Сразу после обеда Таня взяла чистую тетрадь, аккуратно обернутый учебник немецкого языка, словарик, ручку и пошла к Генке.

Дом, в котором жил Гена Федосеев, был красный, кирпичный, двухэтажный. Это был очень старый дом — внизу кирпичи давно позеленели, а над парадной дверью еще виднелись следы от старых букв: «Братья Масловы и К

o

». Чем занимались эти братья Масловы, теперь никто не помнил, но зато каждый раз, когда в городе снимались кинокартины из дореволюционной жизни, операторы облюбовывали именно Генкин дом. Возле него вырастали старинные фонари, прохаживались дамы в длинных платьях и смешных шляпах, останавливались извозчичьи пролетки… А потом Генка и все мальчишки из их класса бегали в кино и радостно вопили, когда узнавали «свой» дом.

Таня не любила этот дом. Раньше она боялась его, а теперь просто не любила.

Напрасно Таня так ждала пятницы и так волновалась — в пятницу урок немецкого не состоялся. Вместо урока директор разрешил провести пионерский сбор. Вообще-то сбор на тему «Борющаяся Африка» был назначен после уроков, но в последний момент выяснилось, что африканец, приглашенный на этот сбор, может приехать только к началу пятого урока. И, ввиду таких чрезвычайных обстоятельств, директор отменил немецкий.

Приглашала африканца в школу председатель совета отряда Зина Котова — она вместе со старшей пионервожатой специально ездила к нему в гостиницу — и теперь так гордилась, так посматривала на всех, словно он должен был приехать лично к ней.

Встречать гостя в вестибюле поручили Тане и Зине — двум отличницам, но когда он появился, Зина все-таки умудрилась выскочить вперед и первая взяла его за руку и повела по лестнице.

В воскресенье Таня хотела отправиться к Генке, но мама сказала, что сегодня они пойдут в гости к тете Соне.

Ходить в гости для Тани — сплошное удовольствие. Ее радует все, начиная с самого «приготовления к гостям», с той легкой праздничной суматохи, которая всегда предшествует выходу из дома. Ей нравится наблюдать, как перебирает мама свои платья, раздумывая, какое надеть, как прикидывает она сначала одно, потом другое, как долго стоит затем в нерешительности перед зеркалом, как подкрашивает губы, чуть касаясь рта губной помадой, нравится легкий запах духов, плывущий по комнатам… А папа тем временем бреется, потом завязывает перед зеркалом галстук и одновременно торопит маму…

И когда, наконец, они выходят из дома, и все вместе, нарядные, идут по улице, Таню распирает радостное чувство оттого, что все видят, какая красивая и молодая у нее мама, какой веселый отец…

Несколько дней Таня не ходила к Федосееву. Она чувствовала себя виноватой перед матерью и знала, что, если попросит разрешения сходить к Генке, мама пожмет плечами и скажет: «Ну что ж, иди», но будет недовольна.

Генке Таня сказала, что у нее ужасно много дел, ну, ни минутки нет свободной.

И это была правда. Она готовилась выступать 7 Ноября на концерте, до концерта оставались считанные дни. Тане казалось, что она ни за что не успеет подготовиться и обязательно соврет, возьмет не ту ноту, будет такой позор!

А на следующий день, после урока химии, случилось неприятное происшествие.

Если бы Таня ушла из химического кабинета вместе со всеми, если бы не задержалась, складывая книги в портфель, может быть, ничего бы и не произошло, все было бы хорошо и спокойно. Но она задержалась, и как раз в этот момент братья Сазоновы, Борис и Глеб, разбили колбу. Конечно, они разбили ее случайно, просто Борис толкнул Глеба, а Глеб толкнул стол, а на столе стояла колба. Она упала со стола и разбилась. Сазоновы сразу бросились в коридор и побежали, и когда учительница химии Зинаида Марковна торопливо вышла из комнатки за кабинетом, где хранились всякие химические реактивы, в кабинете осталась только одна Таня. Наверно, разбитая колба была очень ценная, может быть, даже совершенно незаменимая колба, потому что Зинаида Марковна даже побледнела, когда увидела на полу осколки.

— Соловьева, кто это сделал?

По вечерам, как только начинает темнеть, мы все, всей нашей компанией, собираемся во дворе, возле шестой парадной.

