Третий век до Р. Х. был одной из интереснейших эпох в истории древнего мира. В то время как на Востоке медленно разрушается созданное как бы волшебством царство Александра Великого, на Западе, в Италии, довершается организация нового, гораздо более прочного государственного организма — римской республики. Из небольшой деревушки римляне сумели сделать свою родину сначала центром и главой латинского союза, а потом, путем многовековой борьбы, владыкой целой Италии. Объединение Италии стоило римскому народу немало трудов и крови, тем более, что в начале войн с итальянскими народами не вполне закончена была и внутренняя организация гражданской общины Рима. Тем не менее, римляне вышли победителями из трудной борьбы, и уже в первой половине третьего века вся Италия была в их руках. Но на этом не остановилось, да и не могло остановиться распространение римского господства. Обладание Италией неминуемо должно было заставить римлян столкнуться с другими народами, жившими у Средиземного моря; оно должно было придать всей их жизни, их политике новый, более широкий характер, раскрыть неведомые дотоле горизонты, указать, наконец, пути к дальнейшим завоеваниям.

В былые времена соперниками римлян в их стремлении подчинить себе бассейн Средиземного моря могли бы стать этруски и греки, но те времена давно прошли: греческие города утратили свое могущество, Этрурия уже сама была во власти римлян.

Теперь же им пришлось встретиться с другим народом, могущественным и властолюбивым, борьба с которым тянулась более ста лет и не раз грозила гибелью Риму, — с карфагенянами. Борьба эта едва ли не самый увлекательный и вместе с тем поучительный период римской истории: в это время развился и окреп римский характер, выяснились отличительные особенности организации Рима, сказалась в полной мере вся сила и стойкость этого изумительного народа. Но борьба между Римом и Карфагеном важна не только как эпоха в истории Рима; она возбуждает огромный интерес и как история трагической гибели одного из важнейших культурных государств древности — Карфагена, и невольно еще больше приковывает наше внимание тем, что среди карфагенян именно в это время одна за другою появляются две замечательные, исключительные личности, как бы поставившие себе целью силой своего мощного гения отвратить неизбежную гибель любимой родины, несмотря на сильного врага, несмотря на апатию и бездействие самого народа — это Гамилькар Барка и сын его, еще более знаменитый Аннибал.

Колония финикиян Карфаген не был древнейшим их поселением на африканском берегу, но весьма скоро он превзошел могуществом и богатством не только прочие финикийские колонии, но и самую свою метрополию, финикийский город Тир. Исключительно выгодное положение на торговом пути, с превосходною глубокою гаванью в плодородной местности, постепенно спускающейся к морю, доставило Карфагену в короткое время необычайное процветание.

От финикиян карфагеняне унаследовали тот коммерческий инстинкт, ту ловкость, смелость и предприимчивость, которые сделали из финикиян первую торговую нацию древнего мира. Древние народы вообще развивались большею частью односторонне. У финикиян все духовные силы обращены были на практическую, деловую сторону жизни, наука же, искусство, религия играют у них второстепенную роль, и на этом поприще не произвели они ничего замечательного; то же было, в сущности, и в Карфагене, хотя и прикрывалось там отчасти влиянием греческой образованности.

Так, постепенно, шаг за шагом, рос Карфаген, и в тот момент, когда в первый раз столкнулся он с Римом, своим великим противником, он, несомненно, был первым из городов хананейских, точно так же, как Рим представлял собою могущественный город Италии и всего греко-латинского мира.

Господство капитала, господство торговых интересов должно было, без сомнения, отразиться на государственном устройстве Карфагена: власть была в руках богатых; среднего, зажиточного класса почти не было, народ был безгласен.

Городом управлял сенат с двумя суффетами (председателями) во главе; в случае войны избирался еще особый полководец, пользовавшийся почти неограниченной властью. Однако на деле государственными делами заведовал не сенат и не поставленные им чиновники, а другое, чисто олигархическое собрание — «совет судей», в котором заседали представители наиболее богатых и влиятельных карфагенских фамилий: «судьи» могли привлекать к суду всех чиновников, даже суффетов, им принадлежал верховный надзор за всем, что делалось в государстве.

