Эпизоды бурной биографии поручика Раздеришина — от фронта за 2 000 верст от германской войны через диверсионные операции против британской армии в Анатолии до будничной жизни в Советской России, где «…всё можно. Разве нельзя устроить так, чтоб не все было можно, чтоб какое-то было нельзя?»
Повесть написана оригинальным экспрессионистским стилем. Фрагментированная художественная реальность передает фантасмагоричный характер действительности и упорядочивается ассоциациями.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Фронт поручика Раздеришина
Встал передо мной Раздеришин, как всегда в своем синем казакине; золотые наплечники светятся-светятся; ты, — говорит, — ты-ты-ты, не-го-дяй; и, развернувшись костлявой ручищей, бац мне по морде; красные пятна пошли у меня по щеке, как тогда, за железкой у шулера Кротова. Сердце мое загорелось и прыг!.. Нет, железные обручи, — шалишь, не попрыгаешь. Тут офицерское слово мое рассердилось, вскочило и хвать за погон Раздеришина: — сам — негодяй, хулиган и мерзавец, и это известно бригадному-гадному! Так. Но позвольте, позвольте… Ехал-поехал бригадный мундир…
— Ваш-сок-родь! Бригадный командир, генерал Оптик, изволили приехать. Ваш-сок-родь?
Копоть по комнате ползает змеями; лампа темней фонаря; и во рту всевозможная дрянь; и все же — прощать Раздеришину.
— Прямо на фронт проехать изволили. А, ваш-сок-родь?! Дежурный писарь три раза прибегал…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Фригийский колпак
Мой спутник Мустафа, — я зову его на французский лад Мусташем, после благополучного окончания нашей миссии рассчитывает стать, по крайней мере, беем; кроме того, он твердо уверен, что мы ведем войну против всех гяуров, ту самую священную войну, о которой с детства он так много слышал от муллы. Вот две причины, по которым он еще не убежал от меня и изредка, пересиливая свою трусость, позволяет себе резать на куски мой воистину священный бикфорд. Режет он, заряжаю я; сто зеленых тюрбанов с самим Мохаммедом во главе не заставят его прикоснуться к капсюлям и банкам; поэтому что-то много десятков верст по солнцепеку мешок давит мои обожженные плечи.
Сознание, что это именно он, а не кто-нибудь другой из его оборванных односельчан, ведет газават, следуя за мифическим зеленым знаменем пророка, разжигает в Мусташе какую-то смиренную, терпеливую выносливость, дело в том, что по природе он большой неженка. Не дальше, как сегодня утром мы встретили пять «опрокинутых тарелок» — так зовем мы с Мусташем эллинов за их английские противоаэропланные шлемы — и по-обыкновению присели у края дороги, корча из себя нищих-оборванцев, от которых мы по внешнему виду нисколько не отличаемся; и Мусташ спокойно дал проехаться по своей спине всем пяти резиновым нагайкам, кувыркаясь в пыли и отвлекая внимание «тарелок» от моей особы. А меня так и подмывало швырнуть им вслед одну из банок, тем более, что «тарелки» ели… Они ели консервы, раскачиваясь на своих малорослых лошаденках, и на наших глазах бросили в кустарник два порожних жестяных стакана. Мустафа пополз за ними, как гиена, и долго и старательно вылизывал языком оставшийся жир, при чем мне все время казалось, что с жестянок вместе с жиром слезает и надпись: Corned beef Limited U. S. A. Я знал, что после такого упражнения еще несносней будет мучить жажда — и воздержался…
С нами — только солнце, песок, борьба.
Недоконченное и неотправленное письмо:
