Замечательно написанная, умная, тонкая и поэтичная книга о любви. Это первый для двадцатипятилетнего писателя из Украины роман. Повествование ведется от «первого лица», автор отдает герою свои имя и фамилию и настойчиво самоотождествляется с ним. Один из источников красоты в романе – сны героя, переполняющие роман и путающиеся с действительностью, легко переходящие в нее, так что отделить одно от другого не всегда представляется возможным. Герой – сочинитель: он сочиняет роман, свои сны, наконец, отношения с людьми. Сама его жизнь становится романом, а знакомые – персонажами, которым он задает сюжеты.
Пролог
Олег лежал в теплой воде и смотрел на отражение своего силуэта на запотевшем кафеле. Едва различимый контур человека с лезвием в руке. В ушах, смешиваясь с водопроводным гулом, – обрывки разговоров и звуков, голоса прошлого…
Однако надо быстрее делать то, для чего он набрал полную ванну. Олег погрузил руки под воду, несильно провел лезвием, неглубокий разрез – он с облегчением почувствовал отсутствие боли. Вода окрасилась в алый цвет. Огляделся по сторонам – куда же они спрятали камеру? Скорее всего «глазок» за вентиляционной решеткой. Начала немного кружиться голова. Стало неуютно и в то же время необычайно легко. Прозрачная капля воды просочилась из крана и медленно коснулась красного озера. Всплеск, который она произвела, был тихим и оглушающим одновременно. Олег закрыл глаза и умер.
Он уже не раз умирал, когда был маленьким, и во дворе играли в войну, он учился умирать. Гордо, не шевелясь, распластаться в пыли, сжимая в руках деревянный автомат. Во всей его позе, выражении лица отражались тогда беспримерная храбрость и мужество. Все мальчишки в дворовых войнах учились убивать и умирать с улыбкой на устах, с презрением к противнику во взоре. Учились терпеть боль, когда их, привязанных к дереву, били по коленкам лозой, выпытывая расположение замков и бастионов. В детских сражениях бывают разведчики, но не бывает предателей, есть ненависть к «врагу», но нет злости на конкретного соседа. Они не думали, пригодится ли это в будущем. Всего лишь копировали поведение героев любимых книг и фильмов. Детские войны. Пройдут годы и эти дети вытащат из горящего бронетранспортера раненного прапорщика, которого ненавидели за глаза. Или броситься на мину. Или отвести падающий самолет от жилого квартала. События, которым в новостях уделят пять минут, рассказывая об очередном геройском поступке. События, удивить которыми невозможно – мы привыкли к смертям мальчишек. Сотни раз повторяющаяся строка в истории, за мгновение перечеркивающая судьбу какой-то конкретной семьи.
Олег однажды умирал в болоте за домом. Неглубокое, по колено, высыхающее озеро, одновременно служившее складом боеприпасов для водяного ружья, сделанного из флакона от шампуня. Последний месяц летних каникул, последнее наступление, перед которым ему дали задание провести разведку. Олег заметил на воде фанерный ящик, подумал, что там может храниться флаг неприятеля, и, не раздумывая, пошлепал к нему. Как только мальчишка подошел к плавучему складу, по воде запрыгали столбики от взрывов – попал под перекрестный огонь «рябиновой артиллерии». Несколько «пуль» попали ему в лицо, и пришлось признать свое поражение. Он рухнул в воду под восторженные крики атакующей стороны. Убитому нельзя шевелиться, пока с него не снимут бумажные погоны. Маленький Олег упал навзничь и уперся локтями в дно, чтобы лицо не скрылось под водой. Поначалу было легко, и он думал, что может так лежать хоть сто «лет».