Народ не имел никакой власти. Правда, при выборе полководцев и членов сената необходимо было согласие народа, но, при отсутствии независимой, зажиточной буржуазии, быстро укоренился самый бесстыдный, откровенный подкуп голосов, и народу недоставало талантливого вождя, который взялся бы защищать его интересы; хотя в Карфагене и существовала демократическая партия, но она была слишком слаба, чтобы иметь решающее влияние на внутреннюю политику. Аннибалу первому удалось, став во главе демократии, произвести некоторые крупные реформы, — но тогда было уже поздно спасать Карфаген какими бы то ни было средствами.

Вот каков был Карфаген накануне борьбы с Римом. На первый взгляд, между противниками было довольно много общего: оба были государствами аристократическими, с торговым и земледельческим населением; но в Карфагене торговля стояла на первом плане, земля же была в руках богатых граждан и разделялась на большие поместья, которые возделывались рабами, тогда как в Риме существовал еще значительный класс мелких собственников, составлявший ядро и оплот республики.

Вскоре представился случай противникам помериться силами в первой борьбе — за обладание прекрасным, цветущим островом Сицилией. Им прежде всего задумали овладеть римляне, выйдя за пределы Италии; карфагенянам пришлось защищать свое преобладание на острове; загорелась первая Пуническая война, продолжавшаяся целых 23 года (264—241 до P. Х.). Римлянам она стоила огромных усилий: приходилось вести войну несравненно более сложную и трудную, чем все предыдущие и, что было всего затруднительнее для римлян, вести ее преимущественно на море, да еще против сильнейшей морской державы того времени. Ценою громадных жертв и усилий построен был флот; но это, конечно, было еще далеко не все — надо было иметь людей, которые могли бы помериться силами с опытными и смелыми на море карфагенскими капитанами. К сожалению, их-то и не было у римлян: не раз терпели они из-за этого тяжкие поражения, не раз по вине неопытных, но самоуверенных адмиралов погибали целые эскадры, да и на суше эта первая внеитальянская война далеко не всегда велась с успехом. Тем не менее, несмотря на неопытность свою в морском деле, несмотря на неспособность начальников, наконец, несмотря на страшное истощение сил, римляне в итоге все же победили благодаря своему изумительному единодушию и готовности к жертвам на пользу родины, а еще благодаря полному отсутствию тех же качеств у карфагенян. В сенате карфагенском, как и всегда, господствовала вражда и взаимная ненависть; правительство, правда, давало деньги на флот и войско, но делало это вяло, как бы нехотя, и готово было просить мира после каждой неудачи. При таких условиях даже талантливые полководцы редко могли привести в исполнение задуманный ими план войны, довести до конца какое-нибудь трудное предприятие. Такова была судьба одного из величайших полководцев Гамилькара Барки, отца Аннибала. Еще молодым офицером назначен он был главнокомандующим карфагенских войск в Сицилии и там, без всякого пособия со стороны правительства, одними собственными средствами снарядил превосходное войско, безусловно, преданное ему и готовое всюду следовать за любимым полководцем.

В то время как римляне уже успели почти совсем вытеснить карфагенян из Сицилии, Гамилькар захватил несколько неприступных пунктов на ее западном берегу и там, в продолжение целых семи лет, геройски защищался против гораздо более сильного неприятеля. Быть может, он замышлял смелым нападением внезапно перенести войну в Италию — недаром же его небольшая эскадра непрестанно грабила итальянские берега — но замыслам этим не суждено было исполниться: потерпев страшное поражение на море, карфагеняне, опасавшиеся экспедиции вражеского флота к берегам Африки, прислали Гамилькару приказание заключить мир. Условиями его были — уступка Сицилии, уплата огромной контрибуции и выдача пленных. Правда, консулы требовали кроме того, чтобы Гамилькар сложил оружие и выдал перебежчиков, но карфагенский генерал наотрез отказался исполнить это унизительное требование, и так велико было уважение даже у врагов к его доблести, что они не стали настаивать, и непобежденный герой мог неопозоренным вернуться на родину.

Потеря Сицилии была страшным ударом для карфагенского могущества, но еще тяжелее и чувствительнее было то, что римский флот господствовал на Средиземном море, что пришлось отказаться от надежды захватить в свои руки торговые пути и признать свободу итальянской торговли. Возможно, впрочем, что спокойные и осторожные карфагеняне в конце-концов примирились бы и с этим — ведь и помимо Сицилии было еще много владений, много торговых связей, обеспечивавших мирное, безбедное существование. Но дело в том, что и тогдашнее положение дел не могло считаться прочным — правда, мир, хотя и с большим трудом, был заключен, но кто мог поручиться, что победители будут исполнять его условия? Карфагеняне должны были бы смотреть на него лишь как на перемирие и, немедля ни минуты, озаботиться приобретением новых ресурсов для борьбы, взамен утраченной Сицилии, если только они не хотели зависеть от милостей Рима.

В Карфагене, как и во всяком городе, была партия мира и партия войны. К первой примыкала вся та масса апатичных трусливых людей, которые всегда и всюду думают только о том, как бы выиграть время, как бы прожить и умереть со всеми, оттянуть момент решительной борьбы, ее составляли в Карфагене наиболее богатые и влиятельные люди — члены совета, судьи, большинство чиновников. Приверженцами войны главным образом были люди из простого народа — это была вместе и демократическая, и революционная партия в городе, — во главе ее стоял прославленный Гамилькар.

Еще не успел он вернуться из Сицилии, как в Карфагене вспыхнуло ужасающее восстание наемников, возмущенных задержками и неаккуратностью правительства в уплате жалования. Поспешно призвали Гамилькара, и ему удалось усмирить бунт, грозивший серьезной опасностью Карфагену; после этого он стал уже признанным вождем демократической партии. Быть может, с ее помощью, удалось бы ему провести многие крупные реформы, но он боялся раздражить своих врагов и возбудить подозрения римлян. Теперь он думал о другом. Без труда добился он назначения его главнокомандующим с неограниченной почти властью и решился исполнить давно задуманное им дело.

С начала деятельности Аннибала борьба между Римом и Карфагеном вступает в решительную фазу; он ведет эту борьбу почти один, и вторая Пуническая война по справедливости должна называться войною Аннибала с Римом. Этой войне посвящена была вся жизнь Аннибала; история войны есть и история его жизни. Но с другой стороны, война эта составляет лишь одно из звеньев долговременной борьбы Рима с Карфагеном; не зная, хотя бы в общих чертах, чем был Карфаген, и как велась им борьба до этого времени, нельзя уяснить себе и второго периода этой великой борьбы, а вместе с тем и оценить по достоинству характер и дарования Аннибала.

В то время, как войско испанское избрало Аннибала главнокомандующим, он был еще совсем молодым человеком — ему было всего 29 лет, — но он успел уже пережить и передумать многое. В смутных воспоминаниях далекого детства выступал перед ним отец, победоносно сражавшийся в Сицилии; он помнил позорный мир, заключенный с римлянами, горькое возвращение на родину непобежденного отца, ужасы восстания наемников. Уже мальчиком последовал он за отцом в лагерь и вскоре обратил на себя внимание. Его стройное, крепкое телосложение делало его способным к воинскому делу; он был лихой наездник и вместе безукоризненный пехотинец. Легко обходился без сна; как истый солдат ел что и когда случится и подолгу мог лишать себя пищи. Несмотря на то, что юность его протекала в воинском стане, он был образованным человеком и знал все, что считалось необходимым для знатного финикиянина того времени; в греческом языке он усовершенствовался окончательно уже будучи полководцем. Едва достигнув юношеского возраста, он вступил в ряды отцовского войска, на его глазах и под его начальством совершил первые свои походы; сражаясь рядом с отцом, Аннибал видел его смерть в горячей битве. Потом, служа под начальством Гасдрубала, молодой Аннибал, будучи начальником конницы, выдвинулся еще более благодаря блестящей личной храбрости и искусному командованию своим отрядом.

Теперь голос товарищей призывал его, молодого, но уже испытанного генерала, к начальству над войском, и он мог выполнить то, ради чего жили и за что умерли его отец и зять. Он принял их наследие и был достоин сделать это.

