Взмокшими от волнения пальцами он нащупал рукоятку кинжала… Сон был страшный. Снилось Михаилу Ивановичу Романову, что, неслышно вскрыв толстую стальную дверь, в его квартиру в Лялином переулке проникли грабители.

A брать в этой четырехкомнатной квартире ворам было что. Михаил Иванович с тех пор, как осознал, что носит ту же фамилию, что и русские цари, увлекся историей России – в юности собирал книги, альбомы… А в зрелые годы, когда в начале 90-х создал при своем НИИ, косвенно связанном с космосом, коммерческое предприятие, кооператив «Крупорушка», смог собирать и вещи, напрямую связанные с династией Романовых. На каком уж сэкономленном материале бывшие конструкторы космической техники создавали эти крупорушки, сейчас никто и не вспомнит. Взлетел бизнес до небес, наделали крупорушек, напродавали их по стране, и производство прекратилось. То ли космическая сталь на складах кончилась, то ли рынок насытили, а скорее всего, заработав первый миллион и поняв, что границы бизнеса четко определены, Михаил Иванович переключился на инвестиции, удачно вложив все деньги, полученные от красиво выполненного банкротства своей космической фирмы, в банковское дело.

Нет смысла подробнее описывать дальнейшую деловую биографию Михаила Ивановича Романова, тем более что не о ней речь, да, честно говоря, и жить-то ему осталось всего ничего.

Тут куда интереснее, во что вкладывал Михаил Иванович честно, своей собственной смекалкой и беспринципностью заработанные деньги.

А вкладывал он их, конечно же, не только в расширение бизнеса, но и в углубление удовольствия.

Марфа Викторовна Петрова, урожденная Марта Вильгельмовна Бутерброден, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление. Она была сухонькой, чуть сгорбленной старушкой с большой бородавкой на массивном носу. Очки она носила с сильнейшими диоптриями, и потому никогда нельзя было точно знать, что она думает о собеседнике. И даже вообще – думает ли она о нем хоть что-то. Она внимательно выслушивала все, что ей говорили, но при этом на лице ее не отражалось ничего. После молчаливого впитывания новой для нее информации Mapфа Викторовна уходила в свою комнату, однако можно было быть абсолютно уверенным, что все пожелания будут исполнены.

К этому надо добавить, что Марфа была рафинированной чистюлей и дом, убираемый ею каждое утро с маниакальной точностью робота, сверкал чистотой. А еще только ее слушался злобный мопс по кличке Бонапарт. А если к тому же не забывать, что Марфа замечательно готовила, причем знала редчайшие рецепты немецкой, русской, еврейской и французской кухни, то нетрудно догадаться, что хозяева в ней души не чаяли.

Утром хозяин, Иван Иванович Долгополов, после сытного и обильного завтрака (причем он, будучи самозабвенным антисемитом, почему-то предпочитал именно еврейскую кухню в исполнении Марты Викторовны) спускался на лифте с площадки второго этажа, садился в «мерседес» и уезжал в свою фирму. Его супруга, по приятному стечению обстоятельств младше мужа на тридцать лет, не отягощенная комплексами и способная годами обходиться без какой-либо работы, уезжала на белом «вольво» к массажисту. После этого в квартире весь день царила Марфа Викторовна.

Она тщательно пылесосила все пять больших комнат и свою маленькую, без окон, переделанную из гардеробной в доме, построенном после войны военнопленными немцами. Сам факт, что дом был построен немцами, а Марта Вильгельмовна, как нетрудно догадаться, также принадлежала к этой основательной и аккуратной нации, ни о чем не говорит и к нашему сюжету отношения не имеет. Более того, кроме чистоплотности и аккуратности ничего немецкого в Марфе не было. Внешне она была типично русская старушка, одевалась во все русское, то есть произведенное на заводах и фабриках ее фактической родины. Она поддерживала тесную дружбу с экономками и гувернантками, прислугой из других квартир их элитного дома и охотно обсуждала с ними подробности жизни хозяев: кто с кем живет, а кто вообще ни с кем не живет, кто сколько получает, а кто сколько ворует, у кого и где стоит мебель и какая, какие драгоценности носят хозяйки и их дочечки и т. д.

