Зима 1916 года была морозная и почти бесснежная. Только в конце декабря ветер пригнал к Петрограду большие тяжелые тучи. Он стал кружить их и трясти над замерзшей синей Невой, над серыми улицами. И, наконец, на город густо посыпались крупные снежники. Они летели сверху легкие и хрупкие, похожие на серебряные звездочки, которые лежали в витринах игрушечных магазинов.

Мака ждала елку, и елка приехала к ней у мамы на плечах. Маленькое зеленое деревце встало на столике в углу, оттаяло, запахло и слегка укололо Макины ладошки.

Взъерошенная Мака бегала по комнате, вешала на ветки пестрые игрушки, прогоняла подальше от елки любопытного Котю-Братю и потихоньку поглядывала на маму. У мамы лицо оставалось грустным.

Котя-Братя лапкой выуживал из картонки шуршащие картонажи. Потом, осторожно прихватив зубами, тащил под кровать. Мака с визгом лезла за ним, дрыгала ногами и из-под кровати снова глядела на маму. Мама на минуточку улыбалась, но только уголками рта. Глаза мамины оставались грустными. От папы давно не было писем. Папа был на войне.

Мака очень хорошо помнила прошлогоднюю елку. Она помнила мохнатое огромное дерево. Оно неизвестно откуда появилось и протянуло свои лапы в середину комнаты. До самого потолка доставала ее ровная верхушка. Папа на руках поднял Маку, чтобы она сама надела на вершину елки большую лучистую звезду. Папа помогал Маке вешать на елку конфеты и потом сейчас же помогал снимать их, чтобы попробовать.

«В некотором царстве, в некотором государстве…» — так начинались мамины сказки. В этих сказках были добрые, храбрые царевичи, маленькие заботливые карлики, девочки, которых спасали из беды неизвестно откуда взявшиеся феи… В сказках все кончалось хорошо. Слезы выступали у Маки на глазах посередине сказки, а к концу ее совсем высыхали.

В сказках все девочки в конце концов становились счастливыми. В некотором царстве, в некотором государстве жить было очень легко и приятно.

В том царстве, в том государстве, где жила Мака, жить было гораздо труднее. Там не было добрых волшебников и добрых фей, которые могли бы исполнять желания. Не было скатерти-самобранки, не было ковра-самолета…

Там, правда, был царь и был даже царевич… Царя можно было видеть на картинках. У него были прилизанные волосы и странное, размякшее лицо с усиками и с бородкой.

Царевич тоже был совсем не такой, как в сказках. Не улыбаясь, глядел с картинок одетый в матросский костюмчик, иногда в военную форму, некрасивый стриженый мальчик. А около него ровненько в ряд всегда стояли или сидели девочки в белых одинаковых платьях.

Тетя Катя с утра уже сидела перед окном за маленьким столом, быстро шевеля ногой, и из-под рук ее выползали белые рукава, белые воротники. Швейная машинка стрекотала и жужжала под тети Катиными руками. Потом рукава и воротники прирастали к большим белым кускам. На столе появлялись рубашки. За день они ложились горой одна на другую, белые и аккуратные. Тетя Катя приглаживала их своими большими руками.

Все тетя Катя делала быстро и ловко, как волшебница. Ослепительно загоралась перед ней тихая, старая керосинка. В кастрюльках что-то ворчало, как живое… А тетя Катя, оставив ненадолго свои рубашки, подвязав передник, размахивала ложками. В облаках пара, над огнем, она стряпала что-нибудь для Маки и для Павлика.

Иногда они с тетей Катей ходили гулять. Павлик опять превращался в узел, и Мака держала его за угол платка.

— Около этой булочной сегодня совсем маленькая очередь — давайте встанем, постоим… — сказала однажды тетя Катя, остановившись напротив какой-то лавки.

— А откуда вы знаете, что это булочная? — удивилась Мака. — Тут нигде не нарисован кренделек. Нигде не нарисованы булки. И в окно ничего не видно.

Хлеб — это самая обыкновенная вещь. Его ешь и даже не думаешь о том, какой он на вкус. И вдруг совершенно неожиданно оказывается, что хлеб — это прекрасная вещь!

Мака узнала это в тот день, когда тетя Катя с утра до вечера вместе с Павликом и с Макой простояла в очереди. Только в сумерках они получили маленькую краюшку черного, плохо пропеченного хлеба. Но Маке показалось, что такого вкусного хлеба она не ела еще никогда в жизни.

Февральские короткие дни бежали быстро. Теперь почему-то все время хотелось есть. Иногда мама, идя на работу, ставила Маку в очередь за хлебом. Маку толкали и жали чужие сердитые женщины до тех пор, пока тетя Катя не отыскивала Макину голову среди чьих-то животов, корзинок и сумок.

— Мака, беги скорее греться, — говорила тетя Катя. — Дверь отперта. Беги скорее.

И Мака бежала через улицу к низенькому красному дому. На подоконнике сидел Павлик, прижавшись носом к стеклу, и смотрел на улицу. Около дверей завивался хвост еще одной длинной очереди.

Весна влетела в комнату в ту самую минуту, когда тетя Катя отковырнула последний кусочек замазки и распахнула окно. Весна зазвенела, загрохотала, запахла, засияла вот тут, над вымытым, «чистым полом, и взлохматила волосы на Макином лбу. В комнате стало шумно и весело. Тетя Катя собрала сор с подоконника и торжественной походкой прошла по комнате. Ведь это она впустила в комнату звонкую весну.

