Бывший генерал МВД, а ныне охотовед ОАО «Зверопромхоз Пятигорье» Вячеслав Иванович Грязнов заканчивал священнодействовать с самым настоящим — из Японии — бразильским кофе, доводя его на разогретой плите до «пенки», как вдруг ожил стоявший на холодильнике в его избе телефон.

— Пятигорье? — негромко кашлянув, спросил басок.

— Оно самое.

— Я бы хотел поговорить с Грязновым… товарищем Грязновым, — поправился обладатель баска.

Подобного обращения Вячеслав Иванович давно не слышал и немного опешил.

Это был подарок судьбы.

К вечеру, когда парашютисты из команды Шаманина уже с ног валились, забивая уходящий по распадку пожар, над сопками загустились тучи, в верховье Дальнего урочища громыхнули первые раскаты грома, почерневшее небо прорезали длиннющие стрелы молний, и на тайгу обрушился страшной силы ливень, окончательно забивший расползающиеся очажки огня.

Ближе к утру потянуло свежим ветерком, дождь прекратился, и Шаманин наконец-то выбрался из палатки, которую едва успели натянуть, опередив ливень.

Над сопками еще лохматились разбегающиеся тучи, однако в белесые прорехи уже пытались пробиться солнечные лучи, высвечивающие вершинки деревьев на сопках. Сергей сладко потянулся, на глаз определив, что денек будет погожим. И если их сегодня вывезут с этого пожара, то можно будет покайфовать пару дней в поселке.

Отыскав глазами бочажок с дождевой водой, где можно было бы и руки сполоснуть, и лицо умыть, он уже направился было к ложбинке, как вдруг услышал за спиной шорох и увидел выбирающегося из-под опущенного полога Кричевского, который все эти дни провел вместе с командой парашютистов на пожаре и даже умудрился сдружиться с ребятами.

Сидя на веслах, Безносов вел верткую резиновую лодку вдоль пологого берега реки Стожарки, от которого, словно вспугнутые зайцы, разбегались невысокие лесистые взгорки. Плыли молча, и уже через час он подогнал лодчонку к заросшему густым березняком мысу, который острым углом врезался в широченную в этом месте песчаную отмель.

Евтеев вопросительно посмотрел на охотоведа.

— Дальше пешком пойдем, — пояснил тот.

— Чего так? — удивился Евтеев, который хоть и вырос в Стожарах, однако не очень-то разбирался в таежных премудростях.

— Боюсь, если Тюркин действительно на лесосеке, то может заметить нас на воде. Считай, что приплыли.

Если сказать, что Грязнов никогда не пожалел о своем скоропалительном и, скорее, импульсивном, нежели продуманном решении написать рапорт на имя министра внутренних дел и уйти с генеральской должности в отставку, распрощавшись при этом с Москвой, значит сказать неправду. И пожалел не единожды, кукуя в одиночестве долгими зимними вечерами в своей избе у подножия сопки Восточной, и порывался не единожды рвануть в родной для него город, чтобы вновь почувствовать его импульс, его страшной скорости кровоток, однако мешала собственная гордыня и то всепожирающее чувство вины за гибель Дениса, которое не отпускало все время, заставляя его вновь и вновь заниматься самокопанием. Порой, когда ему приходилось в одиночку уходить в занесенную снегом тайгу, отслеживая накрученные тропы браконьеров, которым, казалось, не было ни конца ни края, он вдруг стал замечать за собой некую раздвоенность, и от этого впору было запить по-черному. Однако он брал себя в руки и вновь улетал или шел на лыжах в тайгу, где, оказывается, было ничуть не спокойнее, нежели в той же Москве. Где кипели не менее жестокие страсти, где были собственные правила игры и где, оказывается, было не менее опасно, нежели ночью в московской подворотне или в глухом переулке.

Невольно отдалившись от своих друзей и сослуживцев, многие из которых при упоминании о бывшем начальнике скептически пожимали плечами, а то и просто покручивали пальцем у виска, он поддерживал связь только с Турецким, который, даже выкарабкавшись из госпиталя, продолжал оставаться для него самым верным другом, уговаривая не казнить себя за гибель племянника. И когда вдруг на ожившем мобильнике высветился номер Турецкого, Вячеслав Иванович поначалу даже глазам своим не поверил.

