Гости разошлись. В столовой, на куцем диванчике, спала Галинка. Мама на кухне мыла посуду и разговаривала с дядей Гришей.

Борис вышел в переднюю, посмотрел в зеркало. Он увидел плечистого парня в тесной выгоревшей футболке. Парень был коротко подстрижен, по-городскому бледноват. Знакомое лицо. Борису не нравились в нем слишком полные губы и светлые, очень уж мягкие глаза. Губы должны быть у мужчины крепкие, энергично сжатые, а глаза со стальным блеском.

Борис прислушался: на кухне говорили о нем.

— Боренька хочет идти работать. Я не возражаю, пусть идет. Но куда устроить его — ума не приложу.

— Давай-ка его ко мне, — у дяди Гриши голос с хрипотцой, простуженный на всю жизнь, — к делу приставлю и присмотрю за парнем.

Река неширокая, полноводная — идет вровень с берегами, кажется, еще немного, и выплеснется она в степь. Катер оставляет за собой тугую, стеклянного блеска волну. Уж совсем светало, но у берегов, под кунами деревьев, лежат глубокие тени. Поднялось желто-багровое, без лучей, солнце. Небо над головой задернуто ватными облаками. Мир уже открыл очи, но все еще недвижно, сонно — не стряхнул ночного оцепенения. Только работяга катер бороздит гладкую воду, будит сонную тишину над рекой.

Борис и его спутники пристроились на носовой палубе. Валентин поднял воротник пиджака, засунул руки глубоко в рукава и дремлет. Раиса сидит на скамье рядом с Борисом. Не отрываясь, смотрят они на зеленые берега. В своей застекленной рубке стоит капитан в морской фуражке с крабом. Река извилиста, и он все время крутит штурвал. Лицо у капитана сосредоточенное, твердое. Борис смотрит на него не без некоторой зависти: настоящее мужское лицо.

Солнце поднимается выше, делается меньше, накаляется. Редеют, рассасываются облака, и в широких промоинах над головой видно утренней голубизны небо. Катер, постукивая мотором, ходко бежит вниз по течению.

На реке появляются лодки. Они опасливо жмутся к берегу, и там их долго кидает на крутой короткой волне. Если в лодке старик или дети, капитан дает команду выключить мотор — тогда волна за кормой не так зла.

Валентин проснулся, протер глаза и от нечего делать занялся винтовкой-малопулькой.

— В бригаду, говоришь? — Дядя Гриша вернулся к разговору, начатому вчера. — А что, это, брат, дело. Если хочешь стать рыбником, бригады не миновать.

Вчера на просьбу Бориса определить его к рыбакам дядя ответил неопределенно, сегодня сам заговорил о бригаде.

В дядиной комнате они курили после обеда. В окно были видны плоское, без красок, море и плоский желтоватый берег. Дядя Гриша выдвинул ящик письменного стола, достал складной нож с деревянной, отполированной ладонью ручкой. Открыл его, большим пальцем потрогал жало широкого стального лезвия. Закрыл нож, подкинул на ладони.

— Рыбаку без ножа никак невозможно, — сказал дядя, — ни в море, ни на суше. Этот мне служил верой и правдой. И тебе послужит. На!

— Спасибо, — сказал Борис и тоже подкинул нож на ладони. Оп был тяжелый, в руке лежал удобно.

— Подъем! — слышит Борис голос бригадира.

Не открывая глаз, спускает он с кровати ноги, садится, на ощупь находит висящие на изножии койки штаны и натягивает их на неподатливые, еще сонные ноги. Не открывая глаз, нашаривает растянутые на сапогах портянки, навертывает их и сует ноги в широкие резиновые голенища. После этого Борис встает и открывает глаза. В комнате темным-темно, только желтые огоньки папирос сигналят из углов — это Семен Бутько и Никифор Шевчук запалили свои цигарки: они закуривают, едва продрав очи, и засыпают с папироской.

Не зажигая света, одеваются рыбаки и выходят на улицу. Гремя жестяным рукомойником, плескают в лицо пригоршню-другую настывшей за ночь воды и черными тенями в зыбком мраке движутся к лодкам. Молча — только изредка перебросятся негромким словом — спихивают тяжелые черные байды на воду и, сев на весла, гребут к едва заметным ставникам.

Небо на востоке наливается светом. Тихо меркнут звезды, гаснут, словно их кто стирает с небесного купола. Только две большие яркие долго висят на восточном крае неба, будто собираются соперничать с самим солнцем.

Борис окончательно проснулся: сидит на носовой банке, поеживается от предутреннего холода. Во все глаза глядит он на восход и никак не наглядится. Вот уже десять дней он в бригаде, десять раз вот так же, затемно, выходил с рыбаками в море, и каждый раз восхищало его до спазм в горле это удивительное чудо — рождение нового дня.