Павлик взвизгнул, влез на подоконник и высунулся из окна. Мака схватила его за ноги. Так смотрели они на улицу. Павлик махал руками и приветствовал незнакомых людей, которые проходили за окном. А у Маки руки были заняты, поэтому она только улыбалась всем.

Людей на улице было очень много. Все шли веселые и несли своих маленьких детей на плечах. Красные флаги плескались над их головами, красные бантики были приколоты у людей на груди.

— И мне бантик! — крикнул Павлик.

— Мака, надевай красный капор, — сказала тетя Катя. — Идем гулять. — Павлик слез с подоконника и запрыгал по комнате. Тетя Катя вытерла руки и стала одеваться.

Мчался поезд, и дым, как огромный султан, мчался над ним. Паровоз вертел острыми локтями, заворачивая по изогнутым рельсам. Горбились за окном желтые холмы, и Мака слышала, как колеса приговаривают:

А когда паровоз пыхтел, взбираясь на спину холма, колеса торопили его:

Мака выглядывала из двери, и едкий дым путешествия ударял ей в лицо, и острые угольки кололи щеки…

Дедушка… Что такое дедушка? Дедушка — это маленький тихий старичок. Лицо у него доброе. Глаза, ласковые, приветливые, прячутся в морщинах. Волосы белые, блестящие, и сквозь них просвечивает розовая кожа. Вот таким должен быть дедушка.

Но Макин дедушка, конечно, был лучше всех дедушек на свете. Нигде, ни на какой картинке, ни в какой книжке, ни в какой сказке, Мака не видала такого дедушки. Такой дедушка мог быть только у Маки, такой дедушка мог быть только здесь, в этом чудесном краю. Правда, он был не маленький, а высокий. Правда, ходил он чуть сгорбившись, но волосы у дедушки были белые и пушистые, глаза улыбались из-под мохнатых бровей. А какие у дедушки были щеки, какой был рот, совсем не было видно. Все закрывала борода, мягкая и уютная.

Хорошо выспавшись, Мака рано утром выбежала в сад. Дедушка встретил ее на дорожке. Мака остановилась, дедушка, наклонившись, взял ее голову своими большими руками и поцеловал в лоб. Мака даже закрыла глаза на минуточку, а когда открыла их, засмеялась и увидала близко-близко перед собой рябенькие зеленоватые глаза дедушки. Из середины каждого глаза, из черного кружочка, на Маку смотрела маленькая Мака.

— Дедушка, почему я у тебя в глазках? — удивленно спросила Мака.

Дедушка поднял Маку, крепко прижал ее к себе и ответил тихонечко, в самое ушко:

У соседей был большой дом. Широкая лестница поднималась из сада на террасу. Соломенные кресла стояли вокруг стола, важные, строгие. Когда Мака первый раз увидела хозяйку, Анну Ивановну, она подумала, что это ей показалось. Что такого не может быть…

Анна Ивановна вышла на террасу. Доски пола тихо загудели и как будто бы прогнулись под ней. На столе задребезжали чашки, чайник чуть-чуть нагнулся, и из носика капнул чай.

— Здравствуй, детонька, — сказала Анна Ивановна и протянула к Маке руки. — Подойди, детонька, к тете.

Большая и розовая стояла Анна Ивановна. Не видно было, где у нее начинается шея, где плечи, где ноги. Вместо лица у Анны Ивановны была круглая розовая булка. На ней виден был яркий рот и глаза, маленькие, как изюминки. Волосы у Анны Ивановны были черные и гладкие. Маленькая кучка волос приклеилась к ее затылку.

— Садитесь, дорогие, садитесь. Попьем чайку с пирожком. Наконец-то я вас дождалась! Наконец-то пришли! — запела Анна Ивановна сладким голосом.

Дедушка отмерял татарам участки земли. Весь большой сад Анны Ивановны разделили поровну нескольким крестьянам. Анна Ивановна, в старом платье, топталась возле дедушки и шипела на него. Мягкая земля проваливалась под ее ногами. Дедушка взглядывал на нее добрыми глазами, слушал минуточку, а потом опять шагал по участку, и справедливая серая ленточка, шурша, выползала из рулетки и снова отмеряла сажени хорошей плодородной земли.

— Такой порядок теперь. Нет частной земли. Общественная земля, — в сотый раз убеждал он Анну Ивановну, но она ничего не хотела слушать.

— Чай у меня пили? — твердила она. — Пироги мои ели? А теперь мою землю раздавать? — Она трясла непричесанной головой и топала ногами.

У сельсовета под красным флагом собиралось много народу. Дедушка читал газеты, рассказывал о том, что делается на свете.

А в школе, в чисто выбеленном классе, дедушка повесил портрет Ленина.

По дороге мимо дома промаршировал отряд немецких солдат. Мака сразу узнала эти железные каски, эти невидящие, холодные глаза. Серо-зеленая форма, короткие винтовки, темные круглые каски — все было такое же, как там, в Орше, когда они ехали к дедушке.

Сейчас же вслед за отрядом немецких солдат прошел отряд белогвардейцев.

Офицер с красным лицом громко вскрикивал:

— Ать-два, ать-два!

Один солдат чуть-чуть отстал, нагнулся, поправил обмотки. Офицер набросился на него.