войны, человечество устало настолько, что вместо того, чтобы их мутузить, резать и «холокостить» стало обращаться в Организацию Объединённых Наций за помощью и защитой от них.

Сгубило Странника старание. Он прожил бы не 100 лет, а раз в пять больше, если бы старался во столько же раз меньше.

Уже в детском саду слова «старание» и «Странник» были неразделимы. Он даже в яслях старательно пыхтел, собирая из деревянных кубиков, цилиндров и пирамид строительные конструкции непонятной архитектуры. Это был процесс, и процесс шёл, а вместе с ним рос и Странник.

В школе Странник тщательно рисовал палочки и нолики, постигая основы написания букв. И точно, этого было вполне достаточно, чтобы научиться писать и буквы и цифры. Ему бы на этом и остановиться.

Но его увлекли основы наук, он начал под присмотром учителей учиться извлекать из букв и цифр различные смыслы и грани жизни.

За этим занятием незаметно прошло время, отпущенное детям взрослыми для школьных занятий. Надо было стараться дальше. И он старался.

В небольшом захолустном и грязном российском городке, в холодной квартире, за колченогим письменным столом, среди разбросанных книг и рукописей сидел седой человек. Он ничего не писал, ни о чём не думал, он забывал. Он забывал свою прожитую жизнь, он стирал свою память, он готовил себя к принятию ещё неведомого ему, но уже прочувствованного. Он всю жизнь искал тайное, он искал человека, который никогда не существовал. Он обнаруживал его следы в книгах и архивных документах, в лицах прохожих и в шуме уличных разговоров. Он, во что бы то ни стало, хотел его найти. Он уже знал, что лицо нереальное, этот человек всё же имел имя. Он даже определил места его пребывания. Во всяком случае, его там видели и даже письменно зафиксировали в книгах факт пребывания.

Что он знал о нём? Имя: «Иностранец», «Заграничный гость», «Неизвестный», «Профессор», «Больной», Воланд, и др. [6]. Ближайшие знакомые с ним, из живших ранее, Гёте, Гоголь, Булгаков, видели его в России, на Украине и в Германии.

Живущие ныне встречали его в Испании на корриде, причём не в облике тореадора, а в обличии огромного красного быка. Но какая разница, в каком обличье, главное, что его узнали. Род деятельности: полиглот, историк, философ и «свой парень».

Человек очень устал, он не знал, где и когда он успел так нагрешить, чтобы так устать в этой своей жизни. Он изучил по чужим книгам и тайным рукописям многое о добре и зле, о свете и тени. Он утратил желания и перестал бояться. Он необъяснимо чувствовал чью–то близость рядом с собой, и он понял чью. На Земле он мог встретить только его. Он готовился и забывал.

Лопнула гитарная струна, на стол прыгнул чёрный кот, под окном завыла собака. Он закрыл уже ничего не видевшие глаза и погрузился во тьму. Куранты на Красной площади пробили ровно двенадцать часов при оглушительно полной Луне.