Зима в 1118 году была холодная ясная. Девять молодых графов со своими оруженосцами молча ехали сквозь ночь. Еще в полдень отправились они в путь из Труа, столицы Шампани, затем миновали Люзиньи, где стражник, стоявший на карауле в башне, затрубив в рог, подал сигнал закрыть ворота.

Серое небо постепенно чернело, снег был мертвенно бледный, и дорога расплывалась перед уставшими от напряжения глазами всадников. Вскоре ничего уже не было видно, и они остановились. Старший оруженосец неуклюже спрыгнул с коня, подышал себе на руки и начал зажигать просмоленную палку. Господа оставались на лошадях, нетерпеливо бивших копытами.

Наконец смола зашипела и стала потрескивать, взметнулись искры. Оруженосец вскарабкался на коня; держа в руке высоко над головой факел, он поскакал вперед. Красноватый свет факела освещал совсем небольшое пространство, выхватывая из темноты лица двух графов, ехавших впереди. То тут, то там в снегу сверкали кристаллы льда.

— Через час мы прибудем, — сказал один из графов, почти не разжимая губ. — Там за лесом уже начинается болото.

Привратник открыл монастырские ворота еще до того, как господин де Монбар постучал в них.

— Я вас узнал уже издалека, ведь вы — дядя нашего аббата с материнской стороны! — закричал он, обращаясь к господину де Монбару, — иначе я не открыл бы вам ворота так быстро. Господи! Как ужасно выглядит этот человек! — он указал на раненого. — Здесь вы найдете только одного лекаря: нашего аббата с его исцеляющей рукой!

Эсташ постарался как можно быстрее проехать в ворота. «Скорее, скорее, — думал он, — где же здесь можно приютить беднягу?»

— Аббат ожидает вас в келье у задней стены, — крикнул им какой-то монах.

Они проехали мимо мастерских, в которых слышался стук молотков, и подъехали к каменной стене без окон. Еще дальше стояло низкое деревянное здание. По мосту они миновали небольшой ручей, протекавший под дальней стеной монастыря, и увидели уединенную келью.

Жители Лиона называли свой город воротами Средиземного моря, и по праву: Лион был важным узловым пунктом торговли, в особенности после того, как двадцать лет назад первые крестоносцы сделали торговые порты Святой Земли безопасными для христиан. Лион как вольный город не подчинялся никому, кроме германского императора. Это был почти неприступный город, построенный на крутых склонах окрестных гор, у подножия которых протекает Сона. В своей нижней части Сона течет параллельно Роне, а затем, к югу от города, впадает в нее. Поэтому жители старого Лиона из окон своих высоких домов могли видеть обе реки и лежащий между ними мыс.

Многие горожане плавали на своих судах вниз по течению до Марселя или вверх до Шалона. Они разбогатели благодаря шелку и пряностям. Почти все имели не одну лодку, и на каждой лодке был парус, прикреплявшийся к центральной мачте.

Зимой эти лодки приносили на мыс между двумя реками. Там их конопатили, и смолистый дым при восточном ветре стелился по улицам города.

У лионских каменотесов на этом мысе находился склад необработанных глыб; там было также помещение, где хранился инструмент для грубых работ, а мастерская для более тонких работ располагалась внутри городских стен, и рядом с ней был дом родителей Пьера, который теперь принадлежал его старшему брату. В верхнем этаже этого дома помещалась комната, где жили Пьер с Сюзанной с тех пор, как поженились. Здесь родился и их сынишка; Сюзанна назвала его Арнольдом в честь своего отца.

Вскоре после Рождества Пьер отправился в поездку, чтобы посмотреть в Шампани нужный ему известняк. Так он оказался в лесу Клерво, где попал в руки разбойников.

В первые дни путешествия на корабле было тревожно; но вскоре то, что раньше вызывало беспокойство, стало обычным. Никто больше не искал свой багаж; никто не терял своих соседей. За спальные места больше не нужно было бороться, так как каждый устроился по-домашнему между своими вещами и оставался на том же самом месте. Лишь по утрам у бочек с водой наблюдалась толкотня.

Бурь пока не было, и упругое солнце сияло на темно-синем небе. Бриз мало помогал от жары. Когда жара становилась невыносимой, владелец корабля раздавал простыни, защищающие от солнца, и матросы помогали их натягивать.

Эдюс и Эсташ сидели на небольшом отдалении от рыцарей под простыней семьи каменотеса. Эсташу пришло в голову обучать маленького Арнольда бегу; и он маршировал, держа малыша за ручку, по свободной части палубы размером не больше козьей шкуры. При этом он поглядывал на господ, усевшихся в круг и державших совет.

Время от времени Пьер приглашал Эсташа для беседы и обнимал его. И Эсташ тяжело вздыхал, ведь от толстяка Эдюса скрывать тайну было не сложно, но скрывать ее от Пьера было действительно трудно. От Пьера, которым он восхищался, у которого он научился так наматывать одежду на жердь, что получалась крепкая связка; который нарисовал на крышке ящика шахматную доску, а из хлеба изготовил фигуры. От Пьера, угощавшего его молоком своей козы; доверявшего ему одному своего маленького сына; следившего, чтобы Эсташ находился под тенью простыни, когда спал днем… Пьер разговаривал с ним так, словно между ними не было разницы в возрасте; веселый и надежный Пьер иногда очень серьезно всматривался вдаль и клал тяжелую руку Эсташу на плечо. Скрыть тайну от Пьера было почти невозможно. Или, может быть, аббат сам рассказал о ней Пьеру? Эсташ вопросительно смотрел ему в лицо и уже открывал рот для доверительного разговора.

