Для перехода из головного снегохода в крытый холодный прицеп они обычно тратили минуту с четвертью. В оба конца — две с половиной. Еще столько же — чтобы открыть дверь и взять из ящика в углу пакет с едой. Пять минут на морозе и ветре. Но прошло восемь, а Перселл не вернулся.

Алексей подождал еще полминуты и перевел взгляд на младшего Хопнера. Джой сидел напротив. Высоко отвернув рукав меховой куртки, он задумчиво постукивал ногтем по своему хронометру.

Алексей нащупал сзади свою шапку, надел ее. Джой тоже поднялся, с треском застегнув молнию на куртке.

— Куда? — Старший Хопнер, их командир, завозился в своем мешке и приоткрыл один глаз.

— Перселла нет, — ответил брат. — Семьдесят футов в уже восемь минут. Пойдем посмотрим.

Несколько минут Алексей шел молча. Шест со свирепым визгом втыкался в плотный снег через каждые три метра. Сзади глухо и мощно гудел мотор. В его голосе было что-то успокоительное, теплое, словно шла за Алексеем верная и могучая собака, которая всегда выручит. Несколько раз он оглядывался, смутно различал за чистым стеклом белозубую улыбку Джоя. И Старков улыбался, вспоминая игру в бинго и шахматные баталии в крошечном «клаб-руме» станции. Там Алексей учил Хопнера русским песням, Джой пел, уморительно коверкая слова.

В кабине снегохода разговаривали, но слов нельзя было разобрать. Старкову надоело молчать, он начал вполголоса напевать, так, чтобы это не мешало идти. В кабине умолкли, прислушались. Алексей смотрел под ноги, на шест, на бесконечную даль перед собой и ему вдруг стало казаться, что он движется по дну морскому все вниз и вниз. Оглянулся со страхом — не накатывается ли машина. И тут же понял: галлюцинация.

Тряхнув головой, запел громче, ободряя себя. Попробовал одну песню, другую. Ритм не подходил, сбивал с ноги. Поймал в памяти новую песню, под нее было удобно шагать. «Из-да-ле-ка дол-го те-чет ре-ка Вол-га…» Джой сказал в микрофон:

— Нечестно, Алэк. Ты скрывал хорошую песню.

— Только пришла на память. Научу. Мне от тишины этой как-то не по себе. Повторяй за мной: из-да-ле-ка долго…

Истаявшая полярная ночь походила скорее на сумерки. Белая бесконечность не угасала, она только синела, наливаясь сонной тяжестью, и цепенела. Ощущение неуверенности у человека, зазимовавшего в Антарктиде, увеличивалось к весне; синяя бесконечность торчала перед глазами тысячью полупрозрачных штор, за которыми опять открывались неведомые синие пространства. Как в бреду.

Снегоход с прицепом все шел. Это была работа, движение, пусть медленное, но все же движение к цели, которое устраивало всех. Даже капитана Перселла. Правда, он больше помалкивал.

Джой сидел за рулем, Алексей находился в двадцати метрах впереди, ощущая спиной первые порывы ледянящего ветра, о котором говорил Уолтер, а Перселл и старший Хопнер валялись на койках.

Генри настроил транзистор, выдвинул наружную антенну и поймал какую-то австралийскую станцию. Она передавала известия.

— Усильте, пожалуйста, звук, — попросил Перселл.

Ветер набрал силу. Сперва он переносил бесконечные хвосты снега над самой поверхностью, но потом уплотнился, загудел и поднял тучи снежной пыли высоко надо льдами. Небо скрылось, вокруг потемнело, стало трудно дышать, мелкая колючая пыль забивала нос и рот, обжигала лицо. Температура повысилась. Циклон.

Сквозь вой метели медленно полз гусеничный поезд, почти сливаясь с белым фоном пустыни. Лишь щупальца зеленого и белого прожекторов прорезали мглу, выхватывая из нее фигуру проводника с шестом.

Алексей Старков вел машину, Генри лежал, пытаясь уснуть, но это не удавалось. В двух метрах от него лежал капитан. После потери жирокомпаса Генри Хопнер не мог даже смотреть на соседа.

Менялись смены, шли часы, снегоход двигался вперед с осторожностью черепахи, Хопнер-старший приближенно считал, что они выдерживают курс. Все четверо как-то ушли в себя.

Когда наступил черед Старкова, и он, наглухо застегнув штормовку и капюшон, побрел вперед, протыкая летящий снег острым металлическим шестом, ему опять — в который раз! — показалось, что они движутся под уклон. Белая мгла исчезла, а наваждение осталось.