Персонажи и события совпадают с реальными по случайности. Письмо Валентина Данилова подлинное.

Мой дедушка отрезал себе хуй и повесился. Как вы думаете, может получиться из его внука что-то хорошее? Думаю, может. Надо только не брать в голову все эти прошлые истории, не относящиеся к тебе лично, и жить, ориентируясь на себя самого, на свои собственные таланты и пороки, провалы и достижения.

Сам того не желая, я стал продолжателем дедовской линии. Также пишу стихи и в глазах многих литературно функционерствую: раздаю премии молодым литераторам от имени одного покойного советского классика, дедовского друга и ученика. Моего крестного папы.

Из оставшихся редакционных интересностей упомяну следующие: шаткий шкаф в коридоре. Туда выставлялись книги с автографами, которые нам приносили потенциальные авторы. Книги нам дарились десятками, сотнями. В основном, конечно, Меркуловичу. Потому что главный и более знаменитый. Но и нам с Дарованием перепадало. Дареные книги мы практически не читали, сразу выставляли в шкаф. Поторчав в шкафу пару месяцев (эдакий испытательный срок) и не получив признания ни у нас, ни во внешнем мире, книги утаскивались на помойку. Мною, как самым здоровым. Для выбрасывания книг я приспособил специальную сумку погребально-черного цвета, из дома ее приволок. Она лежала в гардеробном шкафу, рядом с книжным, и, думаю, подписанные авторские сборники заранее чувствовали ледяную, мертвенную поверхность своего катафалка – слишком обреченный был у них вид. С полок этого страшного шкафа выжить удавалось лишь единицам. Стихи и проза местных авторов практически не имели шансов, только наши личные знакомые и близкие друзья сохранялись, шеф говорил: «Ну, неудобно же, вдруг придут, спросят, где книга, что мы ответим?». Шеф и при выносе книжных тел никогда не присутствовал, чтоб не расстраиваться и листы, с обращенными к нему автографами просил заранее выдирать, опасаясь, что не дай Бог какой-нибудь даритель, роясь в помойке, найдет свой, подаренный Меркуловичу сборник, и отомстит.

Страшных мук поэту-татарину желали многие. При удивительно мягком, добродушном характере, Меркулович имел и вредные для психики качества, главное из которых – желание повсеместно доминировать, решать, управлять; и нежелание с этим почтенным недостатком расставаться. Я, споря с Меркуловичем в мягкости, лишь приветствовал руководящую роль татарской поэтической партии, зная, что до конца мой исламский товарищ меня не бросит и в пыли не оставит. Но не все вокруг были так уступчивы. Редкое собрание местных подзаборных писак проходило без искаженных обидами и амбициями харь, без стиснутых злобой ртов, не вкусивших должности. Меркулович правил умело и безраздельно, хотя номинально никогда не был руководителем в нашей сфере. Перетасовывая свежие сборники, как завзятый шулер, болтая о чем-то дальнем, сытном, столичном – отвлекая внимание – он мастерски вгонял в лузу – в кресло председателя своего друга, любовницу, подчиненного. В замы – проверенную секретаршу. На министерскую стипендию – увеличить животик – молодого поэта, многим ему обязанного (пусть еще задолжает). И никто пикнуть не смел – так это хитро обкручивалось. Заорешь – не поймут; лишь Меркулович глянет с укором и отойдет обиженный: «Я же хотел как лучше. А вы, вы, как всегда…» Тихо шепнешь – не услышат. Да и какие претензии, господа? Вы кто у нас, кто вас знает? А Ринат Меркулович сила, его даже болгары переводили.

Теперь у меня берут интервью. Не сказать, чтобы часто, но периодически. Спрашивают о работе Фонда, поддерживающего молодых литераторов, о том, чем я там занимаюсь. Конечно, это не значит, что моя нужность возросла, что кому-то, наконец, я на хрен понадобился. Нет, не понадобился. Просто эти говноеды думают, что раз я главный эксперт Фонда, раздающего премии молодым литераторам, то имею влияние, и, по меньшей мере, уж в нашем Фонде при раздаче ежегодных наград могу замолвить словечко. Прошло несколько лет, как не стало моего шефа, никакого литературного начальства надо мной теперь нет, есть только руководящая сила политического и денежного характера. А в отечественной словесности на местном уровне я сам себе хозяин, и во всех многочисленных столкновениях между писательскими группировками в регионе я часто как чирей на заднице: и мешаю, и достать не просто.

Войны порою идут нешуточные. Большинство писак в регионе индифферентны к писательской власти, они полагают и имеют к тому основания, что власти особой ни у кого из пишущей братии нет, союзы наши – сплошная фикция, нет у них никакого влияния и значения, и даже в командировку засидевшегося в родной глуши литератора они заслать по своему произволению не в состоянии. Однако при ловком уме и способности зарабатывать руководить союзом вполне себе можно. Зарабатывать я никому не мешаю, но и дружить ни с кем не хочу, обозначая Фонд поддержки молодых литераторов, как отдельную независимую республику, эдакую Чечню. Премия нашего Фонда на весь регион одна, имя советского классика, стоящее в названии нашей организации, звонкое и прославленное, зарплата у меня хорошая (надоело иномарки менять), поэтому сру я на всех с верхней полки, тявкаю на кого заблагорассудится, прекрасно понимая, как завидуют все они мне и как хотят Фонд наш к рукам прибрать. Может, и приберут, время покажет. Но пока этого не случилось, чего ж сдерживаться? Гуляй, братва, мочи приезжих!