Где та Москва и где то зажатое сопками Пятигорье, куда порой легче на вертолете долететь или доехать на отечественной «Ниве», чем дозвониться по мобильному телефону.

— Саня! Уж не глюки ли это? И тебя ли я слышу?

— Успокойся и можешь попивать дальше, — хмыкнул явно довольный Турецкий. — Я!

Лязгнув буферами, состав еще тащился какое-то время вдоль старенькой, с деревянным настилом платформы, на ремонт которой, видимо, не хватило денег, и остановился, выпуская из дверей вечно недовольных проводников. Станция Стожары — остановка пассажирского поезда три минуты.

Грязнову хватило тридцати секунд, чтобы спрыгнуть на перрон, не дожидаясь, пока заспанная проводница закрепит верхнюю, откидную ступеньку. В руках он держал объемистую спортивную сумку, с которой когда-то прилетел из Москвы в Хабаровск, и черный, с блестящими металлическими ободками и номерными замочками кейс, модный в его бытность начальником МУРа и совершенно забытый, смотрящийся как дедушкин раритет в нынешние времена. Впрочем, чему удивляться, уже и президент не тот, презервативы не стоят, а гнутся, да и выпить можно не литруху разом, а всего лишь граммов семьсот, и то с трудом. Хотя, если признаться честно, последний фактор Вячеслав Иванович списывал за счет халтурного качества водки, которую гнали все, кому не лень, наклеивая при этом на бутылки красивые этикетки и акцизные марки.

Осмотревшись в тщетной надежде, что его все-таки кто-нибудь догадается встретить, Грязнов справился у скучающей неподалеку дежурной, как лучше всего добраться до центра, и, поимев вместо ответа красноречивый взгляд сорокалетней бабенки — на хрена бы тебе, красавец, этот самый центр, с клоповником под названием «Гостиница», если у меня, красивой да незамужней, рубленый дом над рекой стоит, — зашагал по утоптанной привокзальной площади, туда, где маячил столб конечной автобусной остановки.

— Время будет — приходи, я тут по четным дежурю, — крикнула вдогонку дежурная, и Вячеслав Иванович, согласно кивнув, невольно взбодрился при этом. Видать, прожитые пятьдесят пять — это еще не возраст, коли тебя затаскивают в постель столь аппетитные сорокалетние бабенки.

Уже подходя к остановке, на которой застыл в ожидании пассажиров пропыленный насквозь автобус, он обернулся и, перехватив поудобнее кейс, помахал дежурной рукой. В ответ были лучезарная улыбка на «тридцать три золотых зуба» и ответный взмах рукой.

Желая получше познакомиться с поселком, в котором ему, видимо, придется прожить не один день, Вячеслав Иванович отказался от услуг, предложенных ему начальником криминального отделения милиции, и до аэродрома добирался на сером от въевшейся пыли, небольшом автобусе, который ходил по маршруту «Центральный рынок — Аэродром», будто бы в Стожарах был еще один рынок — не центральный.

Местное авиаотделение охраны лесов пряталось за плотной стеной молоденького березняка, чуть в стороне от аэродрома, на взлетном поле которого, безвольно опустив лопасти, стояли два вертолета да грелась под августовским солнцем «Аннушка», подле которой копошились две фигурки в темных комбинезонах. «Механики колдуют», — определил Грязнов и зашагал к высоченной вышке-тренажеру, которая взметнулась над зеленым пологом белоствольных берез.

Штакетником огороженное хозяйство Прошлякова старому менту Грязнову приглянулось сразу же. Прикрытое от дороги березками и непролазным кустарником, оно было настолько уютно скроено, что Вячеслав позавидовал невольно тем, кто здесь работал. Прямо от выкрашенной в зеленый цвет калитки в глубь просторного участка уходил на совесть набранный деревянный настил, заменявший асфальтовую дорожку, который упирался в приземистый деревянный дом, обшитый обожженной вагонкой. Над домом раскинула свои усы мощная антенна, а чуть в стороне от дома желтели надежно сбитые хозяйственные постройки. Далее виднелась волейбольная площадка с туго натянутой сеткой, два турника и гимнастические брусья.

