Весна нагрянула в Красноярск на удивление рано, и первые оттепели середины апреля растопили ноздреватый грязный снег на улицах города, а вскоре высушили асфальт. Ртутный столбик продолжал ползти вверх, город просыпался от зимней спячки. Проклюнулись почки на тополях, обласканные солнцем воробьи радовались пробуждению природы, а красноярцы, устав от продолжительной морозной зимы, сменили тяжелую зимнюю одежду на легкие куртки и плащи и высыпали на улицы…

Юрий Иванович Светлов — президент компании «Интер-кар», забросив ногу на ногу, утопал в роскошном кожаном кресле в офисе и мрачно смотрел на монитор компьютера, где беспорядочно сыпались, образуя фантастические нагромождения, кубики тетриса.

Светлов был довольно молод — в январе ему стукнуло тридцать два, однако он был широко известен в определенных кругах как состоявшийся бизнесмен. И не только… Иногда он отключался от действительности и любил вспомнить прошлое. Кем он был еще десять лет назад? Наголо остриженный мальчишка, покинувший казенные стены исправительного учреждения без ясных планов на будущее? У него не было ничего, и к своему нынешнему положению, сжав зубы, он продирался долгие десять лет.

Он начинал с того, что сбил вокруг себя группу спортивных, отчаянных ребят, привыкших добиваться своего с помощью физической силы, а так как наступили перестроечно-рыночные времена, взял под контроль пару «блошиных» рынков. После первой же серьезной встречи по поводу дележа территории, конкуренты уже не отваживались искать в его команде слабину, а к поднявшей свой авторитет группировке стали прибиваться новые члены.

Через год имя Светлова в районе произносили с уважением, а кооператоры были рады найти в его лице защиту от неподконтрольных залетных банд. Незаметно он подмял под себя торговцев наркотиками, брал мзду с сутенеров и цеховиков, привлек в разрастающуюся группировку автоугонщиков. Именно кражи машин давали самый ощутимый навар, в мелких мастерских на вновь угнанных перебивались номера, некоторые шли на запчасти, а иные, с поддельными, но серьезными документами, уходили с молотка на авторынке…

Вадим Юрченко никогда не думал, что однажды, вопреки здравому смыслу, будет сброшен на самое дно общества, превратится из добропорядочного семьянина, имеющего трехкомнатную квартиру с видом на Крещатик, двух дочерей, жену и должность замглавврача в республиканской клинике, в… бомжа! Бича! Бродягу! Именно такими эпитетами награждал он когда-то, обходя стороной, всклокоченных, прибитых жизнью людей. Иногда, по настроению, он даже бросал им мелочовку. Ощущая собственную значимость в сравнении с ними.

У него было все! Но мудр народ, учивший: «От тюрьмы да сумы не зарекайся». Он же зарекся, самоуверенно считая, что с кем с кем, но именно с ним такая метаморфоза никогда не произойдет.

Никогда не говори «никогда».

Жизнь проделала с ним жесточайший фокус, земля вывернулась из-под ног, и белое стало черным… Остаться без документов, без средств к существованию в чужом городе, где нет ни единой близкой души, уму непостижимо! Да что там — в городе? В другом государстве!..

Он стоял в дверях железнодорожного вокзала станции Красноярск, озадаченно переваривал сказанное дежурным милиционером, понимая и его правоту и в то же время не веря ему…

За день через железнодорожную станцию проходило всего два поезда, следовавших на Дальний Восток.

Теша в душе надежду договориться с кем-нибудь из проводников, Вадим спешил к остановившемуся составу, переходил от вагона к вагону, подолгу выстаивая у дверей и разговаривая с проводниками.

Проводники — народ прожженный и привыкший ко всякому, в том числе к просьбам бродяг, атаковавших на каждой станции. А потому в его историю особо не верили, и вопрос могла разрешить только некоторая денежная сумма. Деньги-то были небольшие, но для Вадима, оставшегося без ломаного гроша, почти непомерные.

Что взять с нищего оборванца? Наверное, так рассуждали про себя проводники и вежливо отказывали. Предлог на выбор: от возможной проверки в пути до презрительного: «да пошел ты…».

Отчаявшись, он добрел до последнего вагона последнего сегодня поезда, поднялся в тамбур, сунулся в вагон. И был схвачен на месте преступления невесть откуда появившейся матроной в железнодорожном обмундировании.

Мокрые ветки больно хлестнули по лицу. Косая стена дождя, спадавшая с обложенного тучами неба, насквозь вымочила его одежду, до нитки, и она противно липла к телу. Струйки воды заливали глаза, волосы облепили лоб.

Вадим бежал, не разбирая дороги, так, как не бегал никогда раньше. Сердце металось по грудной клетке, и легкие с кашлем рвались наружу. Дождь превратил землю в вязкое месиво, ноги разъезжались, и пару раз он едва не упал в грязь, умудряясь сохранить равновесие в самый последний момент.

Продравшись сквозь кусты, он выбрался на оживленную, несмотря на поздний час, магистраль, свернул под навес пустующей остановки и упал на скамью, позволив себе минуту передышки.