Прошло минут пятнадцать. Спина гудела от напряжения, уже не локти впивались в ил, а наоборот – ил впивался в них острыми копьями боли, вода напополам с ряской щекотала щеки, а враги все не подходили. Постепенно стала затекать шея, вода проникла в уши и он практически оглох. К тому же беспощадно палило солнце. От жажды язык прилипал к небу. Олег попытался пошире раскрыть рот, чтобы туда залилась вода. Однако он не смог сделать и глотка – вода была теплая и противная, но выплевывать ее не стал: где вы видели плюющихся мертвых? Когда к нему, наконец-то, подошли, то долго не могли растормошить. Олег молча озирался, а руки, согнутые в локтях, не выпрямлялись. «Как будто воды в рот набрал», – пошутил кто-то из ребят, – «Олег, все, у нас перемирие, обмен пленными и мертвыми. Оживай». Лишь тогда он выплюнул грязную, пахнущую гниющей травой, воду. «Враги» забыли сразу сорвать с него расползшиеся от влаги погоны, а он дал себе зарок быть «мертвым», пока на плечах держатся пришпиленные мамиными булавками знаки принадлежности к одной из воюющих сторон.
Часть I
1. Мы встретились?
Мы встретились? Не смеши – мы еще и не расставались!
Ты родилась во мне раньше, чем мир перевернулся в моих глазах.
Мы – не заложники сексуального влечения, я сплю в твоем теле, именно меня ты видишь в своих снах.
Нам нелегко быть вместе и молчать, но это судьба.
Хочешь узнать, как я называл тебя, еще до того как?..
2. Первые ПроБы
Вот, кажется, и все. Я, не отрываясь, смотрел на дисплей монитора. Буквы, появившиеся на нем. Их набирали на клавиатуре мои пальцы. Но кто придумал этот текст? Я? Мое отчаяние? А может быть… Не верю в него.
Разделительная полоса. Последний из текстов для нее, первый текст для всех. Поместил его на форуме в интернете, она обязательно прочтет. Меня немного трясло. Нет, это не попытка что-то изменить. Это яркий штрих черным маркером по светлому чувству. Разум, задыхающийся от эмоций. Разделительная полоса.
Я встал и прошелся по комнате. Еще одна оболочка моей души. Тело, одежда, комната, город, страна… Спрятался внутри всего этого, обезопасил себя от внешнего вторжения. Потом рискнул, распахнул ворота. Но никто не вошел.
Обои на стенах. Впервые в жизни рассмотрел рисунок на них. Веточки орехового дерева на желтом фоне. На каждой веточке по два орешка. Коричневая скорлупа, толстенькие упитанные бока. Приблизился вплотную и стал царапать пальцем по одному из плодов. Неприятный звук раздираемой бумаги, ее катышек под ногтем, в прорехе показался газетный лист. Но читать мне не хотелось. Я обвел взглядом всю комнату. Шкаф. Кровать. Стол. Выключатель. Обои вокруг выключателя грязнее, чем везде. Белый потолок. Кирпичного цвета пол. Монотонный гул компьютера. Окно. Я бросил взгляд на календарь. За окном должна быть весна. Выключил компьютер и подошел к окну.
Грязный снег, серый дом напротив, застывшие деревья. Присмотревшись, понял, что снег не грязный. Он просто начал таять, и из-под него выглядывает чёрная земля. А я и не заметил, что снег начал таять. Со стороны улицы, на жестяном откосе иногда появлялись мокрые пятна. Приоткрыл одну из створок. Весенний воздух шепотом оглушил меня. Каждая клякса на подоконнике возникала с легким звоном. Вытянул руку и стал ждать, когда на нее упадет нотка весенней капели. Вот и первая. Вторая. Горячая, обжигающе горячая. Я опустил руку. Капли текли по моим щекам. Весенние слезы.
