Ночью все дороже. Кроме, может быть, жизни. И междугородных телефонных переговоров. Но к звонку, который раздался во втором часу ночи в одной из машин, припаркованных на площадке возле подмосковного загородного ресторана «Русь», вопросы экономии отношения не имели. Водитель, дремавший на откинутом кресле, взял трубку, послушал, коротко бросил:

— Четыре минуты. Не отключайтесь.

И, не запирая машины, пошел к ресторану, построенному из бревен в стиле старинных русских теремов. Он поднялся по довольно крутой лестнице в немноголюдный бар, кивнул барменше Ирине, ввязываться в спор с которой рискнул бы разве что зеленый новичок, не испытавший еще, какие мощь и сноровка заключены в ее мощных плечах и руках, и прошел в небольшую комнату за баром, где стоял просторный стол, за которым сидели несколько человек, гораздо больше похожих на завсегдатаев какой-нибудь пельменной на Разгуляе, но никак не на постоянных посетителей дорогого валютного бара. Водитель наклонился к человеку, которого все звали Маратом — без отчества, но с такой глубинной уважительностью и даже подобострастием, которые лучше любого отчества свидетельствовали о том, что главный здесь — он, а все остальные, каждый по-своему, зависимы от него или просто ему подчинены. Ему было лет пятьдесят, он был коренаст, краснолиц и почти лыс. На нем была простенькая ковбойка с небрежно подвернутыми рукавами, и лишь, пожалуй, золотые швейцарские часы «Роллекс» на рыжеволосой руке могли кое-что подсказать внимательному наблюдателю.

— Из Риги. Срочно, — сообщил водитель Марату, не понижая голоса. У него и в мыслях не было делать секрета из этого звонка.

В задней комнате бара все с нетерпением ждали возвращения шефа. Барменша Ира освежила стол, но ни к выпивке, ни к закускам никто не притрагивался. Только Алик, правая рука Марата по экономике, разбухший к своим сорока годам килограммов до ста тридцати, стакан за стаканом пил «Боржоми», вытирал мокрое от пота лицо крахмальными салфетками и кидал их под стол.

— Пупок не развяжется? — поинтересовался Сергуня, чьей белоснежной красавице «БМВ» позавидовал телохранитель Марата. Он курил «Мальборо» сигарету за сигаретой, время от времени освежаясь глотком коньяку.

— А тебе, между прочим, машину вести, — лениво отозвался Алик.

— Ты, Сергуня, и верно, завязывай, — подал голос третий из этой компании, смуглолицый красавец Гарик. — Попадешь на ровном месте — Марат этого не любит.

Следующее утро выдалось солнечным, по-весеннему щедрым. И хоть из-под снега налезло всяческой пакости и скопившейся за зиму грязи, никого это особенно не огорчало: зарастет. Вадим Костиков, представления не имевший, какие тучи сгустились над его головой, занимался обычными утренними делами. Спозаранку он развез на своем «запоре» товар по палаткам трех своих постоянных клиентов, по дороге умудрился сшибить червонец с торопившегося на работу мужика, дома приготовил еду для матери, которая передвигалась по их однокомнатной квартире в инвалидной коляске (поэтому порогов в квартире не было), но была вполне в состоянии поесть, помыть за собой посуду и включить телевизор. Телевизор, правда, пришлось купить японский, с пультом, что проделало немалую брешь в скудном костиковском бюджете, почти полностью обескровленном «Чарой». Теперь он выгребал из машины картошку, привезенную накануне из деревни (ею дальние родственники матери расплачивались с ним за вскопку огорода и другие мелкие сельскохозяйственные и просто хозяйственные услуги). Картошку он аккуратно складывал на газеты в сухом углу гаража и с удовлетворением отмечал, что на месяц, пожалуй, хватит.

Он был настолько поглощен своим важным делом, что не сразу заметил, что в железном — самостроевском, без электричества — гараже словно бы потемнело: в проеме ворот появилась долговязая фигура Лехи-мочалки, соседа Вадима по подъезду. Как алкаш он был известен всей округе, но нрава был беззлобного, даже сильно выпивши, и — что нравилось — никогда не клянчил просто денег, а норовил отработать выпивку: кому замок починить, а кому хоть бы и сумку подтащить с электрички.

— Вылезай, покурим! — окликнул Вадима Леха, хоть и знал, что Вадим не курит.

