Убийство в Прокуратуре республики; Дон-Жуан из ОБХСС; вер­толет для частного лица; ночной налет на Прокуратуру ре­спублики; смерть Рашидова; валет пиковый; ночной тариф на водку; украденная докторская диссертация; сыщик и вор в од­ном лице; человек из Ростова по прозвищу Кощей; прокурор – ночной грабитель; загородный дом в подарок любовнице; жемчужное колье для Наргиз; Абрау-Дюрсо для наемного убий­цы; Сенатор; золотой «Роллекс»

Вязкие осенние сумерки, неожиданно опустившиеся на оживленную привокзальную площадь, уничтожили сразу кра­ски всего живого вокруг. Казалось, еще минуту назад полыхала огнем листва старых канадских кленов у трамвайной линии, а чуть поодаль, в палисаднике, могучие платаны и необхватные дубы роняли желтые увядшие листья на разноцветный рых­лый ковер, устилавший узкий пыльный скверик, – и в мгно­вение ока, как по волшебству, все лишилось цвета, потеряло четкость контуров, словно дымком окутало окрестности. Про­пали вдруг ослепительные краски хан-атласных платьев, враз поблекли разноцветные спортивные сумки и туркменские хурджины, радовавшие глаз, потеряла прелесть пестрая одежда ребятни, принаряженной в дорогу, и само бирюзовое здание вокзала с нежно-зеленой крышей сделалось серым, неуютным.

Сумерки поглотили не только цвета, они, кажется, приглу­шили даже звуки. Какой веселый трамвайный перестук стоял над площадью, какие звонкие детские голоса, смех раздава­лись то тут, то там, и вдруг эта внезапная ватная тишина с не­внятными шорохами отъезжающих с площади автобусов, троллейбусов, и почему-то вдруг все, словно сговорившись, перешли чуть ли не на шепот. Что это? Магия наступающей ночи? Колдовство сиреневых азиатских сумерек? Еще одна за­гадка Востока? И в этот самый миг, когда, казалось, никому и ни до кого нет дела, интереса, ибо в сутках наступал то ли час безвременья, то ли час перерыва, чтобы вечерняя жизнь набра­ла энергию для вступления в самую яркую, красочную часть дня, на площади появилась машина, не то желтая, не то кремовая, не то серая, не то белая, – трудно было в дымных сумер­ках определить цвет. Развернувшись у темных клумб с чахлы­ми розами, машина въехала на густо заставленную платную стоянку. Можно было поклясться, что никто не обратил вни­мания на обычный маневр, хотя человек, сидевший за рулем, очень был озабочен именно этим фактом.

Владелец нового «жигуленка» не сразу покинул салон, он задержался на некоторое время, словно раздумывая, стоит ли парковать машину? Глаза его цепко осматривали торопящий­ся следом за ним на стоянку транспорт. Ничего подозритель­ного ему не почудилось, и он распахнул дверцу. Машинально, проверяя надежность замков, обошел «Жигули», и тут в глаза ему бросился ярко-красный отсвет над входом в здание вокза­ла. Неоновые буквы вспыхнули разом – ТАШКЕНТ, – и от этого жизнь как-то сразу ожила кругом, что-то прорвало ват­ную тишину, и он услышал за спиной веселый трамвайный звонок. «Ей, поберегись!» – предупреждал замешкавшихся прохожих кондуктор. Но вдруг первые три буквы неожиданно погасли, и на фронтоне здания на заокеанский манер обозна­чилось: «КЕНТ». Владелец припарковавшейся машины не­вольно улыбнулся, почему-то повторил вслух: «Кент…» – и ре­шительно двинулся к станции. То тут, то там, на всей огром­ной территории привокзалья, вспыхивали фонари, озарялись светом стекла зала ожидания, а из распахнутых настежь окон ресторана на втором этаже грянула музыка – вечер на столич­ном вокзале вступал в свои права. Человек, оставивший маши­ну на платной стоянке, а звали его Сухроб Ахмедович, был вы­сок ростом, чуть грузноват, хотя еще чувствовалось что-то спортивное в осанке и в легкости походки. Не сразу и не каж­дый мог определить его возраст, слишком моложаво он выгля­дел, наверное, этому способствовала и его манера поведения, свободная, раскованная, однако лишенная вульгарности, да и стиль одежды, пожалуй, не выдавал его положения в обществе. Сухроб Ахмедович не имел в руках ничего, и если бы и на­блюдали за ним, наверное, подумали бы, что он приехал кого-нибудь встречать. У первой платформы стоял проходящий по­езд Москва – Душанбе, и перрон оказался многолюдным, шумным, но у него вряд ли могли оказаться тут ненужные знакомые. Круг людей, среди которых он вращался, если даже изредка пользовался поездами, предпочитал все-таки свой фирменный «Узбекистан».

Завтрак в тени бронзового вождя; парк в стиле «ретро»; досье на генерала КГБ; харакири по-самурайски; коллекционер под­метных писем; Троцкий как кумир; зеленое знамя ислама; сауна среди ночи; хан, обожавший кличку «Гречко»; тайное досье аксайского Креза; забытые развлечения римских патрициев; лифт для черной «Волги»; королевство кривых зеркал; двое в шевровых сапогах; двойник обладателя двух Гертруд, Одиссей и Пенело­па; плата за убийство – канцелярская папка; жилет из кевлара; двойной агент из Верховного суда; жуликоватые поводыри; табиб, специализирующийся на смерти; Иллюзионист; Восточный Распутин; покаяние хлопкового Наполеона.

Поезд несся в ночи, грохоча на стыках на плохо уложен­ных и безнадзорных путях, вагоны то мотало в стороны, то ки­дало в такие ложбины, что казалось, состав сейчас выскочит из колеи или же не впишется в какую-нибудь кривую, но мало кто об этом думал, все привыкли и к качке, и к тряске и навер­няка считали, что так и должно быть, потому что иного не ви­дали и не представляли, что есть другие железные дороги.

Но Сухроб Ахмедович знал и другие поезда и другие доро­ги, однажды он экспрессом «Москва – Вена» был в Австрии, а возвращался домой через Восточный Берлин, тоже на колесах, вот тогда он понял, что такое железная дорога и каким ком­фортным может оказаться путешествие по ней. Акрамходжаев не сравнивал дороги Австрии и Германии с путями Средне­азиатского отделения Министерства путей сообщения СССР, не располагал таким беспечным настроением для анализа, а толчки и мотания не мог не замечать, потому что его то и де­ло, когда он задумывался, било то об стенку, то об стол, на сто­лешнице все подпрыгивало, звенело, переезжало из края в край.

Нужно было вздремнуть хотя бы два-три часа, но сон не шел, и при такой неритмичной качке, когда его раз за разом кидало на тощую перегородку, вряд ли удастся уснуть, он теперь и со снотворным засыпал трудно и не всегда. Воспомина­ние о знакомстве с Шубариным подняло настроение, в труд­ные дни своей жизни он теперь всегда отыскивал Артура Алек­сандровича, и полчаса разговора с ним наедине за чашкой ли чая, за рюмкой ли коньяка действовали на него как сеанс опытного гипнотизера, экстрасенса. Удивительное спокойст­вие, хладнокровие, рассудительность, которыми так ярко обла­дал Японец, передавались запутавшемуся в делах собеседнику, и Артур Александрович всегда находил выходы из любых си­туаций, пока он ни в чем не подводил его, а со дня смерти Рашидова прошло уже почти три года.