При этом нельзя не обратить внимания на одну интересную деталь: все подруги по профессии в таких «посиделках» говорили о своих хозяевах чистую правду. Марфа же – никогда. Выдуманная жизнь ее хозяев не имела никакого отношения к реальной.

Борис Михайлович Кадышев, оторвавшись от монитора компьютера, окинул комнату утомленным взглядом. Кабинет Генерального прокурора России был просторен и уютен: стеллаж во всю стену плотно забит книгами; на деревянном постаменте из мореного дуба – бронзовая фигура Георгия Победоносца, поражающего копьем змея-дракона; у большого окна – стол для заседаний. Огромные фарфоровые часы на стене в виде российского герба показывают восемь часов. Вечер. Всего полчаса назад здесь были его заместители, руководитель секретариата, начальники ряда управлений, связанных с выполнением надзорных функций…

Совещание дела не прояснило. Ситуация была ему не понятна. Хуже того, она выходила из-под контроля.

«Если президент полностью и безоговорочно мне доверяет, то зачем было одновременно с моим назначением Генеральным прокурором создавать Следственный комитет? А тем более, назначать его руководителем Ивана Медликина?»

Дело не в том, что Иван имел характер и менталитет, соответствующий его фамилии. В свое время Кадышев добился его ухода из Следственного управления Генпрокуратуры: уж слишком медлителен был в расследовании особо сложных и резонансных уголовных дел. Особенно тех, по которым шло хотя и неофициальное, но жесткое давление со стороны администрации президента, и еще более сильное – со стороны олигархов. Их установки иногда совпадали по содержанию и целям, а иногда были прямо противоположны. При этом, естественно, чем ближе к трону было место олигарха, тем более нагло он пытался давить на прокуратуру.

Уж как на Кадышева, тогда заместителя Генерального прокурора по следствию, давили в связи с кадровым продвижением Медликина. Но он, как вологодский бычок, уперся – и ни в какую. В 90-е у него сложилась почти идеальная бригада «важняков», коим по силам было раскрыть любое сверхсложное дело. И никак в эту бригаду лучших следователей России не вписывался Медликин. Внешне медлительный, но когда надо было по звонку олигарха в обход начальства изменить кому-то меру пресечения – просто стремительный…

Телефон звенел не переставая. Казалось даже, что с каждой секундой все громче. Однако он слишком хорошо разбирался в сложной технике, чтобы поверить в это. Просто звон его необычайно раздражал – настолько, что, казалось, еще мгновение – и он швырнет трубку в стену. Но швырять было нельзя: на стене висела большая картина, подаренная ему другом, когда он вернулся «с холода». Аппарат как раз и угодил бы в центр изящной композиции: на холсте была изображена высокая хрустальная ваза, в ней ярко-красная роза, а слева, уравновешивая композицию, располагались вертикально написанные крупной кистью три японских иероглифа.

А может, и китайских. Он всю сознательную жизнь занимался европейскими странами, и культура Востока оставалась для него terra incognita

[2]

. Упущение, конечно.

Левое плечо болело. И врач в травмпункте с ним колдовала, и Татьяна потом делала примочки и втирания с использованием всех известных в стране народных рецептов. Однако ж…

Черт его дернул вчера на даче, в выдавшийся в плотном графике выходной, прокатиться на мотоцикле молодого соседа Паши Кортнева. Лет сорок, а то и все пятьдесят «не брал он в руки шашки»… И откуда тот пенек вынырнул на проселочной дороге? Да не пенек даже, а не выкорчеванное корневище. И совершил он высокий полет. Летел красиво. Наверное. Слава богу, что никто не видел. Некому и смеяться было. Кое-как взгромоздился на своего конька-горбунка, доехал до дачи… Потом Паша вез его в ближайшую больницу, она оказалась в Ногинске, потом кошмарная бессонная ночь. Руку вправили. А вот колено разнесло.

Поспать бы еще – глядишь, все и рассосется.

– В последний раз мы с вами, Людмила Викторовна, встречались по поводу старинного перстня с драгоценными камнями. С бриллиантами, кажется?

– Да, Юрий Федорович, вы мне о них тогда много интересного рассказали.

– Вы тогда служили в УВД Смоленска, в чине, если не ошибаюсь, капитана милиции, в должности криминалиста?

– От вас ничего не скроешь.

– А нынче в каких чинах?