Современники не раз пытались очернить характер Аннибала: римляне называли его жестоким, карфагеняне — корыстолюбивым. Действительно, он ненавидел так, как умеют ненавидеть только восточные натуры; полководец же, у которого не было никогда недостатка в деньгах и припасах, должен был поневоле отыскивать средства к их добыванию. Тем не менее, хотя пером его историков зачастую водили зависть, ненависть и подлость, им все же не удалось исказить его великий и чистый образ. Если не считать некоторых неудачных проектов и тех промахов, которые делали подчиненные ему офицеры, нет ни одного факта во всей истории жизни Аннибала, который нельзя было бы оправдать с точки зрения тогдашнего международного права и тогдашних обстоятельств. Все историки единогласно признают в нем удивительное сочетание хладнокровия и гениального одушевления, осторожности и энергии; одной из особенностей его характера была изобретательная хитрость, свойственная почти всем финикиянам; он охотно шел необыкновенными, неожиданными путями, любил прибегать к засадам и всевозможным военным уловкам; с беспримерной тщательностью изучал он характер противника. Искусно организованной системой шпионства — у него были шпионы в самом Риме — он проникал во все замыслы врагов; нередко видали его самого в парике и переодетого, отправлявшегося на разведки. О его стратегических (военных) талантах свидетельствует каждая страница современной ему истории, но не менее велики были его дарования как государственного человека: он доказал это реформами в Карфагене, после мира с Римом, и необыкновенным влиянием, которое он, бездомный чужеземец, оказывал на правительства восточных держав. Как велико было его обаяние, доказывает его беспримерная власть над пестрым разноречивым войском, ни разу не восставшим против него даже в самые трудные минуты! Он был великий человек; куда ни приходил он — взоры всех устремлялись на него.

Италия, самая прекрасная из стран Европы, была родиной многих великих людей — писателей, художников, государственных деятелей и пап. Она произвела двух великих поэтов, Виргилия и Данте, и два раза, во времена смут и хаоса, в ней появился могущественный вождь, который положил конец анархии и осуществил на деле принцип объединения.

Юлий Цезарь явился на свет в такое время, когда мир был полон сомнений и опасностей, и когда стояли на очереди такие задачи, которые только весьма немногие могли понять, а тем более разрешить.

Рим в течение нескольких столетий приобрел верховную власть над Лациумом, Италией, над всем древним миром. Этим он был обязан частью суровому и упорному характеру своего населения, его привычке к самообладанию и послушанию, выработанной в нем строгой семейной жизнью и религией, частью же своей конституции, т. е. своему политическому строю, обратившемуся мало-помалу в узкую и крайне деятельную олигархическую систему, при которой управление сосредоточивалось в руках немногих лиц. Внешним выражением этой системы был сенат, или совет трехсот, все члены которого были знакомы с государственной службой. В течение долгих войн сенат выказал необыкновенные административные способности и настойчивость в преследовании цели. Должностные лица, избираемые только на один год, подчинялись решениям сената и, когда истекал срок их службы, делались пожизненными его членами. Народ, которому верховная власть принадлежала только в теории, избирал сановников из фамилий, прославившихся в сенате, и утверждал одобренные сенатом законы.

Такого рода управление было более подходящим во время войны, чем во времена мира. Когда великие войны были окончены, то древняя доблесть правителей Рима стала портиться благодаря приобретенному могуществу и притекшему в Рим богатству. В руках римских сановников находилась половина земель всей Италии; посылаемые управлять покоренными землями, они притесняли население и обогащались за его счет. Богатство развратило и ослабило их; они перестали поддерживать прежнюю строгую дисциплину в армии, а в Риме гнались только за личными выгодами. Древняя римская семья также начала разлагаться, древняя религия потеряла прежний авторитет. С греческой риторикой и философией в Риме явилась любовь к греческому искусству и литературе, которые не могли заменить для людей, призванных управлять миром, древней веры и древней чистоты нравов. Но тем не менее Тиберий и Кай Гракхи напрасно старались ослабить сенат и вернуть верховную власть народу: они оба пали жертвою своих стремлений.