Вадим подровнял края картофельного каре и вышел из гаража, щурясь от яркого солнечного света. Поэтому он не сразу заметил стоявшие в сторонке машины: новенькую белоснежную «БМВ» и серую «семерку». В «семерке» сидели два каких-то мужика, никак не прореагировавшие на появление Вадима, а из «бээмвухи» вылез, улыбаясь так, будто встретил старого друга, долговязый малый лет тридцати в белых джинсах, в белой кожаной куртке и с золотой цепочкой на запястье.

Профессор Осмоловский, заведующий лабораторией НИИ кристаллографии и физики твердых сплавов Российской Академии наук, был человеком жестким, педантичным, и даже самое большое начальство не рисковало беспокоить его без крайней на то нужды в те часы, с двух до шести, которые оставались у него от занятий с аспирантами и которые он тратил на работу в лаборатории, по оснащенности считавшейся лучшей в Москве, а возможно, и во всем мире. Когда он работал, для него переставало существовать все, разве что только пожар мог бы вывести его из состояния углубленной сосредоточенности. Поэтому сначала он даже не услышал робкий, а затем все более настойчивый стук в обитую черным дерматином дверь. И лишь когда дверь открылась и на пороге появилась дежурная лаборантка, он с раздражением оторвался от спектрографа.

— В чем дело?

— Вас хочет видеть человек, — совсем оробела от его резкости лаборантка. — Из таможни.

— Из таможни? — удивился Осмоловский. — Передайте: после восемнадцати ноль-ноль я к его услугам.

День у Вадима Костикова выдался не из легких, зато вечер поначалу складывался лучше некуда. Около восьми, загнав свой «запор» в гараж, он вернулся домой, прикупив по пути продуктов, каких они с матерью давно не видели, накормил мать, долго плескался под душем, а потом еще дольше тщательно одевался. Сегодня был открытый урок бальных танцев, и вести его обещали бывшие чемпионы страны по латиноамериканским танцам. По возрасту они уже вышли в тираж, но былая слава и наработанная техника позволяли им держаться на плаву.

Дом культуры, в котором проводились занятия, не мог, конечно, заплатить им столько, сколько стоила их работа, но Вадиму — по старому знакомству — удалось уговорить их провести показательный урок. Ну, хотя бы во имя благородной пропаганды благороднейшего из искусств. Он даже тонко намекнул, что, если их Дом культуры на областном смотре займет хотя бы третье место, районная администрация выделит, возможно, средства для более-менее достойной оплаты их труда. Похоже, это подействовало самым убедительным образом, из чего Вадим с грустью заключил, что и у них жизнь не мед.

Как, впрочем, и у всех.

Из денег, полученных от Марата, Вадим купил букет роскошных белых роз, по девять тысяч за штуку (мать убила бы его, если бы узнала), упросил директрису расстелить на парадной лестнице ковер, и встреча прошла, как презентация Каннского фестиваля. Ну, может, чуть-чуть скромней. Сначала гости посмотрели, как танцуют воспитанники и воспитанницы Вадима (он на общественных началах вел кружок), потом попросили потанцевать его самого. Он выдал все, что мог. Его партнерша, белокурая Наташа, дочь местного участкового инспектора, была еще не слишком технична, но все получилось как нельзя лучше. Кроме одного. Вадим ростом был всего метр шестьдесят три, и это даже в лучших вариантах и с прекрасными партнершами никогда не позволяло ему подняться выше третьего-четвертого места на российских, не говоря уж о международных, соревнованиях. Туда его просто не допускала отборочная комиссия.

Вадим выбрался на обочину МКАД и пошел в сторону Носовихинского шоссе, внимательно всматриваясь в контуры спящих на стоянках тягачей с фурами и асфальтовых катков, которых — по случаю все еще не законченной реконструкции дороги — нагнали сюда видимо-невидимо. Минут через пятнадцать он заметил впереди, среди грязно-серой строительной техники, белое пятно Сергуниной «бээмвухи». Сам Сергуня ходил взад-вперед, курил и пинками отшвыривал с дороги пустые жестянки.

Вадим подобрался поближе. Присев за асфальтоукладчиком, выждал, когда Сергуня повернется к нему спиной, и запустил в придорожные кусты кусок асфальта. Сергуня сделал стойку, как охотничий пойнтер.

— Суки! — с раздражением пробормотал он. — Только за смертью вас посылать!

И в тот же момент в затылок ему уперся ствол «ТТ».