«Прямо-таки реабилитационный центр для прошедших Чечню», — уважительно подумал Грязнов, откидывая кованый крючок на калитке.

Двор был большой, просторный, засеянный сочной зеленой травой. К каждому строению был проложен деревянный настил, и Вячеслав Иванович вновь подумал с невольным уважением о здешних хозяевах — столь добротное отношение к делу и к людям далеко не везде встретишь. В этом «доме отдыха» даже обязательный «доминошный» стол, за которым лениво играли в шашки двое парней, был сколочен на славу. Гладко выструганный, прочный, с овальными углами, он являл собой мечту городских любителей домино и шахмат.

Над головой звенел комар. Грязнов отмахнулся было рукой, но, поняв, что этот занудливый кровопийца, к которым он так и не смог привыкнуть за время своей работы в Пятигорье, все равно не оставит его в покое, открыл глаза. За окном наполнялось радужным солнцем августовское воскресное утро. Можно было бы и поспать подольше — воскресенье оно и в Африке воскресенье, однако в нем уже окончательно проснулись забытые, казалось, инстинкты старшего оперуполномоченного по особо важным делам Московского уголовного розыска, и теперь он уже не сомневался, что пока не раскрутит стожаровский клубок с тигром для президента, он уже и спать спокойно не сможет, да и мозги будут работать в единственно нужном направлении. А мозгами пораскинуть было над чем.

Сунув ноги в мягкие тапочки из оленьей кожи, подаренные ему на день рождения пятигорскими охотниками, он сделал пару резких движений и несколько раз отжался на дощатом полу. А когда понял, что проснулся окончательно, бодро прошелся к умывальнику, по пути включив телевизор.

Решив по мере возможности не связываться с местной столовой, он нагрел кипятильником кружку воды, заварил чай покрепче, достал из тумбочки стола пачку сахара, оставшийся с вечера слегка зачерствевший хлеб и аккуратно развернул огромный пакет со свежекопченым лососем, что вручил ему накануне вечером летнаб Прошляков, когда провожал с аэродрома в гостиницу. «Чтоб было чем закусить».

Купаясь в теплых лучах, за окном ошалело чирикали воробьи, на экране телевизора мелькали кадры какого-то давно забытого фильма про любовь, аппетитным розовым куском развалился на подстеленном клочке газеты убийственно пахнущий лосось, в меру заварился чай, — словом, все располагало к спокойному анализу того, что удалось наскрести, а точнее говоря, не наскрести, в Стожарах. Подумать было о чем.

Вчера, после ночного телефонного звонка Прошлякова, который припомнил неестественную для Шаманина угрюмость и столь же неестественную для него недосказанность, когда тот докладывал о возможной причине последнего пожара, майор Мотченко затребовал вертолет, и они втроем, высадившись на песчаной косе разлившейся в этом месте протоки, прочесали урочище Дальнее, пытаясь найти причину столь странного и оттого непонятного для Шаманина поведения. Они уже заканчивали обход пожарища, как вдруг у самого подножия сопки наткнулись на выгоревшую землянку, которая все еще продолжала вонять сгоревшей рыбой, и уже не было сомнения, что именно отсюда вверх по сопке шел огонь. Никаких следов, которые могли бы вывести на виновника пожара, зато по всему пепелищу четко проступали следы кирзовых сапог сорок четвертого размера. Теперь уже не оставалось сомнений, что землянку эту Шаманин видел и даже спускался в ее прогоревшее нутро, и естественно, что Грязнов не мог не задать вопроса, который крутился у него на языке: «Почему?.. Почему Шаманин не доложил об этом летнабу, когда тот прилетел в урочище, чтобы снять парашютистов с пожарища? Он что, все-таки скрывал порой виновных земляков, хоть и слыл в Стожарах принципиально-неподкупным человеком?»