Союз писателей, в который я имел неосторожность вляпаться, уважение у меня никогда не вызывал и не вызывает. Соображение простое, историческое и, думаю, поддерживаемое большинством. Что есть писательский союз? Организация, созданная в тридцатые годы двадцатого века для контроля над зарвавшимися, в те годы еще блиставшими литераторами. Организация идеологического, а вдобавок и фискального толка, призванная построить деятелей пера под линию правящей группы. Всех тех, кто под линию не подпадал, не задумываясь, уничтожали разными, но не разнообразными способами (от замалчивания до расстрела). Тех же, кто вел себя положительно – неплохо подкармливали (мой дедушка из таких. Но и он однажды, написав стишок про доярку, работающую в коровнике на морозе, получил дюлей от идеологического руководства: вы хотите сказать, что наша советская доярка может работать в таких условиях? Дедушка наложил в штаны, неделю пил и прощался с друзьями, втихаря называл жидом отчитавшего его партработника-украинца. Стих, конечно же, сжег. Делу хода не дали). Прикормленные и не особо совестливые росли и жирели, множились и воспитывали себе подобных, отбирая их или из собственных семей, или на специально организованных для этой цели семинарах.

Удивительно другое: при такой схеме, когда таланты отстреливались, а выживали бездарные негодяи, к современным условиям конкуренции большинство членов союзов не смогли приспособиться. Членство в союзе стало для них мышеловкой, в девяностые годы начисто лишенной приманки. Однажды заполучив членский билет, писатель уже не рыпался, он же писатель, признанный талант, и делать ему более ничего не надо. Только особо честолюбивые и амбициозные прорывались из трясины союзов и выходили в теплые воды денежного и публикативного планктона.

Вступил я в этот союз палачей и надсмотрщиков, неуспешников и алкашей, всю эту вязь до ниточки понимая, не возражая и не противясь. Злому. Не потому, что хотел престижа, которого в писательском союзе лет двести как нету, или денег (эти пропали лет двадцать назад). Они позвали, я и пошел. Может быть просто так, по глупости и бесхарактерности, может, потому, что у нас в регионе мой отрезавший себе хуй дед писательский союз основывал. На свою шею. Для этого специально приглашались кадры с Дальнего Востока, местных не доставало. Классика-крестного еще не планировалось, а были-то всего: дед – школьный учитель с парой стихотворных книжиц, да два сибирских редактора. «Ленин, я тебя имел; Сталин, дам по роже, жаль, Никитка не у дел, поимели б тоже». «Девяносто процентов стишков про Ленина. Девять про Сталина. Лишь в одном процентике стоит поковыряться, авось чего и найдешь.» – Петрович анализирует творчество моего дедка, своего учителя. – «Да и не найдешь. Вряд ли. Выкидывать все надо, стирать, сжигать. Аутодафе – слышал такое слово?» – классик любил поразить иностранным словечком. «Что же тогда получается, никого у нас в области и не было из писателей? Кто-то же ведь был настоящий?» «А ты покумекай, сынок» – игриво поглядывает на меня крестный, жонглируя кубиком после инсульта. Беспомощны ножонки в пижаме, но жизненный азарт и лукавое обаяние не ушли. И Петрович этим вовсю пользуется. «Ну, ну, допер, наконец?».

«Полюби самого себя, и твоя жизнь перестанет быть скучной» – писал один из шотландских денди. «Придумай свой детектив, и твоя жизнь станет такой интересной, что засыпать ты будешь с сожалением» – уточняет английская полусонная бабушка. Я с детства чувствовал себя одновременно и Холмсом, и девушкой, над которой вьется ужасная пестрая лента, первая жертва которой – мой дед. Будут ли последующие? К деду спустилась она, безжалостная невидимая гадюка, по тихому шнуру, называемому союз писателей. Причины дедовского поступка где-то в тех недрах скрываются. В союз я вступил, но так и не укрепился, и ничего исторически интересного не выведал. А с моей слишком шумной позицией в Фонде (нет, не Чечня – Ичкерия), выведать ничего и не вышло бы: кругом зависть, вражда, конкуренция.

Вполне логично, хоть и немного странно, что при отрицании конкуренции, я занят организацией конкурса и раздачей наград Фонда поддержки молодых литераторов. Наверное, Господь Бог прародителей наших Адама и Евы специально утвердил меня на этом месте, чтоб я мог донести истину до заблудших литературных овечек наших: никто не лучше другого. Побеждать аморально. Выигрыши утверждают гордыню. Душу свою береги и о ней одной беспокойся. Или же утрать ее, наконец. Но не позволяй ей считать тебя лучшим. Худшим не надо, а лучшим запрещено.

– Это ваша стайность, кгепастное право. Запад не одобгяет подобного отношения, – нет, фгаза исходит не из евгейских уст. Мы с Меркуловичем и еще с одним литератором из нашей шайки по прозвищу Метафизик на днях венгерской культуры в столице метрополии. Возражает мне маленький шустрый венгр, обозреватель газеты «Мадьярская правда». Человек большой толерантности – женат на румынке (у румынов с венграми по жизни война).

– Вы и сейчас еще дикаги, – продолжает картавить европейский пришелец, – вы не понимаете ценности личности. Для вас главное, чтоб личность не выделялась. Чтоб как все. Как это по-вашему?… (русский у него очень качественный. Сейчас ведь вспомнит…)

Ага, холопы, вот.