Однажды Вилли Чандран спросил отца:

— Почему мое второе имя — Сомерсет? Ребята в школе только что узнали об этом и теперь смеются надо мной.

Отец ответил ему без улыбки: — Тебе дали это имя в честь великого английского писателя. Ты наверняка видел у нас в доме его книги.

— Видел, но не читал. Ты что, так им восхищался?

— Не сказал бы. Вот послушай и суди сам.

Вилли Чандран и его сестра Сароджини посещали благотворительную школу при миссии. Как-то раз один учитель, канадец, с дружелюбной улыбкой спросил Вилли: "Кто твой отец?" Этот вопрос он в разное время задавал и другим мальчикам, и все они с готовностью называли незавидные профессии своих отцов. Вилли удивлялся, отчего им не стыдно. Но теперь, когда ему задали тот же вопрос, он вдруг понял, что не может объяснить, чем, собственно, занимается его отец. Еще он почувствовал стыд. Учитель по-прежнему улыбался в ожидании ответа, и наконец Вилли Чандран раздраженно сказал: "Вы все знаете, кто мой отец". В классе засмеялись. Ребят рассмешило его раздражение, а не его слова. С этого дня Вилли Чандран начал презирать своего отца.

Мать Вилли Чандрана тоже когда-то обучалась в миссионерской школе, и именно она захотела отправить туда своих детей. Большинство тех, кто там учился, были неполноценными, которых не взяли бы в местные школы для детей из приличных каст, а если бы и взяли, им пришлось бы там тяжело. Сама она сначала тоже пошла в одну из таких местных школ. Это была пыльная, полуразвалившаяся лачуга в пригороде, вдали от дворца махараджи и всех его благих намерений. Несмотря на всю неприглядность школы, ее учителя и слуги не желали видеть там мать Вилли Чандрана. Слуги были настроены еще более непримиримо, чем учителя. Они говорили, что лучше умрут с голоду, чем будут работать в школе, куда принимают неполноценных. Они грозили устроить забастовку. Но в конце концов они проглотили свою гордость, перестали грозить забастовкой, и девочку взяли в класс. Первый же день ее учебы оказался последним. На перемене девочка вместе с остальными детьми выбежала во двор, где изможденный, одетый в лохмотья слуга раздавал школьникам воду из бочки. У него был черпак на длинной бамбуковой ручке, и этим черпаком он наливал каждому школьнику воду в медную или алюминиевую кружку. Матери Вилли Чандрана стало по-детски любопытно, какую кружку ей дадут — медную или алюминиевую. Но когда она подошла к бочке, ей не предложили ни той, ни другой. Оборванный и изможденный слуга страшно рассердился и стал издавать такие звуки, какими обычно отгоняют приблудных собак. Несколько детей заступились за девочку, и тогда слуга сделал вид, будто что-то ищет, а потом поднял с земли грязную, ржавую банку с зазубренными от консервного ножа краями. Это была синяя жестянка из-под австралийского масла компании «Вуд-Данн». Туда он и налил воду для девочки. Так мать Вилли Чандрана узнала, что в большом мире алюминий предназначен для мусульман, христиан и им подобных, медь — для людей из приличных каст, а ржавая старая банка — для нее. Она плюнула в банку. Изможденный слуга замахнулся на нее бамбуковым черпаком, и она убежала со школьного двора, испугавшись за свою жизнь, а вдогонку ей летели проклятия слуги. Через несколько недель она пошла в школу при миссии. Она могла бы пойти туда с самого начала, но ее семья и те, кто ее окружал, не знали ничего и ни о чем. Они ничего не знали ни о религии людей из других каст, ни о мусульманстве, ни о христианстве. Они не знали, что делается в стране и в мире. Они жили в неведении, оторванные от мира, с незапамятных времен.

Стоило Вилли Чандрану в очередной раз услышать эту историю о банке из-под австралийского масла, как у него кровь закипала в жилах. Он любил свою мать и в раннем детстве, если ему перепадали какие-нибудь мелкие деньги, тратил их на вещи для нее и для дома: на зеркальце в бамбуковой рамочке, бамбуковую подставку для горшка, отрез недорогой ткани, медную вазочку, раскрашенную кашмирскую шкатулку из папье-маше, цветы из гофрированной бумаги. Но постепенно, подрастая, он стал лучше понимать, что такое школа при миссии и как к ней относятся в штате. Он стал лучше понимать, что там за ученики. Он понял, что ходить в школу при миссии значит носить клеймо, и начал все больше отстраняться от матери. Чем больше хороших отметок он получал — а учеба давалась ему легче, чем другим, — тем заметнее становилась эта отстраненность.

У него появилась горячая мечта уехать в Канаду, откуда прибыли его учителя. Он даже стал мечтать о том, что перейдет в их религию и когда-нибудь, как они, будет разъезжать по свету и учить детей. И однажды, когда ему велели написать по-английски сочинение о том, как он провел каникулы, Вилли изобразил себя канадцем, родителей-которого зовут «ма» и «па», на заграничный манер. Однажды «ма» и «па» решили отправиться с детьми на пляж. Рано утром они поднялись в детскую на втором этаже, разбудили детей, велели им надеть свои лучшие праздничные костюмы, усадили в машину и повезли на пляж. На пляже было полно отдыхающих, и они, то есть члены семьи Вилли, ели всякие праздничные сласти, которые захватили с собой, а вечером, загорелые и уставшие, вернулись домой. Все отличительные признаки заграничной жизни — двухэтажный дом, детская комната — были взяты из американских комиксов, которые передавались в миссионерской школе из рук в руки. Эти характерные детали сочетались с местными, вроде праздничных костюмов и праздничных сластей, которыми щедрые «ма» и «па» в какой-то момент даже поделились с полуголыми нищими. Учитель поставил Вилли высший балл, десять из десяти возможных, и попросил его прочесть это сочинение в классе. Другие дети — многие из них жили очень бедно — не знали, о чем писать, и не могли даже ничего придумать, поскольку ничего не знали о мире. Они слушали историю Вилли с восхищением. Потом он отнес свою тетрадь матери, и она похвалила его, явно очень довольная. "Покажи это отцу. Литература была его специальностью", — добавила она.

Вилли не стал отдавать сочинение прямо отцу в руки. Он пошел на веранду, выходящую во внутренний дворик ашрама, и положил тетрадь на стол, за которым отец пил по утрам кофе.