Наконец, во время двух больших войн, крайне плохо руководимых сенатом, возвысился полководец из народа и привлек на свою сторону римскую армию. За сто лет до P. Х. Рим находился несколько месяцев в руках Мария; но и Марию пришлось уступить авторитету сената, и в Риме снова водворилась олигархия.

Цезарь принадлежал к одному из древнейших римских родов, члены которого занимали не раз высшие должности в государстве. Род Юлиев производил себя от Аскания или Юла, основателя Альбы Лонги, сына Энея и внука Венеры и Анхиза. Честолюбивый Цезарь всегда пользовался случаем напомнить своим современникам об этом предании, придававшем еще больший блеск его имени.

Об отце Цезаря почти ничего неизвестно. Мать его, Аврелия, была римской матроной старого закала, сильной женщиной, умевшей владеть собою и глубоко принимавшей к сердцу интересы своего единственного сына.

О воспитании Цезаря мы почти ничего не знаем. Учителем его был некто Гниф, родом галл, человек замечательно способный и хорошо знавший латинский и греческий языки. Очень возможно, что Гниф заложил в своем ученике интерес к своим соплеменникам, но достоверно нам неизвестно, ни каково было влияние Гнифа на Цезаря, ни кто были еще его наставники. В семьях древних римлян хранились высокие понятия о справедливости, самопожертвовании, послушании, и эти добродетели поддерживались из поколения в поколение примером, привычкой и дисциплиной. Но во времена Цезаря дети поручались попечениям рабов, которые едва ли могли научить их римской доблести; молодые римляне поверхностно занимались греческой литературой и философией только ради моды, не почерпая из этих занятий ни политических задач, ни любви к истине, ни стремления к нравственной высоте. Поэтому Цезарь, хотя и поставленный в благоприятные домашние условия, вероятно, был обязан своим образованием главным образом самому себе. К сожалению, все подробности его усилий в этом направлении скрыты от нас. Мы знаем только, что с годами в нем развивались самообладание, любовь к труду, сознание долга, политическая проницательность и познание человеческой природы. Особенно усердно занимался он умственно со времени своего первого похода в Галлию; можно сказать, что до конца своей жизни он не переставал учиться, делать заметки, идти вперед.

Не мешает кратко описать наружный вид Цезаря на основании дошедших до нас преданий и изображений. Он был высокого роста, лицо имел бледное, глаза черные и живые. Большой рот со сжатыми губами, высокий лоб, орлиный нос, мощное очертание головы, выражение суровое, задумчивое и даже несколько угрюмое — таков Цезарь на всех статуях. Он смотрел строгим наставником всего мира, и резкие черты его не носили на себе отпечатка более мягких сторон его натуры — преданности друзьям и любви к женщинам.

Цезарь обладал отличным здоровьем и был способен к беспрерывной деятельности. Он был искусный воин и наездник, хороший пловец. Все современники признавали умеренность его в употреблении вина, хотя это не влекло за собой воздержанности в других отношениях. В сношениях с людьми он отличался постоянством, хладнокровием и неизменной учтивостью. В общем его физическое сложение вполне отвечало его душевным способностям, и к нему могли быть применены слова Плутарха о Кае Гракхе: «Он всегда сохранял известную суровость обращения наряду с добрым расположением к людям».

Не желая вторично подвергать себя гневу диктатора, Цезарь отплыл в Малую Азию, где и оставался до смерти Суллы. Там только что возобновилась война с Митридатом, и киликийские морские разбойники, ничем не сдерживаемые, грозили безопасности приморских городов. При осаде Митилены, последнего города, державшего сторону Митридата, Юлий Цезарь спас жизнь одного римского солдата и за это получил от поставленного Суллой полководца «гражданский венец». Цезарь принимал также участие в борьбе с пиратами, но, узнав о смерти Суллы, вернулся в Рим.

Конституция, введенная Суллой, была ненадежна, так как она не была сообразована с потребностями и силами римского государства. Истинных приверженцев Суллы было немного, и между ними не было талантливых политических деятелей. Поэтому Цезарь продолжал сочувствовать противникам порядка, установленного Суллой. Когда молодой Цицерон в своей речи в защиту Росция публично напал на Суллу, Цезарь решил обратить серьезное внимание на ораторское искусство.