3. Японец
С японцем я познакомился очень просто. Вернее меня с ним познакомили мои друзья, которые и сами знали его минут пять, не больше. Они подозвали меня, (я сидел на скамейке и пробегал глазами страницы футбольного еженедельника) и, тыча пальцем в невысокого человека азиатской внешности с шарфом футбольной сборной моей страны на плечах, практически в унисон закричали: «Поговори с ним, ты же у нас английский знаешь». Да, по сравнению с ними английский я «знал». Прошла минута, и я понял, что по сравнению с японцем тоже. Тот весело улыбался и на ломаном русском рассказывал нам одновременно три истории. Так я узнал, что он обожает Шевченко, уже пятый раз приезжает в Киев на матчи сборной и специально перевел свой бизнес из Милана в Лондон, чтобы чаще лицезреть своего кумира. Друзья мои предложили японцу обменять его цифровой фотоаппарат на календарик с автографом футболиста. Фотокамера болталась на шее у нашего гостя, календарики нам выдали на выходе из метро, автограф еще надо было нарисовать, благо шариковая ручка у нас была и не одна. Японец сразу смекнул, в чем дело, улыбнулся еще шире и достал из сумки две большие открытки, на которых красовались подписи Шевченко, и фотографию, наглядно демонстрирующую, что автографы ставил именно он.
Но подарками мы все же обменялись. Я подарил ему, прочитанный уже мною журнал, на обложке которого размашистым почерком вывел пожелание дружбы между двумя странами и нарисовал два прямоугольника. Один разделил линией пополам, закрасил половинку, а в середине второго провел, как меня учили на геометрии, идеальную окружность, которую затем старательно «залил» синими чернилами. Японец все так же улыбался, но взгляд у него сделался внимательным и каким то умиротворенным. Он достал из кармана связку ключей, на которой, вместе с двумя-тремя брелоками, болталась крошечная кожаная бутса. Ловко снял её с двойного кольца и протянул мне. Обменявшись короткими поклонами, мы разошлись в разные стороны. Надо было еще успеть допить и доесть все привезенное с собой к матчу. На стадион нас с водкой и салом никто бы не пропустил.
До матча оставалось всего полчаса. Мы сидели на рюкзаках в тени деревьев и смотрели на высоченные осветительные мачты Республиканского стадиона. Лето. Выпитый алкоголь видимо уравновесил температуру внутри тела и за его пределами. Я испытывал непрерывное ощущение счастья. Впереди еще ждал футбольный матч. В эти минуты никаких сомнений относительно его исхода у меня не было.
– Порвем как тузик грелку, я думаю, Шева два вкатит, – обращаясь сразу ко всем и ни к кому, промычал я.
– Они нам первые забьют. С пеналя. А потом в перерыве Олежка всем по рогам надает, во втором разгромим, – то ли не согласился со мной, то ли полностью поддержал кто-то.
4. Шестой бокал
Четвертый и пятый я почти и не заметил. Раза три уже выходил в туалет, где долго рассматривал в зеркале свое лицо на предмет выявления признаков вырождения личности. Но ничего особенного, кроме багрового цвета кожи и каких-то чужих глаз, в своей внешности не нашел. Глаза были наполовину растерянные, наполовину воодушевленные. Ну, и еще на треть игривые. Знаю, что в сумме это не составляет единицу, но и в зеркале отражалось не два глаза, а… Больше двух, но меньше трех.
А еще я включал холодную воду и просто держал руки под струей. Смотрел, значит, на эти два с половиной глаза, разбивал пальцами поток холодной воды и иногда прикусывал нижнюю губу. Зачем? Сейчас уже и не вспомню. Возможно, выбирал самое страдальческое из всех страдальческих выражений лица. Представлял, как буду сидеть за своим столом, закусив губу, чуть прищурив все глаза, медленно пить пиво. И все прекрасные девушки мигом сообразят, какая трагедия разыгрывается в моей душе, и моментально отреагируют. Как отреагируют, я еще не знал, но обязательно очень жизнеутверждающе и пылко. Очень. А может, я закусывал губу, чтобы проверить, как повлияло выпитое пиво на порог моей болевой чувствительности. Это очень важное сведение о состоянии организма в период употребления алкоголя. Или пытался прокусить губу, чтобы из меня вытекло немного крови – тем самым, уменьшив артериальное давление, потому что здоровье в последнее время меня не радовало.