Первыми обычно приходят Эрик и Витёк. Эрик приносит «Спидолу», он крутит ручку настройки, стараясь отыскать что-нибудь стоящее, а Витёк молча стоит рядом, сунув руки в карманы, поглядывая по сторонам.

Двор наш огромный, как площадь, асфальтированный, с клумбой и детской площадкой посередине, с приземистым зданием котельной в дальнем углу. Оттуда, из дальнего угла, из семнадцатой парадной, появляется Вадик. Он идет не спеша, словно вышел просто так прогуляться, словно и не замечает ни Эрика, ни Витька. Он самый старший из нас, единственный обладатель паспорта, но в то же время самый низкорослый — едва достает до плеча Эрику, который уже успел вымахать за метр семьдесят. Поэтому с Вадиком вечно происходят всякие неприятности и недоразумения, когда мы отправляемся в кино. Мы все, конечно, уже ходим на фильмы, которые детям до шестнадцати смотреть не разрешается, и на вечерние сеансы тоже ходим, ничего, пускают. Только Вадика обычно задерживает билетерша. И Вадик так обижается каждый раз, так злится — я вижу, его все время подмывает сказать: «А этих что же вы пропустили? Лучше у них паспорта спросите!» Он еле сдерживает себя. А тут еще мы начинаем отпускать всякие шуточки: «Куда ты, мальчик, тебе пора спать!», «Иди домой в кроватку, не мешай взрослым дядям смотреть кино…» — и при этом гогочем так, что на нас начинают оборачиваться. Мы-то знаем, что его все равно пропустят, как только он покажет паспорт. Раз есть паспорт, как могут не пропустить… Я думаю, он когда-нибудь все-таки не выдержит, не вынесет всех наших издевательств и выдаст нас, накапает на нас контролеру. Единственная надежда, что это случится не скоро, может быть, и мы к тому времени обзаведемся паспортами…

Первый раз я ушел со двора раньше обычного времени, первый раз не дождался здесь, у парадной, отца, первый раз не сказал ребятам: «Пока! До завтра!» — и не услышал в ответ привычное: «Пока, старик!». А произошло все из-за Лильки. Вернее, из-за Лильки и Вадима, из-за них обоих.

В этот день к вечеру начал накрапывать дождь, и мы ушли с улицы в парадную. Парадные в нашем доме просторные, точно залы, кое-где даже скульптуры стоят, будто в музее, и лестницы широченные — прямо хоть танцы устраивай.

Мы толпились в углу возле телефона-автомата, и жильцы, проходя мимо, подозрительно косились на нас. Может быть, оттого, что шел дождь, может быть, оттого, что не было Лильки — она что-то запаздывала, только разговор в этот день не клеился, мы вяло перебрасывались случайными фразами.

Если бы не случилось тогда такое совпадение, может быть, и мысли эти, мысли, о которых потом не хотелось вспоминать, никогда бы не пришли мне в голову. Но совпадение случилось, ничего не поделаешь, «судьба», как говорит в таких случаях моя тетка, двоюродная сестра отца, — «от судьбы никуда не денешься».

Я, конечно, не верю ни в какую судьбу, я просто не знаю, что это такое.

Да и началось-то все с пустяка. Я давно уже заметил: многие очень важные вещи начинаются именно с пустяков.

Легко сказать: «Подожди, я когда-нибудь расскажу тебе обо всем…» А если я себе места не находил, так мне хотелось узнать, кто такой этот Осинин и что же он все-таки сделал?

В моем воображении рисовались картины одна ужаснее другой: то мне представлялось, будто он предал кого-нибудь из наших во время войны, и об этом теперь не знает никто, кроме моего отца, а у отца нет никаких доказательств, то я сочинял длинную историю о том, как Осинина послали в разведку, а он испугался, не дошел до цели, а потом доставил командиру выдуманное донесение. Почему-то я был уверен, что история эта наверняка произошла во время войны.

Я несколько раз приставал к отцу, все просил рассказать, но он отшучивался:

В воскресенье мы все, всей нашей компанией, отправились на стадион. Это был последний матч в нашем городе, а потом — прости-прощай, футбол, до свидания, до следующей весны…

Мы поехали пораньше, мы всегда любили приходить на стадион заранее, чтобы купить билеты подешевле и получше, чтобы потолкаться среди болельщиков и потом занять свои места еще задолго до того, как команды выйдут на разминку.

В трамвае было не много народу, но мы не стали входить в вагон, а оккупировали заднюю площадку.