На Ольгу вновь накатила грусть. С ней такое случалось, когда вдруг посреди вороха домашних дел, неприятностей на работе и толкотни в общественном транспорте приходила тихая и ничем не оправданная стихия элегических эмоций. И было это словно одуванчики на зашарканном асфальте — не к месту, но радостно для души. Тогда незаметно рассасывалось напряжение, возвращалась способность соотносить себя с окружающим миром и удерживаться в гармонии с ним, удавалось сохранить нить, на которой она — бусинка, наряду с солнцем, облаками, отлетающими журавлями и прочим, что видимо и невидимо глазу.

А грусть всегда открывала шлюзы памяти и выпускала на свободу воспоминания, с шипением и бурлением спешащие невесть куда, безоглядно заливая пойму быта.

Кстати о журавлях. Тогда как раз разгулялась осень. Ну, «разгулялась» — это так, не более чем поэтический образ. Просто она, застыв от собственного удивления, что все сделалось желтым-желто, мягко и умиротворенно стояла за окном в самой лучшей поре своей, заняв необозримые пространства. В самом деле, какое-то дивное сочетание цвета победного солнца и оттенков обреченного увядания обращало на себя внимание, принуждало затормозить свой бег и задуматься совсем не о том, что еще миг назад занимало тебя и подгоняло мчаться вперед, безрассудно не замечая жизни. Это редкое равновесие мира, к счастью, затянулось на дни. И люди отреагировали на него — встрепенулись, вернулись к себе из виртуальных эмпирей заумности, занятости, забывчивости и еще доброго десятка различных «за», где находились по милости нечистого.

«Смешно, — подумала Ольга, — и ведь каждому мнится, что без него тут все остановится, пропадет. А оно ничего — продолжается, поглотив миг чьего-то ухода из здешнего мира, как поглощается во вдохе невидимая пыльная взвесь из воздуха».

Ольга не впервые ловила себя на странных минутах тоски, выпадающих из полной кутерьмы забот и сопровождающихся обозрением прошлого. Причем, чем дольше жила, тем чаще эти минуты случались. Но было еще одно: с возрастом внезапные воспоминания проваливались дальше вглубь, и она с опаской подумывала, что такие путешествия небезопасны — когда-то они угодят на дно ее рождения, а дальше она и вовсе исчезнет. Поэтому старалась не откликаться на зов более ранних своих лет, старалась не окунаться в них, как в омут, но коль уж никуда не деться от непредсказуемых скачков памяти, то оставаться там, где приземлилась, и захватывать плацдарм на этом пятачке.

Каждый из нас несет в себе неумолчное детство, ежемгновенно не уходящее из памяти, всегда присутствующее на сторожевых постах сознания. Те, кто не готовы согласиться с этим, просто еще не прозрели, еще не отдают отчет бегущему времени. Они застряли в молодости. А Ольга давно вышла из нее, прожив не одну жизнь, а, по меньшей мере, две. Она знала цену добру и злу, счастью и горю, друзьям и врагам, поэтому и дорожила прошлым, радуясь любой возможности встретиться с живыми его олицетворениями, а тем более с подругами детства.

Когда позвонила Тамара и сказала, что она здесь, в городе, Ольга опешила. Ведь теперь ее подруга жила на Камчатке и приезжала в родные края совсем редко. Не только потому, что в их селе исчезла улица, на которой стоял Тамарин родительский дом, и ей там негде останавливаться, не потому, что давно ушли в мир иной ее родители, что с годами стало труднее путешествовать, что столь дальняя поездка дорого стоит, а по каким-то другим, нематериальным причинам. Ведь Тамара, конечно, понимала, что на самом деле всегда может остановиться у Ольгиной мамы, относящейся к ней с чистой и нелукавой любовью. Можно было и деньги хотя бы раз в пять лет найти и десять тысяч километров преодолеть. Наверное, подозревала Ольга, Тамара не приезжала потому, что не стало того пространства, которое когда-то было родным для нее, исчезли координаты, по которым сердце определяло Отчизну, превратившуюся ныне в пепелище, растоптанное продажными политиками. Отшумевшие годы помножились на это исчезновение, и все ее трогательное детство превратились в прошлое как во времени, так и в пространстве, а это невозможно перенести с легким сердцем.