Никто его не преследовал, и крики: «Стоять! Стой, кому говорю… Стрелять буду!» — не нарушали уже ночной покой. А он, подстегиваемый тем криком, обмирал, умом понимая, что стрелять в него не за что — ничего криминального он не совершил, и гнавшийся за ним милиционер просто брал его на испуг. Он бежал без оглядки, надеясь раствориться в темноте и на то, что преследователь не сунется в кустарник портить новенькую форму, отлавливая не какого-нибудь закоренелого преступника, а вокзального бродягу…

Он очнулся от холода — намокшая рубашка неприятно холодила тело. Не поднимаясь, прислушался к себе. Голова гудела, обжигающая волна монотонно стучала в затылок. Стерпев первую боль, он осторожно ощупал лицо. Нос, похоже, был сломан. Рот наполнился вязкой соленой жидкостью. Он сплюнул сгусток крови, а вместе с ней — два зуба. Языком коснулся торчавших в десне осколков.

«Хорошо, что не все выбили…»

Тело ныло, железный обруч стянул грудь и не давал дышать в полную силу.

«Ребра, — с тоской подумал он. — Дай бог, чтобы просто ушиб…»

Собравшись с силами, Вадим поднялся на колени. Земля заколыхалась, пятиэтажка плавно поплыла перед глазами. Зародившийся в желудке тошнотворный ком пополз вверх.

Сентябрь начался, как обычно, с первых свинцовых туч, пришедших откуда-то ночью и обложивших небо, моросящих унылых дождей и ночных заморозков, выбеливающих зеленую еще траву.

Но после недели непогоды, когда промозглый ветер разгуливал по обезлюдевшим улицам Новосибирска и монотонно барабанил дождь в рыжие от ржавчины козырьки подоконников, по непросыхающему асфальту, стучал каплями в окна, словно просил впустить, природа сменила гнев на милость и пришло последнее в этом году тепло — бабье лето.

И хотя тучи расползлись, очистив на время небо, и оно снова заиграло голубыми первозданными красками, и солнце почти так же, как и месяц назад, старалось припекать землю, все понимали — это уже не то солнце и не то тепло, и пора настраиваться на долгую осень…

В солнечную, но ветреную пятницу восемнадцатого сентября Николай Протасов — молодой человек двадцати восьми лет, он же глава производственной фирмы с лирическим названием «Вега», пребывал в своем офисе — крохотном кабинетике, расположенном в арендованном им деревообрабатывающем цехе, заброшенном к черту на кулички, а если быть точнее, на самую окраину двухмиллионного промышленного гиганта — на задворки спального микрорайона Паласса.

Он сидел за однотумбовым письменным столом, на котором когда-то резались в домино цеховые мастера, облокотившись рукой на спинку скрипучего расшатанного стула. На столе перед ним стоял граненый стакан, до краев наполненный пузырящимся прозрачным напитком, рядом откупоренная бутылка шампанского «Князь Голицын» и распечатанная плитка шоколада. Но главной ценностью на столе являлся контракт, подписанный им полчаса назад с представителем крупной кемеровской ассоциации, владеющей сетью престижных мебельных салонов.

Проснувшись от надрывного звона будильника, Протасов несколько секунд еще лежал, надеясь, что звонок смолкнет. Но электронное творение рук человеческих продолжало дребезжать настойчиво и муторно. Терпение у него кончилось, он волей-неволей поднялся и щелкнул на панели переключателем.

«Восемь часов», — рассмотрел сквозь слипающиеся глаза черные цифры и потянулся.

Одевшись, он включил на кухне чайник, и, пока брился, вода закипела. Он заварил крепкий кофе, выпил мелкими глоточками. Взбодрясь, вымыл посуду, вытащил из прихожей спортивную сумку и задумался.

С пионерских времен не бывал он в походе и что с собой брать, не мог сообразить. Возможно, пару носков, смену белья и теплые водолазки?

Порывшись в стенке, он сложил в сумку теплые вещи, сверху утрамбовал толстый шерстяной свитер, с трудом застегнул «молнию».

Погасли предупредительные надписи над входом в салон. Протасов отстегнул ремень и потянулся к иллюминатору.

Самолет, поднявшись на высоту птичьего полета, завалился на крыло, и далеко внизу, как раз под этим крылом, заблестела серебром Обь, показался и растаял в дымке золотой купол храма Александра Невского.

Земля исчезала в кучных ватных слоях. Лайнер прорвался сквозь облака, и засияло солнце, брызнуло лучами в глаза.

Зажмурившись, он опустил фильтр на стекло.

Ровно гудели двигатели. По проходу, с дежурной улыбкой, шла стюардесса и катила за собой тележку с пивом, шампанским, лимонадом и прочей сопутствующей полету всячиной.

Они миновали здание аэропорта и вышли на привокзальную площадь.

— Куда теперь? — поинтересовался Протасов.

— Идем, — уверенно ответил Чехлов и зашагал к металлическим воротам с будкой КПП, где висела предупреждающая табличка: «Посторонним вход строжайше запрещен!»

Табличка не произвела на Чехлова никакого впечатления. Он поднялся в будку, что-то показал охраннику.

Вохровец внимательно рассмотрел это «что-то», кивнул Чехлову, давая «добро».

Падение длилось секунды. Зацепившись за скамью, Протасов повис, неловко болтаясь в подвешенном состоянии. Изловчившись, уцепился за доску, подтянулся и попытался снять куртку…

В этот момент вертолет клюнул носом и изменил угол крена. Протасов полетел на пол, перевернулся через голову и очутился возле распахнутой двери кабины.

Пилот отчаянно матерился, дергал штурвалом, стараясь уравновесить машину, но та вышла из-под контроля, винты вращались все медленнее, и ничто уже не могло предотвратить катастрофы.

Расширенными от ужаса глазами Протасов смотрел на разорванные тучи, сквозь которые проваливался вертолет. Внизу торчали пиками острые верхушки сосен.

«Это конец!.. — парализовала его жуткая мысль. — Смерть…»