На семнадцатый день путешествия Эсташ снова стал водить малыша по палубе. Но когда он склонился над ребенком, у него закружилась голова, и он упал ничком. Арнольд заплакал и стал звать маму.

Холодным январским днем 1128 года странная группа людей, растянувшаяся по долине Сены, двигалась в направлении течения реки. Путешественники редко выбирали дорогу по этой глухой местности, и уж конечно, не зимой. Хорошо еще, что в тот год здесь не выпало снега! Так думали пастухи в горах Лангра, поившие своих овец водой из Сены. Они могли узнать контрабандистов, переправлявших свой жалкий товар из Бургундии в графство Шампань. Но те обычно тащили все, что было предназначено для продажи, в деревянных ящиках на спине.

Пастухи могли также узнать многих господ и рыцарей, проезжавших через горы со своей свитой, отправляясь на войну. Но у них никогда не было повозок, нагруженных скарбом. С повозками путешествовали обычно торговцы или бродячие актеры.

Из любопытства пастухи занялись подсчетом: всего было шесть повозок, и каждую тащил мул, на котором сидел рыцарь. Вытянув шеи, они увидели на каждой телеге по два тюка, прикрытых мешками. «И если все это не ради смеха, то похоже, что на повозках везут тесаные камни», — думали пастухи.

Стремительно наступили сумерки. На небе не было видно ни одной звезды. Рыцари-монахи с повозками двигались в ночной тьме к северу. С левой стороны от них хлюпало болото. Они не слышали ничего, кроме стука тележных колес и глухого топота копыт. Время от времени кричали совы.

Так они проехали сквозь ночь около часа, когда аббат остановил своего коня. Развели костер и зажгли факел. Как только он разгорелся ярким пламенем, господин де Пайен поднял его высоко над головой и стал им как-то по-особому размахивать. В течение некоторого времени ничего не происходило. Вдруг на середине болота вспыхнул другой факел. Никто из присутствовавших не произнес ни слова. Полевая дорога, по которой они ехали, заканчивалась в заболоченном пруду. Когда же они посмотрели назад, им показалось, что уровень болота опустился. Затем им удалось точнее рассмотреть это. Дюйм за дюймом дорога поднималась из лужи, и был виден ее тяжелый фундамент. Господин де Пайен первым завез повозку на дамбу. С обеих сторон булькала гнилая вода.

Они рассчитывали проехать по дамбе за четверть часа, но господин де Пайен начал их торопить, вода уже снова поднималась. Перед ними в темноте теперь вырисовывался черный лес.

— Остров на болоте! — пробормотал господин де Сент-Омер.

На острове находился Замок Железных Часовых. Десять лет ожидали тамплиеры этого момента, считая его окончанием дела. Но в действительности это было только начало.

Господин де Пайен стоял, слегка возвышаясь над воинами, и размышлял о боях, в которых придется участвовать этим людям в Святой Земле. Иерусалим находился под угрозой.

Он мысленно возвратился еще раз в годы своей поездки по странам Европы, в которой Арнольд сопровождал его. Господин де Пайен подумал о юноше, и острая боль пронзила его грудь. Всего лишь несколько дней назад он передал Арнольда дяде, жившему в Лионе. Единственная услуга, которую он смог оказать юноше на прощание, состояла в том, что он снабдил его рекомендательным письмом со своей гербовой печатью. Тем самым Арнольду обеспечивалось покровительство ордена. Когда Арнольд станет взрослым, эта ему поможет в трудном положении.

На мгновение господин де Пайен прижал Арнольда к груди и поспешил к своему коню. Но Филипп, видевший горе брата, приставил к губам бедуинский рожок и пронзительно затрубил. Арнольд еще раз обернулся и помахал на прощание рукой.

У дяди Арнольд учился ремеслу каменщика. Он любил находиться в мастерской, в которой еще его отец постигал ремесло каменотеса. И, если даже дядя бывал мрачен, он все-таки давал ответ, когда Арнольд спрашивал во время совместной работы: «Быстро ли мой отец понял, куда нужно вставлять пилу, чтобы камень не растрескался?» Или: «В каком возрасте был мой отец, когда ты его впервые послал в каменоломни?»

Братья по-прежнему прислушивались к новостям из Святой Земли. Граф Шампанский, как они узнали, скончался в Иерусалиме. Вскоре после него умер добрый король Бодуэн II. Теперь королем был Фулько Анжуйский. Да поможет ему Бог выполнить его тяжелую задачу! Когда Арнольд отпраздновал свой пятнадцатый день рождения, с Востока пришло известие, что королевская дочь Мелисанда нарушила верность своему супругу Фулько. Через год ее фаворит был убит народом.

Пасха в 1146 году пришлась на 31 марта, и вся Франция знала, что аббат Клервоский призвал в тот день на холме Везеле к крестовому походу, чтобы вернуть королевству Иерусалимскому графство Эдесское.

Аббат стал еще более тщедушным, и на его бледном худом лице глаза светились ярче, чем прежде. На склоне холма он видел перед собой целый лес пик. Многоцветьем сверкали драгоценные камни рыцарей и дам.

Блестели золотые и серебряные украшения. В толпе стояли князья и нищие, старики и дети, мужчины и женщины, монахи и воины, и все объединились в едином порыве от пламенных слов аббата: «Господь хочет этого!»

Рядом с Бернаром стоял юный король Франции со своей возлюбленной — королевой Элеонорой. Он, как и все остальные, был охвачен жаждой деятельности. «Господь хочет этого!» — кричал он.

Из Везеле воодушевленные люди возвращались в свои города и замки. «Господь хочет этого!» — кричали они на улицах родных городов. Таким же был клич участников Первого крестового похода, состоявшегося пятьдесят лет назад. «Господь хочет этого!»