Ведь люди с пульсирующей грустью стремятся в родительские места, чтобы таким обманным путем повернуть время вспять, оказаться в точке старта, вспомнить вкус ощущений и отношений, когда вся жизнь была еще впереди. И исцелиться этим от накопившейся усталости. И страшно понимать, что не только годы канули в небытие, но и территории, где жили и покоятся твои родители, где витал их защищающий дух, где лежали твои первые стежки-дорожки, где случилось пробуждение сердца, воедино слитое с соловьями и благодатью степи, — тоже нет. Теперь там болезненной коростой вспучилось чужое государство, и ты к нему никак, ничем не причастна. Что надо в себе преодолеть, чтобы полюбить неволю, тюрьму, в которую заточили ипостась твоей души, сотканную из воспоминаний? Чем руководствоваться, чтобы туда стремиться?

А Тамара и правда, ненавидя тех, кто сейчас хаял наследницу утраченной Родины, поносил великую Россию, всегда бывшую для нее духовной опорой, а после окончания вуза приютившую ее на своей окраине, в родные места не стремилась. Ждала, пока уляжется это тяжелое чувство. Она переживала свою потерю, бунт против сложившегося порядка вещей, как переживают любое горе, — внутренне скуля и не выходя из дома, если под домом понимать Петропавловск-Камчатский.

С тех пор прошло немало лет, в течение которых Ольга не переставала оплакивать погибшую на ее глазах подругу, так и оставшуюся неотомщенной. Преступника, похоже, никто не собирался искать, несмотря на то, что она на правах свидетельницы называла марку и номер машины, даже описывала его внешность, насколько сумела ее разглядеть и запомнить. Но дальше проталкивать дело о наезде было некому, ее, во всяком случае, не принимали в расчет, так как она не являлась родственницей погибшей. После нескольких попыток добиться следствия, в которых она по телефону отчитывалась Тамариному мужу, Ольга потеряла надежду на справедливость и поняла, что сама не осилит ее найти. И Тамарин муж посоветовал бросить дело: Тамару все равно не вернешь, а себе навредишь, окончательно истрепав нервы. О том, что на нее тоже был совершен наезд, Ольга сначала даже не думала, радуясь, что жива осталась. А потом тоже махнула рукой. Нет, официально на виновника аварии был объявлен розыск, его фоторобот красовался на фонарных столбах, даже пару раз, когда это оплачивала Ольга, о его поимке объявляли по телевидению. Но на том все и остановилось.

Она все выталкивала из воображения расплывающуюся по асфальту массу и не могла стереть этот недостойный памяти образ, пока спустя время не поняла, что так оно и было, — Тамара исходила кровью. Тогда только наваждение оставило Ольгу. Но все равно она тысячи раз перебирала детали происшедшего и пыталась понять, был ли у Тамары шанс выжить, как-то увернуться и остаться невредимой. И всегда приходила к выводу, что не было. Тамара и так, завидев, что дорожная ситуация изменилась, остановилась и начала пережидать, как поступают все люди, подспудно чувствующие свою ущербность, — маленькие дети, старики и калеки. Благодаря этому прожила на несколько секунд дольше, пока ее не достал этот гад. Конечно, будь Тамара вполне здоровой, она метнулась бы назад, лавируя между отъезжающими машинами, и осталась бы цела. Тогда, возможно, и Ольга не попала бы под удар, понимая, что нарушитель проедет по свободной полосе, как он и намеревался сделать, и нет необходимости покидать свое безопасное место.

А если бы Тамара побежала вперед, постаралась перед колесами джипа закончить переход дороги, удалось ли бы ей опередить его и избежать столкновения? Тоже нет, еще быстрее угодила бы на тот свет, разве что Ольга, поверив в прыткость ее ног, не вздумала бы приближаться к мчащейся машине.

Как ни крути, а выходило, что именно Тамарина растерянность и обездвиженность сообщили Ольге импульс, толкнули на поиски спасительного действия. Она просто чудом осталась жива, и то только потому, что сзади оказался дядька с объемными мягкими торбами, в которых нес на рынок разное барахло для продажи. В него-то Ольга и влетела, потянула за собой и уперлась при ударе о стену дома. А иначе ее голова раскололась бы как скорлупа каштана при ударе об асфальт.

Наверное, в свой последний момент правильно поняла ситуацию и Тамара. В ее положении совсем неуместно было благодарить подругу за попытку помочь, поэтому она, превозмогая смерть, и произнесла пожелание счастья. «Будь счастлива» — сказала она, прощаясь с Ольгой, а в ее лице и со всем белым светом. И тут Ольга делала другой вывод, что теперь обязана стать счастливой, раз это было последнее, чего хотела Тамара.