Вернувшись из третьего похода в комнату для умывания, я разглядел шестой бокал нефильтрованного, как и первые пять, пива. Димы рядом не было и меня потянуло на подвиги. Выпью залпом или нет? Конечно, выпью, не впервые такие эксперименты, но надо в очередной раз убедиться в своих силах. Прислонил губы к пенной поверхности и стал медленно запрокидывать голову. Жидкость была холодная, и это очень мешало пить без пауз, но я гнал все безвольные мысли и продолжал процесс. После того, как последняя капля сорвалась с кромки бокала в рот, задержал дыхание. На одно мгновение показалось, что пиво уже полностью наполнило мое тело и дошло до глаз. Я даже видел темные волны, поднимающиеся над нижним веком. Сделал три коротких вдоха через нос и один длинный выдох ртом. Опять задержал дыхание. Музыка вокруг звучала глухо, блики от вращающегося стеклянного шара переворачивали зал, люди ходили между столами, сталкиваясь между собой, не обходили, а просачивались через чужие тела. Я опять задышал, старался при этом как можно меньше шевелиться. Уговаривал себя, что еще пять секунд – и в желудке все уляжется, как надо. Мир начал возвращаться на свою орбиту. Земная ось приобрела прежний наклон, и я попытался пошевелить пальцами руки. Они после недолгого раздумья подчинились команде. Заиграла какая-то танцевальная мелодия. Мне захотелось танцевать. Когда я вышел на танцпол, включился стробоскоп…
На протяжении сотен лет люди пытались изобрести вечный двигатель. Иногда им казалось, что до цели уже рукой подать. Системы колес и цепных передач, водяных и паровых машин довольно продолжительное время находились в движении и, в принципе, выполняли определенную полезную работу. Затем останавливались, но это лишь подогревало конструкторов на новые поиски.
Вот и я на какое-то время почувствовал себя вечным двигателем. Конструкция была довольно простая. Мое тело располагалось напротив внушительного размера колонки. Звуковые волны, встречая преграду, частично поглощались, частично отражались в динамики. Поглощенные приводили отдельные части моего тела в беспорядочные возвратно-поступательные и круговые движения, отразившиеся же, резонировали с мембранами колонок, в десятки раз усиливая их мощность. Для того, чтобы компенсировать внешнее давление на мои барабанные перепонки, я грамотно раскрыл пошире рот. А во избежание разрушения роговицы глаз прикрыл их веками. Но даже с закрытыми глазами видел ритм – вспышки стробоскопа четко освещали все внутреннее пространство черепа, единственным работающим участком головного мозга оставался мозжечок, который с трудом контролировал мои телодвижения, при этом тоже приплясывая в такт музыке.
5. Они меня окружили
– Они меня окружили… Часы попросили снять. Ну, конечно, о времени здесь некогда будет и подумать. Блин, до чего же там было холодно. Бросил часы на мокрый песок. Затем поднял их, завернул в носовой платок и вновь положил на песок. Они улыбались. Что еще? Мобильный телефон. Никакого общения. Понимаю… Хотели проверить, могу ли я совершить это в одиночестве, без шанса на поддержку. Телефон на песке. Не нагибаясь, стягиваю кроссовки. Песок не только мокрый, но и холодный. Холодный песок, холодный воздух, холодные взгляды. Если это розыгрыш, то все, я уже поверил, теперь покажите, где вы спрятали камеру. Но нет. Они молчат. Молчали… Вспоминаю обо всем этом… Как будто сейчас происходит. Расстегиваю пояс и молнию на джинсах. Складываю и их тоже на песок. Пояс отдельно. Старая привычка. Футболку тоже снял. Оказывается, тонкая, разорванная на груди ткань все равно спасала от ветра. А теперь… становлюсь на свою одежду. Чувствую под левой ступней. Там. В заднем кармане Ливайсов. Как же я мог забыть? Просят отойти от моих вещей. В заднем кармане синих брюк из денима осталась моя последняя надежда.
Начинаю злиться. Может, улететь? Но на небе от них не спрятаться. Они везде. Снимаю белье. Зачем мне последняя одежда, если я потерял последнюю надежду? Действительно, очень холодно. Все? Теперь в воду? Один из них качает головой. Подпрыгивает ко мне и тычет двойным хвостом в грудь. Ага. Он прав. На серебряной цепочке еще осталась маленькая вера. Пальцы замерзли, и я никак не могу расстегнуть ее. Пытаюсь снять через голову. Расцарапав мочку уха, все же побеждаю. Вера летит в компанию к надежде. Какая-то зловещая тишина наступила. Всего на секунду. Опять порыв ветра, деревья наверху сцепились ветвями, раскачиваются, наклоняются одновременно. Сошедший с ума ансамбль народного танца, исполняющий сиртаки, стоя вверх ногами.
Меня начинают бить. Я даже не могу понять, почему и за что. Недолго. Но очень больно. Последний удар по печени. Падаю на левый бок. Выпучив глаза, дышу, много коротких вдохов и один длинный выдох. Били по всему телу, но чувствую лишь холод песка. Боль они тоже у меня забрали. Еще несколько их десятков появляются из огромного камня на берегу. Совещаются с остальными. Я смотрю на это, но не могу анализировать. Лишь записываю на пленку памяти. Один из вновь из «новобранцев» подходит ко мне и бьет по голове огромным камнем. Уже не больно. Я смотрю на него. Кто это? Что-то с памятью. Какие-то тени на берегу. Я почему-то лежу раздетый на холодном песке…
Небо. Какое небо? Юля, честно говоря, я не могу вспомнить какое. Просто небо. Кружочки какие-то ползли. Ну, если хочешь знать, какое было небо… синее. Небо было синее, как небо. Не синее, как море или как джинсы, а именно, как небо. И я на него смотрел. А оно никуда не смотрело – у неба нет глаз. А подо мной «деревянные» деревяшки. А на щеках почему-то слезы. А они… Я все еще не могу понять, кто это и почему они меня связали. Везут куда-то. Я лежу на полу большой лодки, они ходят и не очень-то старательно перешагивают. А потом они все исчезли. Я закрываю глаза, но это не останавливает качку. Пытаюсь приподняться и посмотреть вокруг. Лодка плывет по небу. По синему небу, отражающемуся в синей воде. И тут только понимаю, что море синее, лишь когда над ним синее небо. А когда небо черное, то и вода черная. А если небо было бы красным или салатным, то и море тотчас стало бы… или наоборот? Может, это море отражается в небе? Море. Небо. Меро. Нобе. Мебо. Норе. Мобе. Неро. Я перебирал в голове варианты. И когда дошел до последнего, вдруг почувствовал острое жжение в груди. Долго тлевшая там любовь вспыхнула, осветила и небо, и море умирающим светом и погасла. Все погрузилось во мрак. Я лежал на дне лодки. Один. Небо сорвалось вниз и утонуло в море, больно ударив при этом меня по лицу. Начался ливень.
И много дней лил дождь. И ночей. И рыбы выпрыгивали из воды, и я ловил их. Но не поймал. Днем за тучами пробегало солнце, ночью луна и звезды. Я их не видел, но знал, что они там. Было ли за тучами небо, я не знал. И меня это в общем-то не очень и интересовало, за эти дни я столько раз употреблял это слово – «небо», что уже не совсем чётко понимал значение четырех стоящих в определённом порядке букв. «Н»… «Е»… «Б»… «О»… У меня не осталось ничего, тогда какой смысл называть столько вещей? Я могу называть небо пивом. Что от этого изменится? Так вот, было ли за тучами пиво, я не знал.