В 77 г. Цезарь выступил на римском форуме обвинителем бывшего проконсула Македонии, Долабеллы, в незаконных вымогательствах в вверенной ему провинции. Хотя Цезарь и проиграл это дело, но успел произвести впечатление своим заявлением, что сенатские судьи подкуплены. Он попытался еще раз обвинить некоего Антония, обогатившегося грабежами в Греции; но опять-таки ему не удалось подействовать на судей.

После вторичной своей неудачи Цезарь решил ехать учиться красноречию к лучшему учителю своего времени. Он отправился для этой цели в Родос, где учил риторике знаменитый Аполлоний Молон. По дороге в Родос, Цезарь был взят в плен пиратами, которые свободно разъезжали по морям, смеясь над неумелостью и продажностью начальников римского флота. Товарищи Цезаря были отправлены за выкупом, и в течение 40-дневного пребывания своего у пиратов Цезарь держал себя с ними, как будто они были его телохранителями, принимал участие в их играх и упражнениях, читал сочиненные им самим стихотворения и речи; когда же они ему не аплодировали, он называл их невежественными варварами и, смеясь, грозился всех их повесить. Впоследствии он привел в исполнение эту угрозу. Получив свободу, он вооружил несколько кораблей в Милет, напал на пиратов, захватил большую их часть в плен, и, решив распорядиться с ними самовластно, приказал распять их всех на крестах.

В Родосе Цезарь сделался учеником Аполлония, у которого раньше учился Цицерон, вероятно, направивший Цезаря к бывшему своему учителю. Цезарь, впрочем, был слишком деятельной натурой, чтобы находить удовольствие в изучении одних тропов и фигур. Он скоро покинул Аполлония, что, однако, не мешало ему сделаться одним из величайших ораторов своего времени, уступающим только Цицерону.

Новое направление политики вполне согласовалось с чувством Цезаря, так как открылись новые пути для развития конституции. Помпей и Красс еще до прошествия года своего консульства распустили свои войска, уступая, по-видимому, место более молодым честолюбцам. Таким образом, перед Цезарем открылось обширное поле действий.

В 79 г. Цезарь, впрочем, не занимал еще никакого положения, а потому и не имел доступа в сенат. Но в следующем году он был избран квестором и должен был отправиться в Испанию. Перед самым отъездом умерла его жена, дочь Цинны, а также и тетка его Юлия, вдова Мария. Он воспользовался случаем сделать демонстрацию в честь памяти Мария и его почти совершенно угасшей партии. По настоянию Цезаря, в погребальном шествии Юлии несли бюст Мария, и это могло считаться доказательством того, что кончилось господство порядка, введенного Суллой. Цезарь произнес над женой и теткой надгробные речи, которые, быть может, были внушены искренним чувством, но вместе с тем имели в виду напомнить непостоянному населению форума имени Мария и Цинны и намекнуть, что существует лицо, которое готово действовать в их духе.

После похорон он отправился в Испанию, но о деятельности его в качестве квестора почти ничего не известно. Вместо того, чтобы коснуться действительно интересных сторон пребывания Цезаря на Западе, древние его биографы передают нам далеко не достоверный рассказ о посещении Цезарем храма Геркулеса в Кадиксе, где, при виде статуи Александра Великого, он будто бы стал сокрушаться о собственном ничтожестве, между тем как в его годы Александр победил весь мир. По словам Светония, это размышление заставило его просить об отставке и вернуться в Италию.

По дороге в Рим Цезарь впервые познакомился с народом, которым ему впоследствии пришлось управлять. Это были транспаданские галлы, жившие севернее реки По, народ сильный и свежий и уже начавший выдвигать из своей среды выдающихся людей. Сулла определил границей Италии Рубикон, маленькую реку, впадающую в Адриатическое море, а вся страна галлов, орошаемая рекой По, стала считаться одной провинцией, причем население южного берега получило права полного римского гражданства, тогда как северные галлы получили права более ограниченные, известные под названием латинского права.

Транспаданские галлы стремились получить права римского гражданства, и Цезарь, побывавший во многих их городах, обещал оказать им помощь в этом деле. Осуществить это справедливое стремление галлов Цезарю суждено было лишь через 20 лет.